Ильич кивал головой, думая о чем-то, и барабанил пальцами по стойке бара.
– У меня прадед был, Моше Ицхакович Бланк, такие дела. Владимир Ильич Бланк, как тебе, а?! Нет, нет — пролетариат выше национальности. Кстати, какой день Омера сегодня, Семен?
– Пятнадцатый…
– Точно пятнадцатый?
– Точно пятнадцатый — двадцать второе апреля.
– Точно двадцать второе апреля?
Я показал Ильичу экран своего мобильника с датой.
– Ха-ха-ха, действительно, двадцать второе! Мой день рождения, 142 года. Чуть не забыл. А тебе — 42. Стольник разница. Давай, Семен, «Вальс Бостон» — два по сто, — Ильич показал бармену наши пустые стаканы. — За меня, за вождя мирового пролетариата! Чтобы я наконец-то обрел покой.
Мы выпили и сидели молча.
– Вот ты, Сема — ты за Луну или за Солнце? — вдруг прервал тишину Ильич.
– Ну, за Солнце.
– За Солнце? За пузатого японца! — Ильич опять рассмеялся. — A я — за Луну, за Советскую страну! Шутка. А вообще, есть к тебе дело серьезное, Семен. Да, кстати, вот твой паспорт, возьми, а то забуду, — Ильич протянул мне мой американский темно-синий паспорт. — Российская виза действительна полгода. Билет у тебя на завтра, рейс 101, Нью-Йорк — Москва. Вот.
Я молча взял паспорт и билет.
– Зачем мне в Москву? А обратный рейс когда? — спросил я.
– Обратный рейс пока подождет, — Ильич пожал плечами и развел руками, — спешки нет. Ты парень не промах, я слышал про твое дело в Бруклинском музее. Легко ты тогда отделался — условно получил. Тут дело похожее. Сам слышал, наверно, — замариновали меня в Мавзолее, совести нет. Душа, понимаешь, не находит покоя, висит над телом, ждет — может, оживет. Какой оживет! Придурки. Сделали фараона из меня, Тyтанхамона, — Ильич нервничал, его голос начал срываться. — Надо, короче, мумию мою, Сема, в Мавзолее, это, уничтожить, порубить так, чтобы обратно не собрали. На тебя все надежда.
Я слушал, не в состоянии ничего сказать. Ильич совладал со своими эмоциями и продолжил, уже гораздо увереннее:
– Но ты, ты войдешь в историю, Семен! Про тебя напишут книжки. Молодые красивые девушки будут вырезать из журналов твое фото в тюремной робе и вешать его над своими кроватями в общежитиях. Сейчас не хватает героев, сам знаешь.
Я начал мотать головой, показывая своим видом, что не соглашусь ни на какие подвиги. Ильич продолжал, глядя мне прямо в глаза:
– Ты что, Семен, все оставшуюся жизнь собрался по барам в Нью-Йорке штаны протирать, как «нормальный человек»? Нет, Сема, это не твое. Ты рожден для больших дел. Помоги уж старому еврею, — Владимир Ильич явно пытался спекулировать на своей миноритарной связи с народом Израиля. — Я, конечно, аид, седьмая вода на киселе, но сам знаешь, теплится и у меня еврейская искра в душе. Искра, кстати, хорошее слово. Газета у нас была такая. Поможешь? — твердо, но с надеждой в голосе спросил вождь мирового пролетариата, замолчал, откинувшись назад на спинку стула, и не мигая смотрел на меня.
Я тоже сидел молча. Шрам на виске начал болеть, предвещая перемены в жизни.
– В «Аэрофлоте» кошерную еду дают в рейсах? — спросил я, приняв решение.
– Дают, дают. Надо только при регистрации попросить, — радостно оживился Ильич, — точно дают, хорошая такая еда, и приносят раньше, чем остальным пассажирам. Спасибо тебе, Семен, спасибо! Давай по последней, за успех мероприятия!
Мы сидели некоторое время, думая каждый о своем. Ильич тихо напевал старую песню:
– «Любите девочки, простых романтиков, отважных летчиков и моряков. Бросайте девочки, домашних мальчиков…» Имей в виду, в России тебе срок дадут, как пить дать. Там такие фокусы условно не прощают. — Он встал со стула и протянул руку, прощаясь со мной. — Но ты не дрейфь. Оправят тебя в Сибирь или под Читу — наберешься там впечатлений. А потом какая-нибудь миротворческая организация вытащит тебя из кутузки, — Ильич улыбался доброй улыбкой. — Эх, где наша не пропадала! Спасибо, Семен, выручил. И хорошо посидели.
«Вот и закончилась нормальная жизнь, не успев начаться», — думал я по дороге домой. Видно, не моя это судьба — жить нормально. Я посмотрел на билет — рейс 101, вылет завтра в 13:20. С днем рождения, Владимир Ильич! Ал сфират ха Омер, пятнадцатый день, двадцать второе апреля.
Леви ПЕРЕПЕЛИЦА,
Бруклин, Нью-Йорк