Еврейский Мир

Воспоминания о Борисе Ефимовиче Друкере

Борис Гольдентулер

г. Индианаполис (штат Индиана)

Все, кто любит творчество Михаила Жванецкого, наверняка хорошо знают его монолог «Борис Ефимович Друкер». Этот монолог – дань благодарности необыкновенному человеку и Учителю. Начало – в саркастическом, даже гротескном ключе, а под конец – слова высокой признательности и щемящей грусти. В 2008 году, в интервью Виктору Топаллеру, Михаил Жванецкий на вопрос о «поворотной точке», когда одесский мальчик из «благополучной семьи врачей» вдруг понял, что будет писатeлем, ответил, что всё было очень просто: «мальчик попал в руки к преподавателю Борису Ефимовичу Друкеру в одесской школе № 118»…
Мне повезло – Борис Ефимович, хоть и в более поздние годы, был и моим учителем. И не просто учителем. Но – все по порядку.
Когда-то Борис Ефимович Друкер (Б. Е.) был учителем русского языка и литературы в одной из одесских еврейских школ. Говорили, что до этого он был актером Одесского Еврейского театра, где блистала великолепная актриса Лия Исааковна Бугова, в будущем (когда не осталось еврейских театров в СССР) – любимая всеми одесситами звезда уже Русского Драматического театра. Когда, еще до войны, еврейские школы в Одессе закрыли, Б. Е. стал учителем обычной одесской школы-десятилетки № 118, построенной в 1937 году. После освобождения Одессы в 1944 году он вернулся в ту же школу.

Тогда же, по возвращении из эвакуации, в той же Одесской школе № 118 началась учительская карьера моей мамы, Евгении Исаевны (Исааковны) Гольдентулер. В наставники ей, как молодому специалисту, определили Бориса Ефимовича. Он стал для моей мамы (а потом, спустя годы, и для меня) Учителем в самом высоком смысле этого слова. Это была настолько яркая личность, такая талантливая и неистовая натура, такой сгусток энергии и фанатической преданности своему делу, что все, кто попадал в наэлектризованное поле его обаяния, не могли не заразиться его страстью, а она была «одна, но пламенная» – любовь к Слову. Слову не пустопорожнему, а острому, меткому, способному выразить и любовь, и ненависть, способному и зажечь, и вдохновить, и утешить.

Он был фанатик в лучшем смысле этого слова – одним из его многочисленных афоризмов был призыв: «Да здравствует тот, кто горит на работе, и пусть горит тот, кто этого не делает!» У Б. Е. был единственный нарядный костюм и одна пара черных лаковых туфель. Он надевал их всего пару раз в год. В том числе – на урок в 9-м классе, когда начинал тему «Анна Каренина»… Даже скучная материя грамматических правил, падежей и склонений, безударных гласных и удвоенных согласных становилась на его уроках увлекательным путешествием, где царит не только логика, но и тайна, которую так интересно разгадывать…

Не только отличники, но даже троечники в классах Бориса Ефимовича вскоре начинали писать и говорить удивительно грамотно. А уж претенденты на пятерку должны были быть готовы в любой момент выйти к доске и подвергнуться беспощадному обстрелу самыми каверзными словами со стороны одноклассников. Все выискивали друг для друга что-нибудь позаковыристее. Помню, как я «срезался» на слове безапелляционный, которое никогда до этого не слышал, но с тех пор запомнил навсегда. Ну, а такие словарные пары, как артиллерия-кавалерия, выросший-вырастающий, ножом-сторожем, Мишенька на вишенке, cтреляный-подстреленный, раненый-израненный, щелкали, как семечки. Может быть, дух игры и соревновательности, царившие на уроках Б. Е., тому «виной», или его умение сконцентрировать наше внимание и память на нужной информации, но спустя много лет, встречаясь, мы отмечали общую для нас черту – как упомянул в своём монологе Михаил Жванецкий, мы все практически не делаем грамматических ошибок (описки и опечатки не в счет).

Но грамматика была только шагом на пути к Литературе. Я и сейчас храню реликвию – тоненькую книжку с рыбаком и золотой рыбкой на обложке, внутри которой – гербовая школьная печать и надпись, сделанная рукой Б. Е. – «За хорошее чтение сказок Пушкина». Это был 5-й класс. Каждый из нас время от времени получал от Учителя такие маленькие подарки. Он покупал их сам, за свои очень скромные деньги. Они дорогого стоили – его одобрение было высшей наградой.

Как он умел читать стихи! Очень хотелось и самому так научиться. А он их знал великое множество! Мы были уверены, что он вообще всё знает наизусть – во всяком случае, в книжку или конспект никогда не заглядывал, и его уроки литературы были захватывающими, как театральное действо. Да и проза в его устах звучала, как поэзия.

Урок проходил, как одно мгновение. И если кто-то, не дай Б-г, пытался его прервать, загорались испепеляющим гневом глаза Б. Е. и звучала другая знаменитая его фраза: «Это вам не история с географией, это (многозначительная пауза и направленный в небо перст) – РУССКИЙ ЯЗЫК!!!» Но уж когда он был в хорошем настроении – это был вулкан юмора, интересных историй, шуток, забавных наблюдений, а похвалам его не было удержу: «Вы что, думаете, если этот диктант дать учителям-словесникам, они написали бы его лучше вас? Никогда в жизни!»

