Продолжение. Начало в №1083
Реб Кон умолял меня остаться на ночь. Невзирая на все его призывы, я вернулся на дачу.
Той ночью я спал в безопасности своего собственного «дома». Как обычно, я встал до рассвета, чтобы помолиться. С этого я начинал свой день — с подтверждения своей веры и восстановления связи с моим Б-гом. Закончив, я надел свою нееврейскую одежду и отправился в город.
Пока я ждал поезд, я слушал разговор двух женщин-крестьянок, стоявших рядом со мной на перроне. Подслушивание было ценным источником информации о том, что на самом деле происходит в городе. Слишком часто мне доводилось слышать слухи о надвигающейся катастрофе, но ничто не могло подготовить меня к тому, что я узнал на этот раз.
Около полуночи нацистские солдаты обрушились на город, совершили облаву на еврейские кварталы и собрали всех евреев, которых могли найти — мужчин, женщин и детей. «Сейчас немцы уже погрузили этих евреев в вагоны для скота и везут их в лагеря», — сказала одна из женщин. Мне пришлось заставить себя оставаться внешне спокойным, в то время как внутренне я был сокрушен. Какое-то время я не мог пошевелиться. Один вопрос терзал мое сердце на фоне кипящих чувств. Я хотел закричать им: «Что же вы не сказали «в лагеря смерти»?! Называйте вещи своими именами!»
Вместо этого я бесстрастно ушел с перрона и вернулся на дачу. Я знал, что нацистские солдаты хорошо натренированы в этом упражнении. Большинство, если не всех людей, с кем я провел предыдущий вечер, вероятно, можно было считать погибшими. Я боялся, что схватили всех: семьи, с которыми я познакомился, лидеров общины из дома реба Шломо, включая рава Вайсмандла.
Мне предстояло узнать, что мои худшие страхи подтвердились: их всех схватили нацисты, даже рава Моше Кона и всю его семью. Прими я его приглашение, я тоже был бы обречен на лагерь смерти.
Оказавшись внутри моего изолированного дачного мирка, я окончательно сорвался. Я сидел там и проливал горькие слезы. Теперь я был совершенно один. Куда обратиться? Мне не к кому было идти. С девяти лет я был свидетелем разрушения моего мира. На протяжении почти пяти лет я перебегал с места на место, из города в город, всегда на шаг от того, чтобы меня схватили нацисты. Прессбург олицетворял для меня нормальную жизнь и, вернувшись, я считал, что смогу обрести некий мир и спокойствие. На короткое время мне удалось убедить себя, что я нашел их. Теперь все, на что я опирался, исчезло, как дым.
Несмотря на мое отчаяние, в этом кошмаре боли и страдания Б-жественное провидение пощадило меня. Почему я? Почему меня вели путями, уберегающими от нацистов? Должна была быть причина, почему я был спасен. В чем же она?
Целыми днями я оставался в домике. Наступил праздник Суккот, и мне было нечего и не с кем готовиться: ни лулава и этрога, ни сукки, ни праздничной трапезы. Мне необходимо было что-то сделать, какое-то утверждающее мою веру действие. Должен был быть способ, как мне прочувствовать святость этого дня. Я обыскал домик, заглядывая во все углы и закутки. Наконец я отыскал две свечи, которые зажег в честь праздника. Свет и тепло тех двух свечей помогли мне, и впервые за много дней я почувствовал некоторое утешение.
Позже вечером, когда я готовился ко сну, раздался неожиданный стук в дверь. Меня охватил страх, что наконец и за мной пришли нацисты. Прежде чем я мог задумать какой-либо план действий, чья-то рука открыла боковое окно, и кто-то залез ко мне в комнату. Я тут же узнал во вторгшемся Йони Розенберга — такого же беженца-подростка, как и я. Мы познакомились и подружились в Прессбурге. Я прятал его в своем домике несколько дней перед Йом Кипуром. Хотя он находился в городе, ему удалось избежать нацистской облавы. Как только он очутился в комнате, он подошел к свечам и затушил их.
