Боевые сваты. Махэтунем

Несколько лет тому судьба свела меня с интересным человеком, моим земляком доктором юриспруденции, профессором (естественно, все регалии союзные) Израилем Либусом. Израиль Аронович замечательный собеседник, особенно когда темой были юношеские и молодые годы.
Либус принадлежит к старшему поколению, и его рассказы о еврейском местечке из первых рук были для меня исключительно интересными. Более того, в рассказах мелькало знакомое мне имя его довоенного школьного товарища Вити Вильдермана. Знакомое — потому что тот был махэтун моего дальнего родича Левы Говшиевича. Лева — тоже не чужой человек для читателей «Еврейского Мира». Он был прототипом одного из героев «Еврейского местечка в мире».
Оба махэтунем были участниками Отечественной войны, оба — орденоносцы, изрешеченные пулями и осколками. В своем очерке об этих героических сватах я называю их именами из детства не из фамильярности и не из принятой нашим братом в Америке манере называть седобородых аксакалов детскими именами, а из желания сохранить за уже ушедшими от нас ветеранами флер их юности, навеянный рассказами и воспоминаниями.

Лева
Лева родился и вырос в патриархальной еврейской семье ремесленников и мелких торговцев. Отличительной чертой Говшиевичей была исключительная подвижность и предприимчивость. Лева не был исключением в этом славном роду и, отучившись пять лет в еврейской школе, вскоре начал трудовую жизнь. Работал на местной фабрике, как он шутя говорил, «швеей-мотористкой», то есть наладчиком швейных машин. Но как всякий порядочный еврей, вечерами и ночами «подшивал», осваивая профессию кержнера (шапочника), которая будет кормить его семью всю жизнь. Благодаря врожденной оборотистости, Лева вполне был готов к карьере тульчинского штейтбалабуса, когда грянула война.
За пару месяцев до ее начала Леву призвали в армию, так что войну он встретил во всеоружии: в солдатских ботинках с обмотками, в обносках солдатского обмундирования и с винтовкой образца 1891/1930 года. Военная судьба бросила рядового Говшиевича на Волховский фронт. Лева с неохотой рассказывал о военном времени — его деятельной натуре не были свойственны сантименты. О его боевом прошлом больше говорили орден и две медали (включая почетную солдатскую «За отвагу»), полученные в первые два года войны. После второго ранения и полугодового скитания по госпиталям уже младшего сержанта Говшиевича начисто списали на гражданку.
Сразу же после освобождения родных мест от фашистских оккупантов Лева вернулся в Тульчин. От многочисленной в прошлом семьи Говшиевичей из концентрационного лагеря села Печора, одного из самых страшных на Украине, названного «Мертвой петлей», остались живыми и вернулись домой лишь пятеро. Но вот своего нового дома, построенного перед самой войной, они не застали — его разобрал на материалы для постройки собственного местный полицай. Так что все пришлось начинать с самого начала…
День Победы герой войны встретил по-гвардейски лихо: именно в этот день, 9 мая 1945 года, звучали не только салюты и фейерверки в честь Победы, но и тосты за праздничным столом на свадьбе Левы и красавицы Мани из соседнего с Тульчиным селения. Свадьба, конечно, сильно сказано — за скромным по тому голодному времени столом с тремя бутылками «казенки» собрались человек двадцать ближайших людей, уцелевших в этой дикой мясорубке. Впрочем, радость молодых от этого события была не меньшей, чем в довоенное мирное время…
Манечка родила Леве дочь и сына. После войны количество непокрытых шапками голов росло, работы у кержнера было хоть отбавляй. Все, казалось бы, есть — семья, мир, парнуса… Живи и радуйся… Если бы не проклятые фининспекторы!

Витя
Витя родился и вырос в семье еврейских провинциальных интеллигентов. Его дед и отец были потомственными дантистами, пользовались уважением как иудейского, так и православного люда в Гайсине. В отличие от своего будущего свата, Витя учился в обычной школе, которую окончил почти день в день к началу войны.
Деликатного, воспитанного на книгах юношу призвали в армию и после двухмесячной подготовки бросили на передовую в разгар отступления. Воевал рядовой Вильдерман полтора года. За это время был дважды ранен. Первое слепое ранение в грудь случилось в конце сорок первого, а второе — на Курской дуге почти через год. Осколок снаряда попал Вите в живот, и пока к нему добирались санитары, рядовой Вильдерман прижимал свои выпадающие наружу внутренности. Б-жье провидение было тогда с парнем: его спасли в полевом госпитале, а потом еще целый год лечили в тыловых госпиталях. Героизм и самоотверженность бойца Родина отметила боевыми орденом и медалью. Справедливости ради скажу, что знаки отличия были получены в тяжелые для Красной армии и страны месяцы, когда наградами бойцов не баловали.
Витя вернулся в родной Гайсин перед самым концом войны. Оставшиеся в оккупации мама и младший брат погибли в гетто. Отец уцелел на войне, но через год умер. Начиналась новая жизнь. Вильдерман продолжил династию и тоже стал зубным целителем, но не врачом, а техником. Впрочем, зубной техник в провинции, как и фельдшер, умел делать все не хуже врача. Поскольку зубы у людей за время войны, увы, не окрепли, работы у дантистов был непочатый край. Витя, как положено, работал в районной поликлинике, а по вечерам и ночам (еврейская доля!) слегка «подшивал», то есть делал коронки и мостики для приватных клиентов.
В конце сороковых Витя женился на сероглазой, темноволосой красавице Тамаре, которая родила ему сына и дочь. Казалось бы, все есть — мир, достаток, семья, любимая работа — живи, работай, радуйся… Если бы не эта проклятая власть с ее зловещим и вездесущим ОБХСС (аббревиатура столь же мрачная, как НКВД)!