Он задавал сочинения не только «программные», но и на самые разные свободные темы – пусть несколько строк, но что-нибудь своё, оригинальное. А разбор наших работ был отдельным спектаклем. Б. Е. смаковал каждую удачную фразу, каждую свежую мысль. Будучи сам человеком честолюбивым («Честь любящий стремится её заслужить!» – ещё один его любимый афоризм), он умел пробудить это чувство и в учениках. Мог привести семиклассника в один из своих десятых классов: «Ну-ка, прочти им свое сочинение! А вы учитесь, как надо писать!» Старшие снисходительно улыбались, но, задетые за живое, «мотали на ус». И старались еще сильнее.

Помню, как на «открытом уроке» в пятом классе, в так называемый «День директора», мой друг и сосед по парте сказал, что язык Пушкина отразил «колорит той эпохи». Борис Ефимович встрепенулся: «Что-что он отразил?» И следующие минут десять мы потратили на совершенно не запланированный разбор нового для нас слова, его значений и примеров применения. Это запомнилось навсегда, как и многое другое из уроков Б. Е. Шаг за шагом, урок за уроком, Б. Е. учил своих учеников грамотно и, главное, свободно выражать свои мысли и чувства – а ведь это так важно, и не всем дано… Может быть, потому и не дано, что не случилось встретить на своем пути такого Учителя.

Он был непростым человеком. Он знал себе цену. Еще одна из его крылатых фраз: «Скромность украшает лишь того, кого ничто другое не украшает». Бывал вспыльчив, мог накричать, язвительно пошутить. Его острого словца боялись не только нерадивые ученики, но даже школьная администрация, которая многое ему прощала; посреди педсовета он мог встать и выйти – не потому, что «приспичило», а потому, что стало скучно слушать занудные речи.

По тому, как он входил в класс, мы угадывали его настроение. Если сразу снимал и вешал на стул пиджак, орлиным взором оглядывая наши оробевшие ряды – значит, чем-то расстроен, например, плохо написанным накануне диктантом, и лучше ему под руку (вернее, на язык) не попадаться. Если же с порога его портфель летел на стол и он быстро входил в класс пружинящей походкой, на ходу откидывая полы пиджака – значит, все будет хорошо, и даже за ошибки особенно ругать не будет – ведь именно на них учатся…

Его любимым «ругательным» выражением было: «Ты, парень с Малой Арнаутской!» Как известно всем одесситам и даже не одесситам, благодаря Ильфу и Петрову, «вся контрабанда делалась на Малой Арнаутской». Времена, конечно, были уже другие. Да и улица в те годы называлась именем Воровского, хотя сейчас опять носит своё исконное название. Чуть не половина всех учеников жила на Малой Арнаутской (включая Жванецкого, обитавшего на углу Комсомольской и Малой Арнаутской), но никто не обижался.

А теперь – о сугубо личном. Я родился через два года после войны. Конечно, моя бабушка настаивала, чтобы внука назвали в память о погибшем на фронте моём дяде, её сыне. Но мама сопротивлялась: для неё, человека очень эмоционального, кровоточащей раной была память о любимом брате, ушедшем на фронт 18-летним добровольцем, второкурсником Одесского педагогического института, и «пропавшем без вести» в мясорубке Курской дуги… Она боялась, что всякий раз, называя это имя, будет вновь и вновь испытывать острую душевную боль. Моя обычно бесхитростная и простодушная бабушка нашла единственный и, как оказалось, правильный выход. Она втайне от всех встретилась и переговорила с Борисом Ефимовичем. А он, пригласив свою подопечную на беседу, всей силой своего красноречия убедил её в том, что еврейская традиция нарекать потомков именами ушедших из жизни членов семьи – аналог бессмертия, эстафета поколений; и вообще – разве есть имя лучше, чем Борис (именно так звали маминого брата)? Так я и получил своё имя.

Борис Ефимович присутствует в моих самых ранних воспоминаниях. Мы были друзьями – он обожал детей, любил возиться с ними, и мы, компания учительских отпрысков, вечно ошивающихся то в школе, то в «парке Ильича», где в летних лагерях работали наши мамы и куда регулярно приходил Б. Е., платили ему взаимностью, не ощущая огромной разницы в возрасте. Неутомимый и неугомонный, он любил участвовать в детских играх и придумывал новые. «Вслушайтесь, – призывал он своих коллег, – как изумительно говорят дети! Например, играя в жмурки: «кто не спрятался – я не виноват!» Это же шедевр!»

