Однажды давным-давно, когда наш сын Максим был еще мальчиком и мы жили в Москве, в дверь позвонил почтальон и вручил письмо. Это было плохое письмо. В нем говорилось, что всей нашей семье: мне, Миле и Максиму — власти не разрешают уехать из России в Америку. А мы так мечтали! Особенно горько это было Максиму. Ему в то время было 12 лет. Тот самый возраст, когда мальчики начинают становиться взрослыми мужчинами и обдумывать будущую жизнь. До этого он почти никогда не плакал. Разве что когда был маленьким и падал с велосипеда. А тут вдруг горько заплакал, когда узнал, что нам отказано в выезде. Как мы с Милой ни утешали его, Максим горько плакал или сидел на полу в своей комнате и смотрел в окно. Словно надеялся, что в окно влетит почтовый голубь и принесет другое, хорошее письмо с разрешением уехать.
Вы можете спросить, а почему Максиму, и, конечно, прежде всего нам с Милой, его родителям, понадобилось уезжать из России? Ведь это была страна, где он родился, где родились его родители, где родились его бабушки и дедушки. Задать этот вопрос легко. А вот ответить — совсем непросто. Максим учился в хорошей школе, где английский язык изучали чуть ли не с первого класса. Учился он хорошо. Никто его не обижал. Но по временам он чувствовал, что в самом воздухе класса или на площадке за домом, где он играл с детьми в свободное время, порой возникало какое-то отчуждение между ним и остальными мальчиками и девочками. Возникало состояние, когда он словно отделялся от других детей, потому что был не совсем такой, как они. Максим был еврей, а остальные — русские, армяне, татары. Всякие, но не евреи! То же самое — чувство некоей изолированности — испытывали его родители, мы с Милой. Мы постоянно ощущали себя чужими среди русских. Потому что мы были евреями.
Не помню точно, говорили мы с Максимом об этой изолированности до того, как нам было отказано в разрешении уехать навсегда из России? Или до поры до времени отмалчивались? Но теперь надо было открыть сыну всю правду. Мы рассказали Максиму о том, что мы отличаемся от русских тем, что наши предки пришли в Россию много веков назад из далеких южных стран. И хотя евреи жили в России долгое время и во многом стали похожими на русских, незначительное различие вызывает по отношению к ним настороженность и даже вражду. Кроме того, некоторые русские, чаще всего стоящие у власти, относятся к евреям предвзято и несправедливо. Как если бы людей преследовали за то, что у них рыжие волосы или темная кожа.
Все это мы с Милой объяснили Максиму. Он слушал и, конечно же, понимал наши объяснения. Но все равно никак не мог утешиться. «Мы теперь никогда не уедем отсюда!» — сквозь слезы повторял Максим. Мы с Милой пытались убедить сына, что отказали нам только временно. Мы снова подадим документы и, возможно, нам разрешат уехать. Но он был безутешен. Тогда я сказал Максиму: «Знаешь, сынок, поехали на Арбат, в замечательный магазин, где продают птиц, рыб и всяческих зверюшек. Ты ведь всегда хотел завести домашнее животное».
Мы так и сделали. Вышли из дома, сели в автобус, доехали до станции метро «Октябрьское поле», бросили по пятаку в автоматы, вошли внутрь станции, сели в вагон и приехали на Арбат. Отсюда было совсем недалеко до чудесного зоомагазина. «Рукой подать!» как говорила бабушка Анна Михайловна. Сами витрины в этом зоомагазине были необыкновенными. Словно мы пришли в ту часть зоопарка, где находятся вольеры с птицами. Зоомагазин на Арбате был похож на маленький зоопарк. В витринах стояли клетки с разноцветными попугайчиками, снегирями, синичками. А внутри магазина в клетках бегали белые мыши и золотистые хомячки, дремали пятнистые морские свинки. Сосредоточенно грызли морковку длинноухие кролики. Ворковали друг с другом красно-сине-желтые попугайчики. Плавали в аквариумах рыбки необыкновенной расцветки и формы. А в террариумах лениво грелись под большой электрической лампой пятнистые добродушные змеи — ужи. Каждая птица, рыбка или каждый зверек, вроде хомячка, нравились Максиму. Но он никак не мог сделать окончательный выбор. Наконец мы подошли к террариуму, где грелись под лампой несколько черепашек. Они были очень похожи друг на дружку: треугольные подвижные головы на чешуйчатой морщинистой шее, короткие, тоже чешуйчатые лапки и коротенький хвостик, едва вылезающий из-под панциря. Сам панцирь, закрывавший спину и брюшко черепахи, напоминал крупную костяную брошку, украшенную диковинным орнаментом. Такие брошки когда-то любили носить пожилые дамы. У нашей бабушки Анны Михайловны тоже была такая резная брошка. «Из слоновой кости», — поясняла бабушка. Я много лет пытался понять, из какой именно слоновой кости сделана брошка. Оказывается, это были бивни слона. То есть никакие не кости, а гигантские слоновые зубы. Словом, больше всего Максиму понравилась черепашка. Продавец из зоомагазина положил одну из черепашек в картонную коробку, и мы привезли ее домой. По дороге домой Максим то и дело открывал коробку и проверял, не убежала ли Варвара. Он дал черепашке имя Варвара, потому что у него в классе была медлительная девочка по имени Варя, Варвара, которая, кажется, немного нравилась Максиму. Он даже иногда провожал ее домой после школы, и они болтали о всяческих вещах, например, кем кто станет, когда окончит школу. Максим хотел стать врачом, а Варя учительницей пения. Она хорошо пела. Правда, Максим никогда не говорил Варваре о том, что наша семья ждет разрешения на выезд из России. Он и сам не знал, почему не рассказывает об этом Варваре. Как будто это было стыдно и немного опасно.