«Как ты можешь так безответственно относится к мицве спасения собственной жизни?» — упрекнул меня Йони. Точно такой же вопрос мне задавал рав Вайсмандл. Я так нуждался в каком-то утешении, знакомом уюте праздника, что даже не задумался, что свечи могут подвергнуть меня опасности. В темноте их свет можно было видеть издалека — свет, который мог навлечь дальнейшее расследование. Таковы были обстоятельства нашего положения. Все, что выдавало во мне еврея — угрожало моей жизни; даже малейшие внешние проявления веры могли быть фатальны.
Мой товарищ видел своими глазами нацистский налет и разговаривал с людьми, которые делились своими рассказами. К этому времени схема была уже слишком знакома. Нацисты пронеслись по каждому району, заходя в каждый дом и в каждую комнату. Они использовали собак для розыска прячущихся. Людей расстреливали на месте на глазах у их детей и супругов, а младенцев убивали на глазах родителей так же беззаботно, как убивают комаров. При этом они смеялись, словно убивать, мучить и ломать нас было их величайшим развлечением. Тех, кто был еще жив, забирали в лагерь задержанных и в течение дня отправляли в лагеря смерти.
К этому времени всех задержанных уже выслали. Этим евреям уже не было спасения. Единственной хорошей новостью, которую принес мой товарищ, было то, что дорогой друг моего отца, реб Шломо Стерн, был одним из немногих, кому удалось ускользнуть от нацистов.
Мы с Йони проговорили большую часть ночи. В изнеможении мы наконец заснули за несколько часов до рассвета.
После Суккота мы больше не могли оставаться на даче. С приближением зимы отдыхающие вернулись по домам. Мы волновались, что нацисты не прекратят патрулирование сельской местности в поисках тех немногих евреев, которые могли там скрываться. Эти пустые коттеджи были явным местом для укрытия. Если нацисты обнаружат какую-либо деятельность в дачном поселке, они обязательно проверят. Так, со всеми своими пожитками в рюкзаках, мы обнялись и попрощались, зная, что, вероятно, больше не увидимся. Мой товарищ отправился в Пешт, а я — снова в Прессбург.
Одетый неевреем, я смог без происшествий добраться до города. Мне удалось снять комнату у нееврейской семьи, которая не спросила, еврей ли я, и почему такой молодой юноша — один и нуждается в съеме комнаты. Я сказал им, что я студент, и каждое утро я рано вставал и якобы отправлялся на учебу. Они не чувствовали нужды расспрашивать меня, так как я владел словацким языком, как родным. Так как я свободно говорил по-словацки, никто не подозревал, что я — еврей, и я мог свободно передвигаться по городу и контактировать с немногими уцелевшими евреями.
Хотя я находился в относительной безопасности, гестапо продолжало неослабную деятельность по искоренению немногих остававшихся в Прессбурге евреев. Чтобы отловить нас, они не жалели никаких усилий и не пренебрегали никакой возможной стратегией. Они были одержимы жаждой убийства евреев и желанием стереть с лица земли все следы Б-гом избранного народа. По мере того, как уменьшалось число выживших евреев, увеличивалось число нацистов, задействованных в их ловле.
Ловушки, которые они изобретали, были так же ужасны, как и их обращение с задержанными евреями. Пытки были основой их стратегии. Когда им удавалось схватить еврея с помощью ловушки или наводчика, они предполагали, что ему известны имена прочих. Они зверски пытали своих пленников, чтобы вытянуть у них детали о других скрывающихся евреях. Они держали в заложниках членов семьи. Если кто-то не соглашался указывать на других евреев, гестаповцы убивали его сына, или дочь, или жену. Столкнувшись с невообразимой и нескончаемой болью, которую нацисты умели мастерски причинять, многие не выдерживали и предоставляли нацистам информацию, которую они хотели.
Перевод Элины РОХКИНД
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