Однажды, незадолго до моего поступления в школу, он пообещал, что когда я дорасту до пятого класса и он станет моим учителем русского языка, то даст всем остальным ученикам задание, а меня вызовет к доске, и мы будем танцевать гопак – «Ну-ка, давай порепетируем!» Я, конечно, даже своим дошкольным умом понимал, что он шутит, но того, что потом произошло, не ожидал. Когда настал тот самый день, и я, уже пятиклассник, вместе со всеми встал, чтобы приветствовать нового учителя, в класс вошел совершенно другой человек – строгий, подтянутый, не теряющий ни минуты на праздные разговоры. Какой там гопак! Было впечатление, что он меня не знает и вообще никогда раньше не видел. Никакого панибратства или поблажек. С этого момента я вместе со всеми напрягался перед приходом Б. Е. в класс, зная, что предстоит интересная, но и серьезная работа, и ответственность предстоит нести серьезную: чего стоил один взгляд Б. Е. (одобрительный или, не дай Б-г, осуждающий!). На второй день занятий я обнаружил у себя в тетради, сданной на проверку, «кол»(!) – выполнил, хоть и без ошибок, не то упражнение. Думаю, это был сигнал – «дружба дружбой»…

Жванецкий упоминает «любимчиков» Б. Е., единственной привилегией которых было то, что он иногда доверял им помощь в проверке диктантов или изложений… (оценки он, конечно, выставлял сам). Это нужно было заслужить! Мне с парой друзей повезло – мы получили эту привилегию, и я этим очень гордился. Строгий на уроках, он был самым добрым и сочувствующим человеком на экзаменах. Считал, что экзамен – это стресс для учеников, учить их в этот момент уже поздно, и нужно просто помочь им проявить свои знания.

Многие в Одессе считали чудом тот факт, что в годы учительства Б. Е. в нашей школе из неё косяками выходили талантливые, впоследствии широко известные поэты, писатели, журналисты – они писали выпускные сочинения стихами! А школа-то была отнюдь не элитная – кто знает Одессу, поймет: она находится на Преображенской улице, между Малой Арнаутской и Старорезничной (тогда Куйбышева) – один квартал от одесского Привоза, столько же – от северной границы Молдаванки…

Одесские поэты Юрий Михайлик и Владимир Домрин, известный поэт-песенник Игорь Шаферан, талантливые журналисты Евгений Григорянц (редактор областной комсомольской газеты, а позже – заведующий отделом всесоюзных «Известий») и Давид Найдис (вскоре после Израильской 6-дневной войны осужденный за «просионистскую пропаганду»), и многие другие, не говоря уж о Михаиле Жванецком – ученики Бориса Ефимовича. Это, конечно, не чудо, а еще один аргумент в вечном споре о роли личности в истории – разумеется, если Личность настолько ярко талантливая и преданная своему делу, как Борис Ефимович Друкер…

Как всякая нестандартная личность, Б. Е. испытал не только восхищение и преклонение перед своим талантом, умом и учительским мастерством, но и зависть, и мелкие укусы сплетен и интриг. И, конечно, не обошлось без подлых разговоров исподтишка (среди некоторых его коллег) о том, что учить русскому языку и литературе может и должен «только истинно русский учитель…» – подтекст был очевиден: его хотели унизить, оскорбить. Его, еврея, посвятившего большую часть своей жизни и души «великому и могучему, прекрасному и свободному»… – ставшему ему родным! – русскому языку…

У Бориса Ефимовича был двоюродный брат, тоже живший и работавший в Одессе – известный еврейский писатель (а не критик, как сказал о нём в своём монологе Жванецкий) Ирма Друкер. В Одессе был хорошо известен переведенный с идиш на русский язык его роман «Музыканты», прообразом главного героя которого – Эзры Малярского – был личный друг автора, великий скрипичный педагог профессор Столярский, основатель знаменитой музыкальной школы. Как и многие другие деятели еврейской культуры, в ходе сталинской кампании борьбы с «космополитизмом», Ирма в 1950 г. был арестован и отправлен в лагерь в места «столь отдаленные», что мало кто оттуда возвращался. Большинство его друзей, цвет еврейской культуры, там и сгинули. Ирма Друкер чудом выжил, был реабилитирован и даже продолжил писать. Борис Ефимович, к счастью, не попал в жернова сталинских репрессий (что удивительно при его остром, как бритва, языке), однако ясно, что жестокое время прошло тяжелым катком по его сердцу…

Он умер от второго инфаркта 2 сентября 1960 года. Ему было 60 лет. Умер в больнице, где за пару часов до смерти еще смешил своими шутками молоденьких медсестричек. Те недолгие три года, в течение которых я и мои одноклассники были учениками Бориса Ефимовича Друкера, оставили неизгладимый след в нашей памяти.

За его гробом, через весь город на пути к Еврейскому кладбищу, шли многие сотни людей – коллеги-учителя, ученики (тогдашние и бывшие), их родители, все, кто знал этого замечательного человека и не мог не преклоняться перед ним. О нём при жизни ходили легенды…

Всякий раз, когда я посещал одесское Еврейское кладбище, где похоронены мои родные и близкие, я навещал и могилу Бориса Ефимовича. На гранитной плите надгробия всегда (и через 40 лет! – когда я после многолетней разлуки снова приехал в родной город) стоят свежие цветы…

Оцените пост

(голосовало: 13, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться