Исаак и Бэлла

А когда счастье придет, я буду к нему готов…
Э. Хемингуэй. Старик и море
Он приезжал на озеро каждую пятницу и проводил здесь весь вечер кануна субботы. Это начиналось ранним апрелем и продолжалось до конца октября, пока было не так холодно. Не то что бы Исаак был заядлым любителем-рыболовом. Бывший рыбак-профессионал, ловлю на удочку Исаак глубоко презирал. Но и сидеть на берегу озера без снастей, а значит, и без всякого разумного занятия, даже для любого дурака означало быть последним кретином.
А что остается старику на берегу озера, если не следить за кончиком удилища, леской и поплавком да смолить сигарету за сигаретой? Исаак не верил врачам, что дым табака разъедает легкие и приводит к смертельному раку. Затяжки табачного дыма делали мысль острее, а жизнь ярче.
Исааку было за семьдесят. Годы немалые, но выглядел он крепко: коренастый, плечистый крепыш с красноватой кожей лица и бугристыми мышцами грудной клетки и рук. Волосы, подернутые сединой, задорно топорщились и даже не намекали на возможную залысину. Чего же он приезжал сюда и проводил субботние кануны на этом озере, затерявшемся в лесах неподалеку от Бостона?
Да, когда-то в его молодые годы было другое озеро и другие шаббаты. Правда, в те далекие советские годы почти никто, кроме религиозных евреев, не называл так вечера с пятницы на субботу. Люди радовались концу недели, отдыху в кругу семьи и друзей, хорошей еде и крепкой выпивке.
Исаак служил матросом на рыболовецком судне, утюжившем Каспийское море, хотя каждый знал, что это было не море, а громадное озеро. Попал Исаак в эти края еще во время войны. Сначала жил в детском доме на окраине Махачкалы. Потом, когда кончилась война, почти всех детей разобрали нашедшиеся родители или родственники. Его родные пропали без вести, а вернее всего, погибли. Исаака усыновила семья горских евреев.
Он рос, учился в школе, пошел служить во флот, вернулся к своим приемным родителям и поступил матросом на рыболовецкое суденышко, приписанное к рыбоконсервному заводу. Зарплата была невелика, зато не надо было ловчить и заниматься контрабандой, особенно когда попадались осетры, наполненные, как бочонки, драгоценной жемчужной икрой.
В команде суденышка было еще два матроса. Он с ними дружил. Забивали козла в домино, пока суденышко шло к месту добычи, а вернувшись на базу, сдавали все, что попадалось в сети, и заглядывали в буфет при автобусной станции, где давали холодное пиво. Потом он направлялся домой, в свою комнатуху, которую выделили ему приемные родители. И рыбоконсервный заводик, и домик приемных родителей находились на берегу Каспийского моря, в окрестностях Махачкалы, столицы Дагестана.
Приемный отец был меховщиком. Мать управлялась дома по хозяйству. Кроме Исаака у них было двое своих детей, сын и дочь, которые давно разлетелись по другим городам, потому и взяли они Исаака из детского дома. Они приняли его как младшего сына, всей душой. Хотели утешить его. Наверняка он был еврейским мальчиком из ашкеназской семьи, сожженной в печах одного из немецких концлагерей. Иначе откуда имя Исаак?
Иногда после нескольких кружек пива матросы всей командой шли на танцы в клуб рыбзавода и с ними Исаак, если это не был канун субботы, который всегда праздновали родители. По правде говоря, на танцы Исаак шел из-за одной приемщицы по имени Бэлла — надеялся встретить. Но никогда на танцах не встречал. Бэлла работала в разные смены. Иногда совпадало, что команда Исаака возвращалась на базу как раз когда Бэлла принимала рыбу. И если Исаак заговаривал с Бэллой, она отвечала скупо: «Да… Нет… Может быть…» А вот в клуб Бэлла не ходила. Наверно, у нее были строгие родители, которые не пускали Бэллу на танцы. Исаак узнал, что девушка была из семьи горских евреев. «У наших не принято, чтобы девушка ходила на танцы,— подумал Исаак. — Не то что у русских, которым все позволено».