Дома мы все решили, что Варвара будет жить на кухне. Мы даже удивились, как получилось, что она сама выбрала это место? Мы нарочно приносили Варю в другие комнаты: в мой кабинет, детскую или в спальню. Варвара неуклонно поворачивала голову к двери и топала на кухню, где спала под маленькой кушеткой. Наверно, потому что на кухне Варваре было тепло. Горела газовая плита, на которой мама Мила готовила. Кто-нибудь мылся в ванной комнате, примыкавшей к кухне, приходили соседи, приезжали знакомые. Кухня была самым любимым местом в нашей семье. Варвара большую часть времени проводила под кушеткой. Вообще-то Варвара была очень организованной и любила порядок.
Каждое утро кто-нибудь из нас первым включал свет на кухне. И тотчас из-под кушетки появлялась Варвара и шла к своему блюдцу, стоявшему на подносе. Мы наливали в блюдце молоко и рядом на тот же поднос клали морковку. Или, если это было теплое время года, выносили Варвару погулять на полянку, где росли ее любимые одуванчики.
Когда мы уезжали в отпуск на Балтийское море в эстонский городок Пярну, Варвару помещали в картонную коробку из-под обуви, и она благополучно путешествовала из Москвы — через всю Россию — в Эстонию.
Во время остановок, когда мы ставили наш «жигуленок» на обочину шоссе, расстилали походную клеенчатую скатерть и перекусывали, Варваре разрешалось прогуливаться поблизости и пощипывать лесную травку. Легкий ветерок шелестел высоченными соснами, стволы которых были покрыты сиренево-коричневыми чешуйками, а темно-зеленые верхушки упирались в облака. Впереди ждало лето и море. Мы на время забывали, что нам опять отказали выдать выездные визы, и радовались жизни. Варвара подходила к кому-нибудь из нашей семьи, чаще это был Максим и, уткнувшись в его ладонь, слушала музыку шоссе и леса.
Так продолжалось почти девять лет. Мы подавали снова и снова документы на получение выездных виз, а нам снова и снова присылали отказы. Максим окончил школу, поступил в университет, я работал врачом, мама Мила учила евреев-отказников английскому языку. Все происходило в соответствии с тем порядком вещей и событий, который был навязан властями нашей семье, впрочем, как и тысячам других семей евреев-отказников.
Наконец произошло чудо. Позвонили из ОВИРа и сказали, что нам разрешено уехать. Дни проходили в невероятных хлопотах, которые заслоняли важный вопрос: что будет с Варварой? К сожалению, вывозить животных, а тем более экзотических, как черепаха, не разрешалось. Даже такую одомашненную умницу, как наша Варвара. Правду говорят, что животные чувствуют надвигающуюся угрозу. Варвара почувствовала. Вместо того чтобы уходить после завтрака под свою кушетку, она целыми днями слонялась по квартире, тычась в ноги то одному из нас, то другому. Словно предчувствовала близкую разлуку. Важно было передать Варвару в хорошие руки. К счастью, прощаться с нами приехала из Таллина эстонская художница Урве Аррак, очень добрый, милый человек. Она воскликнула: «Конечно, я с удовольствием возьму Варвару. Ведь мы с ней знакомы так много лет!» Действительно, Урве видела Варвару, когда приезжала в Москву или когда мы отдыхали в Пярну. «Давайте проверим, признает ли меня Варвара. Дайте мне морковку!» Мы дали Урве морковку. Варвара все это видела и слышала. Она терпеливо ждала, повернув голову в сторону Урве. «Раз, два, три! Варвара, морковку бери!» — воскликнула Урве и положила морковку на поднос. Варвара наступила одной лапой на оранжевую морковку и принялась ее грызть. «Ура!» — воскликнул Максим. «Ура!» — воскликнули мы с Милой, а с нами Урве. Мы положили Варвару в коробку из-под летних туфель, которые были куплены Максиму для Америки. Внизу у подъезда ждало такси, которое увезло нашу Варвару на Ленинградский вокзал. Потом Урве с Варварой сели в поезд Москва — Таллин и уехали в Эстонию. Варвара и теперь живет в семье Урве.
В Москве вышел новый роман Давида Шраера-Петрова «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница».
Желающие приобрести книгу могут позвонить по телефону 617-487-5333.
Давид
ШРАЕР-ПЕТРОВ
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...