Лева и Витя
Судьба свела фронтовиков, когда их дети — старшая дочь Левы и старший сын Вити — попросили благословения у родителей на их брачный союз. Никаких возражений у отца и матери невесты против красивого «мыт а мелухе» (с профессией) жениха, а у родителей жениха против красивой и «гитраей» (уважительной) невесты не могло быть, и вскоре Лева отгрохал дочери свадьбу, которую вся тульчинская мишпоха запомнит надолго.
Несмотря на разницу характеров (импульсивный и вспыльчивый Лева, спокойный и рассудительный Витя), убеждений (ярый противник власти Лева и умеренный, лояльный Витя); в конце концов образованность, сватов объединяло главное — они оба были глубоко порядочными людьми и преданными родителями для своих детей. Именно эта нравственная общность сделала их не только родственниками, но и друзьями, что случается гораздо реже.
Лев был классический «а идишер тоты». Для него не было трудностей и преград, если доченьке нужна была помощь. Он «грудью закрывал амбразуру», чтобы в семье дочери был покой и достаток. Лева был врожденный диссидент: ненавидел власть всеми порами и нервными окончаниями. Во всем, что бы ни происходило, винил ее, проклятую. На жалобу жены на плохую погоду он откликался:
– Ди выст а гитн индройсн ба дер гибарете милихе?! (Ты хочешь хорошую погоду у этой долбаной власти?!)
Витя, проживший пионерскую и комсомольскую юность, ко всем порокам советской действительности относился как к неизбежной данности.
По праздникам, особенно в День Победы, Витя, нарядный, с колодками воинских наград, ходил, бывало, на демонстрациях в рядах ветеранов.
Лева тоже надевал парадный костюм со всеми орденами и наградами, но в строй не становился — не хотел даже этим делать «ханифу» постылой власти.
…Впрочем, темпераментные споры махэтунем по разным вопросам никогда не зашкаливали и только усилили привязанность друзей. Роднило их полностью и бесповоротно их боевое прошлое. За рюмкой водочки (фронтовые сто грамм) с обильной и вкусной местечковой закусочкой они часами вспоминали, хоть и страшное, но трогающее душу время их фронтовой юности. Лева хорошо пел, а Витя задумчиво слушал и изредка подпевал про огонь в тесной печурке, про желтый лист с берез; про окошко, про девичье. Левину любимую песню Соловьева-Седого за столом сильными голосами пела уже вся семья, и она звучала гимном героическому прошлому отцов:
Прощай, любимый город,
уходим завтра в море.
И ранней порой…

Лева
…В конце восьмидесятых исход евреев из Союза коснулся семей моих героев. Каждый выезжал из страны с настроением под стать своему темпераменту. Лева в 67 лет был твердо намерен сделать свой гешефт в Америке. В багажный ящик он загрузил швейную машинку «Зингер» с ножным приводом, ткань, нитки, лекала… В Италии, где семья ждала вызова, он выпрашивал у дочери (главного финансиста) десяток-другой долларов и делал ему одному понятный бизнес.
По приезду в Штаты он тут же наладил шапочное производство. Швейная машинка с деревянным кожухом на головке напоминала станковый пулемет, в расчете которого вторым номером служил рядовой Говшиевич. Лева пошил десятка два кепок-восьмиклинок и «аэродромов» и даже две меховые шапки из импортного (привезенного с собой из Союза) меха.
Наладить шапочное производство оказалось проще, чем обеспечить «шапочный разбор». Но, несмотря на жесточайшую конкуренцию молов и супермаркетов, он таки «впарил» весь этот товар родственникам и землякам! А меховые уборы оставил в память о мелухе себе и младшему брату.

Витя
Витя уезжал в эмиграцию, покорно подчиняясь командам детей и понимая, что ничего путного там ему уже не совершить. Вильдерман не «сложил крылья», а поступал, как всегда, взвешенно и мудро: все, что можно было сделать для дочери, он сделал в родных пенатах.
Кроме того, состояние здоровья заставляло его быть бдительным. В начале семидесятых при обследовании в госпитале инвалидов Отечественной войны выяснилось, что «слепое» пулевое ранение в 1941-м было не таким уж слепым: пуля попала в самое сердце, застряв на многие годы в его мышцах. С этой пулей, с войной буквально в самом сердце, Витя прожил семь десятков лет, каждый день не зная своего завтра…

Лева и Витя
Дружба двух махэтунем продолжалась и в эмиграции, хотя жили они на берегах разных океанов: один в Портленде, а другой в Бостоне. Витя трижды приезжал в гости к сыну. Старики снова, как в молодости, сидели за рюмкой коньяка и вспоминали, вспоминали. Последний раз Витя приехал, когда Лева был уже тяжело болен. Любимую песню отца по его просьбе ветеранам спела дочь — сам он с кислородным аппаратом петь уже не мог.
…Первым, как и полагается старшему по званию и по возрасту, ушел Лева. Витя пережил его на пять лет. За это время воин получил еще два смертельных ранения: сначала ушла его Тамара, а затем трагически скончался сын.
Оба лежат в земле страны, тепло и радушно принявшей их и ставшей для них совсем родной.
Прощай, любимый город,
уходим…
Светлая память героям той Великой войны, павшим на полях сражений и упокоенным в послевоенное время во всех странах, куда их занесла судьба.
Алексей ЯБЛОК