Тогда Исаак решил, что когда Бэлла будет в следующий раз принимать рыбу, он пригласит ее в кино. Но каждый раз, когда они возвращались на базу, Бэлла или уже отработала свою смену, или еще не заступила. Не в характере Исаака было полагаться на случай. Он принес коробочку конфет «Белочка» бригадирше приемщиц рыбы, и она дала ему адрес Бэллы.
Было воскресенье раннего октября. Осеннее солнце переливало мед в поздние плоды золотистой айвы и рдеющих гранатов. Журавлиные косяки летели на юг в Африку. Исаак надел выходной костюм и белоснежную рубашку. «Куда это ты собрался, сынок?» — «К Авшалумовым, мама!» — «У них, говорят, дочка-красавица, да отец строгий». — «Потому и иду. Хочу с отцом познакомиться». — «Смотри, не сорвись! Старик Авшалумов больно горячий», — добавил отец. «Не волнуйся, отец. Я ведь моряк. К штормам привычный».
Но все обошлось как нельзя лучше. Авшалумовым пришелся по душе ладный крепкий рыбак, и они разрешили Бэлле пойти в кино с Исааком. Походы в кино, кафе-мороженое и прогулки по городскому парку закончились свадьбой. Бэлла вскоре забеременела. Но ребеночек умер во время родов, задохнувшись от непомерно длинной пуповины. Других детей у них не было. Несколько лет Исаак и Бэлла мотались по акушерским клиникам Тбилиси, Киева, Москвы и Ленинграда. Один раз, в самом начале, в тбилисской клинике, занимавшейся проблемами зачатия и вынашивания детей, родившихся при искусственном осеменении, им как будто бы вначале повезло. Но кровотечение прервало трехмесячную беременность, и они поверили, что только американские врачи в состоянии им помочь.
В это время началась первая волна эмиграции по израильским вызовам. Нашлись добрые души, приславшие вызов Исааку и Бэлле. Родители Бэллы еще не были готовы к эмиграции, главным образом из-за сына и дочери, занимавших какие-то важные должности в засекреченных учреждениях Москвы. Отец Исаака не решался бросить налаженную работу в меховом ателье. Так что Исаак и Бэлла отправились в эмиграцию одни.
Из Вены Исаак и Бэлла поехали в Италию, а оттуда в Америку, в Бостон. Два или три года попыток завести детей не привели ни к чему, кроме горького разочарования. Они оставили надежду и стали жить жизнью русских эмигрантов в Америке. Поселились они в Алстоне. Исаак вначале шоферил на такси, а потом нанялся механиком в ближнюю автомастерскую. Благо таких было видимо-невидимо вокруг. Бэлла пошла продавщицей в огромный русский магазин под названием «База». Денег у них хватало, чтобы снимать маленькую квартирку.
Казалось бы, от традиций дома Авшалумовых на окраине Махачкалы ничего не осталось. Но все-таки какой-то огонек теплился в памяти. Каждую пятницу по вечерам они зажигали свечи. Бэлла произносила субботнюю молитву. Исаак разламывал свежеиспеченную халу, перевивавшуюся, как тугие темные косы, наливал красное вино в высокие рюмки, и они начинали праздновать субботу. Иногда к ним приходили приятели.
Они любили путешествовать по Новой Англии. Особенно им нравился Вермонт. Его холмы, поросшие соснами и елями, напоминали предгорья родного Кавказа. Чаще же всего в летнее время они ездили на озеро в глубинке северного Массачусетса. Брали с собой переносной холодильник, наполненный всяческими закусками, бутылку красного вина, термос с ароматным кофе и отправлялись после полудня на их озеро. Так они начали называть это голубое око леса. Наверно, и кроме них кто-нибудь приезжал сюда. Лесная дорога была в свежих следах автомобильных шин, на берегу лежали разбросанные угли костерка, нет-нет попадалась пустая бутылка популярного в этих краях пива «Сэм Адамс»… Но все это происходило в другие дни и не имело никакого отношения к Исааку и Бэлле.
«Давай, Исаак, это будут наши шаббаты. Субботние кануны, как ты думаешь?» — предложила Бэлла. «Давай, любимая!» Они так и сделали. Приезжали сюда, когда удавалось перенести работу с пятницы на другие дни, натаскивали валежник, купались в ледяной воде родникового озера, а когда начинало смеркаться, разводили костер и садились ужинать. «Это наши субботние свечи!» — говорили они. Бэлла читала молитву и разламывала халу, а Исаак наливал вино в бумажные стаканчики, которые приходилось держать в пакетах. По законам штата разрешалось пить вино только дома или в ресторанах.
