Этими строчками Михаила Марголина мне придется начать подборку. Через неделю после Надежды Мархасевой ушел Вадим Штурман.
Вадим родился в 1935-м в знаменитой Умани, его отец — известный идишистский писатель Марк Штурман. В 50-м отца репрессировали, как всех евреев-писателей, нагло явившихся на встречу с Голдой Меир (приглашенной в Москву советским правительством!) в гостиницу «Советская». Нечего своим шнобелем размахивать меж «борьбой с космополитами» и «делом врачей»! Дело было сделано так по-советски, что отец вернулся только в 56-м, с началом оттепели…
Не принятый на журфак как сын «недореабилитированного врага народа», юноша окончил строительный и за десятилетия работы объездил весь Союз, собрав огромный жизненный опыт. И, убедившись на практике, что ошибки в работе (строительной) оканчиваются трагически, приобрел исключительную добросовестность и требовательность также и в работе со словом. В Клубе поэтов его называли «наш Белинский» — за очень вежливую, по форме мягкую, но точную критику стихов, помогавшую многим.
Писал Вадим с юности, в отличие от отца, на русском, публиковался, а 17 лет назад, уже в эмиграции, в Нью-Йорке, вплотную обратился к стихам. Хотя баловался рифмами всю жизнь, в автобиографии он про это даже говорить не хочет. На пенсии буквально набросился на поэзию, как оголодавший. Но, сколько его ни уговаривали, Штурман так дотошно и требовательно относился к своим строчкам, что почти ничего из его прекрасных стихов пока не было опубликовано. И я не один месяц ждал его послания, хотел познакомить с ним наших читателей.
Увы, Вадим тяжко и долго болел, хотя не пропускал, при своей полуслепоте и пейсмекере, ни одного поэтического собрания… Сил уже не оставалось. Быть может, Творец часто и не хочет, чтобы аплодисменты добрым и справедливым людям раздавались при жизни на Земле — оставляя их заслуги нерастраченными для мира вечного?
Что меня удивило, и удивило приятно, в его творчестве — глубочайшая симпатия и болезненное сочувствие к его прежней стране, России, и русской культуре. Слишком часто принято у людей «плевать назад». Но это — не для порядочного и искреннего человека, каким был Вадим Штурман.
Обратите внимание, речь о стране, ни за что бросившей в лагеря его отца, стране, слишком часто бесчеловечной к своим гражданам и в особенности к евреям. Рейган не сам изобрел термин «Царство злодеяний» — так уже лет двести за погромы и жестокие преследования называли Россию наши мудрецы. В отличие от Америки, которую они же прозвали «Царством милосердия». Но мне вспомнился рассказ моего друга Марата Левина — один грузин заметил ему, что никто еще так тепло, как он, не писал о Грузии, включая и самих грузин. И еще мне вспомнился Моше: он не мог ударить посохом по Нилу — хотя в этой реке были утоплены многие еврейские мальчики, его-то самого воды Нила спасли! И первую египетскую казнь, казнь кровью, начал его брат Аарон.
Говорит еврейская Традиция, что все грехи в мире имеют корни в неблагодарности, все достойные качества — в благодарности. Достойный человек предпочитает видеть в других достоинства, доброжелательный — всей душой благодарить за добро и стараться прощать дурное. Пусть покоится в мире душа благородного человека — Вадима Штурмана!
Вадим Штурман
Незнакомка
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Александр БЛОК
Я грезил Незнакомкой Блока,
И вот во сне она пришла,
И Ангел Счастья или Рока
Вздымал над нею, синеокой,
Свои небесные крыла.
Она была изящной, нервной,
Прекрасной женщиной земной.
И пьяный дикий сброд таверны
Пал на колени, суеверный,
Издав восторга рык хмельной.
Она светилась в белом платье,
Вся непорочность, чистота,
Пленяя несравненной статью,
И возбуждали блажь объятий
Ее брезгливые уста.
Она толпе пеняла гневно,
Что нет любви, кругом разврат,
Культ запиванья,
культ таверны,
Культ разложения и скверны,
Что нет мужчин достойных,
верных,
Что Женщину боготворят.
Звучал, карая, гневный голос.
О всплески рук! Мерцанье глаз!
И рассыпался черный волос,
Струился по плечам и гас…
А я был пьян, любовью болен,
К тебе, о пакостная Русь,
Тобой рожденный поневоле,
Я от тебя не отрекусь.
И буду до последней кромки,
До разлученного числа
Тебя, бредущую с котомкой,
Считать прекрасной
незнакомкой.
Не зря, о Русь, твой ангел тонкий
Простер с надеждою крыла.
Моим стихам
Моим стихам,
написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт…
Марина ЦВЕТАЕВА
Моим стихам,
озвученным так поздно,
Что в их звучанье я не верил сам;
Чертям, меня терзавшим
виртуозно,
По разным неприкаянным углам,
Отчеркнутым
на всех клочках бумаги,
Что в спешке оказались
под рукой, —
Концы начал искали в передряге
С издевкою: «Где автор?
Кто такой?» —
Взорвавшим изнутри
меня глубинно
Депрессией, отчаяньем, тоской;
Моим стихам,
взошедшим над чужбиной
И флаги водрузившим надо мной.
Таким, как я, скитальцам
и изгоям,
Рассеянным по весям без следа,
Придет черед, и время
их откроет,
Как древние в раскопках города…
Небо и земля
Устремляюсь в солнечную высь
И в кощунстве слиться
с небесами
Все гляжу восторженно на жизнь
Голубыми, как мечта, глазами.
На земле привычной чередой
Жизнь идет разумно
и практично.
Добывая в поте хлеб земной,
Восторгаться небом неприлично.
Подснежники в Нью-Йорке
Они ютились в палисаде,
Как пара крохотных цыплят.
Февральский ветер смеха ради
Их продувал до самых пят.
Земля, не чаявшая снега,
Кормилась уличным теплом.
Пришельцы в поисках ночлега
Ночь скоротали под окном.
Когда наш дом их обнаружил
И, окружив, возликовал,
Как будто в платьицах из кружев
Их привела весна на бал.
К ним тоненький пробился лучик
И нежно гладил их рукой.
И мир пернатый, мир певучий
Запричитал над головой.
Не в заповедных
снежных рощах —
В борах, укрытых от ветров,
На палисадных дернах тощих,
Отзимовавших без снегов,
Где нет ручьев,
где нет проталин,
На голых маковках земли
Подснежники не опоздали,
Подснежники не подвели.
Природы древняя причуда
Трубит нам, сердце веселя,
И хлынула Весны запруда,
И пробуждается земля.
Ночной дождь
Посвящаю маме
Неугомонный, словно мыши,
Кедровку капель лущит дождь.
И ксилофон оглохшей крыши
Бьет неприкаянная дрожь.
Порывы ветра налетают
И заглушают шум дождя.
Потом внезапно опадают
И пропадают, погодя….
А дождь рисует и рисует
На стеклах чьи-то имена;
И птицей раненой тоскует
И бьется в узкий створ окна.
О небеса! Кто это плачет?
Кто рвется к нам
в земной предел?
Кто сердцем к близким
не растрачен,
К родной земле не охладел?!
Кто поцелуй за поцелуем
Шлет нам сквозь ветр
и ночи мрак,
Кто все отчаянней тоскует —
Не успокоится никак?!
Мои родные, дорогие
И безутешные мои!
О, Б-же правый, помоги им
Расстаться с прихотью любви!
И успокой родные души,
Неразлученные вполне,
И запрети ночами слушать
Рыданья их в слепом окне!
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