У них образовался круг друзей. Это были еврейские пары возраста Исаака и Бэллы. Встречались чаще всего по субботам-воскресеньям. Ничто не мешало Исааку и Бэлле ездить на их озеро в пятницу вечером и праздновать приближающуюся субботу. Надо сказать, что они любили плавать. Так что все лето, а в Америке лето тянется почти до конца сентября, они могли купаться. Приезжали, раскладывали вещи, раздевались и бултыхались в предвечернюю прохладу озера. Потом Исаак ловил рыбу, а когда попадалось что-нибудь подходящее, нанизывал на металлические шампуры и поджаривал на пламени и в дыму костерка.
Купались они и в тот сентябрьский полдень, после которого Бэлла почувствовала себя больной. Поднялась температура. Американский градусник показывал больше 100. Доктор назначил антибиотик. Вначале как будто бы помогло. А потом снова начало лихорадить. Температура то поднималась, то падала, приводя к немыслимой слабости. В конце концов доктор послал Бэллу на рентген. Обнаружилось воспаление правого легкого. Но хуже всего, что по ходу воспаления обнаружены были подозрительные затемнения. Бэллу направили на более сложные исследования, закончившиеся биопсией легочных очагов. Обнаружился рак легких, а потом и метастазы в другие органы. Назначили операцию и последующую химиотерапию. Ничего не помогало, вернее, помогало временно. То есть на время приостанавливало рост опухоли и распространение раковых метастазов. А потом все возобновлялось. Наступали рецидивы раковой болезни. Через два года Бэлла умерла.
Исаак затосковал. Ни с кем не хотел встречаться. Не подходил к телефону. Не отвечал на звонки. Пил в одиночку. Спасала Исаака только работа. Да и то, как-то само собой получилось, что хозяин бензоколонки с автосервисом стал все реже и реже поручать Исааку сложные ремонты, а большей частью держал на заправке автомобилей, заклейке проколотых шин или смене масла и фильтров. Исаак на это не обижался. Казалось бы, он ушел в себя и мало обращал внимания на внешний мир.
Одно только оставалось у Исаака — их озеро. Как и прежде, когда Бэлла была жива и здорова, он приезжал на озеро каждую пятницу и проводил здесь весь вечер кануна субботы. Это начиналось ранним апрелем и продолжалось до конца октября, пока было не так холодно. Он разводил костерок, жарил на шампуре пойманную рыбу, наливал два стаканчика, выпивал и закусывал так, как будто его Бэлла здесь рядом, сидит на складном стульчике и улыбается своему удачливому рыболову. Она как будто бы говорит ему: «Это принято считать, что когда умираешь, уходишь навсегда. Так бывает, когда любовь ненастоящая. А у нас все было настоящее. Поэтому я всегда с тобой». Они выпивали по глотку вина, и Бэлла продолжала: «И ребеночек наш с нами. Наш мальчик, нерожденный. Или девочка. Или оба: мальчик и девочка. Мы знаем, что они есть, а что люди говорят — неважно!» У него кружилась голова, то ли от вина, которое он выпивал за двоих, то ли от горько-сладкого дымка костра, который медленно угасал.
Однако мир не без добрых людей. И среди друзей-приятелей Исаака и Бэллы нашлись добрые отзывчивые люди. Они не оставляли Исаака. Звонили, заглядывали к нему, приглашали на обед или в компанию. Он отказывался, но это не всегда удавалось. Тогда он надевал свой парадный костюм, покупал в русском магазине торт «Вишенка» или «Киевский» и отправлялся в гости, чаще всего на своем автомобиле марки «Хонда».
Ездил всегда сам. Исаак не любил утруждать кого-нибудь. Случалось, его усаживали рядом с новенькой в этой компании женщиной, приглашенной специально, чтобы познакомить с Исааком. Обычно волосы этих приглашенных женщин были ярко выкрашены в соломенный или рыжий цвет. От женщин ядовито пахло потом, пудрой, духами «Красная Москва» и дезодорантом. Исаак с трудом высиживал до конца вечера, обрывая всякую надежду у тех, кто ее пригласил, на продолжение знакомства.
Бывали редкие исключения: похожий поворот головы, улыбка уголками рта, грудь, задевшая плечо Исаака. В эти редкие исключения, оправдывая себя, что неудобно не предложить довезти, некультурно отказаться от приглашения зайти и выпить чашку чая, по-мещански не остаться, в эти редкие исключения Исаак, проснувшись на чужой тахте, был отвратителен самому себе. Проглотив утренний кофе, выскакивал из квартиры гостеприимной женщины, полной надежд, и больше никогда ей не звонил.
Вполне понятно, что друзья не упрекали его, а все больше и больше уважали за верность памяти. И жалели.
Говорят, что в тихом омуте черти водятся.
Озеро было тихим.
Стоял благословенный новоанглийский август. Закатное солнце висело над озером, словно передумало укатиться за лес. Рыба клевала, как оголтелая. Исаак решил для себя брать только крупных форелей и тяжелых окуней, разъяренно колошмативших хвостами по воде, когда их вытягивала неумолимая леска. Почистив и выпотрошив рыбу, Исаак насадил промытые озерной водой тушки на шампур, подвешенный на палочках с рогатинками, срезанных в ивняке, и ждал, пока ужин будет готов. Дым костерка смешивался с дымом сигарет, которые Исаак курил беспрерывно. Сбоку от него в потемневшей на закате зелени запела невидимая птица. Но вдруг умолкла, словно кто-то спугнул ее. Исаак прислушался. Треснула веточка куста где-то наверху, поблизости от дороги. Послышались шаги. Кто-то пробирался к нему. Неужели один из тех, кто бывал здесь иногда по другим дням? Слава Богу, не по пятницам, когда сюда приезжали Исаак и Бэлла, а потом — овдовевший Исаак.
Из зарослей ежевики шагнула на прибрежный песок женщина в джинсовой куртке поверх тенниски и в джинсах, закатанных выше щиколоток. «Я вам не помешаю?» — спросила незнакомка. И хотя она была вовсе ни к чему в пространстве озера, берега и леса, Исааку понравилась ее манера произносить английские слова. Никаких сомнений, она была русской. «Что вы! Конечно, не помешаете. Располагайтесь. Здесь и выкупаться неплохо. На закате какое-то особенное купание». И словно оборвал себя, вспомнив Бэллу и ее болезнь, начавшуюся после купания и простуды.
Незнакомка не заметила его смущения. «Спасибо! У меня в машине купальник. Сейчас вернусь!» Он ждал ее возвращения с забытым нетерпением. Словно боялся утратить, еще не обретя, джинсовую кепочку, из-под которой задорно выглядывали завитки темных волос. Она принесла купальник, извинилась: «Такие походные условия, некуда спрятаться!» — «Да вы не стесняйтесь! Я отвернусь». С ней было просто разговаривать. Валя давно овдовела, чуть не с первых лет жизни в Бостоне. Приехала в Америку с дипломом врача, но не решилась сдавать экзамены на американского доктора. «Поздно!» — «Вам и сейчас не поздно!» — вырвалось у Исаака непроизвольно. В ответ Валя назвала какую-то цифру, сакральную для пожилых женщин: «Теперь поверили?» — «Ни за что не поверю!» — выдохнул Исаак. Она засмеялась искренне, поверив, что этот пожилой красивый еврей не лицемерит. Она не спрашивала, а он не торопился рассказать про Бэллу. Словно их озеро не пускало. Пожалуй, так и было на самом деле. Что-то останавливало Исаака. И не только его, но и незнакомку.
Они выпили по стаканчику красного вина. Посидели в тишине засыпающего озера. «Мне пора возвращаться», — сказала она. Исаак кивнул и проводил ее до шоссе. Она открыла дверцу машины, взяла блокнот, ручку, что-то написала и передала Исааку: «Это мой номер, если надумаете позвонить». И уехала.
Исаак вернулся к своему отгоревшему костерку. Разложил спальный мешок. Выкурил напоследок сигарету. Забрался в мешок. И проспал до самых рассветных птиц.
Давид ШРАЕР-ПЕТРОВ