МЫЛЬНАЯ ОПЕРА
(Сериал из советской еврейской жизни)
О предыдущих сериях см. http://evreimir.com/73834/links_mo/
Часть 6, серия 12
Начало: http://evreimir.com/71888/mo_il_6-11-1/
***
Когда в половине второго ребята вернулись на «Правду Востока», толпа увеличилась настолько, что запрудив проезжую часть, перекрывала движение транспорта. Милиция натянула веревку между деревьями, растущими по краю дороги и загоняла толпу на тротуар за эту ограду. На ступенечках, ведущих в кассу, стояли две шеренги мильтонов, между которыми протискивались отдельные счастливчики, оказавшиеся в голове очереди. Еще несколько милицейских наводили порядок у входа в здание, ведь вместе каждым счастливчиком, имевшим на руках билет, в дверь норовили прорваться еще и несколько «зайцев». Короче, атмосфера была крайне скандальной! И еще беда была в том, что служебный вход вел в зал из двора, а ворота с калиточкой – рядом с дверью кассы. Пришлось пробиваться. Мильтоны, правда, с пониманием отнеслись к розовым билетикам, которыми размахивали дружинники, и помогали им проталкиваться сквозь толпу.
И вот, фу-х! Взмыленные, абсолютно мокрые, они, наконец, во дворе, у тихого служебного входа! Левино место оказалось в третьем ряду амфитеатра, справа, довольно близко к сцене, кресло номер 9, а левее себя, кресел через 15, он увидел Вовку Беспамятникова. Куда усадили Юзю и Леху, Лева вначале не заметил.
Зал заполнялся. Справа от Левы уселась солидная пожилая пара – он в сером костюме и полосатом галстуке с орденской планкой на пиджаке, она – тоже в костюме — строгом английском, темно-синего цвета и со значком депутата горсовета на лацкане. Место слева оставалось пустым. Лева от нечего делать глазел на зал. А вон и Юзя – как раз напротив, но двумя рядами выше! А через три кресла от него – «армян» Бершадский с яркой блондинкой в очень открытом блестящем платье. Потом нашелся и Леха – в партере… И, глядя на зал, Лева подумал, что у Георгия Иваныча информация все-таки неточная. Публика состояла, большей частью, из молодежи, неизвестно какими судьбами заместившей передовиков производства и партхозактив. Впрочем, вспомнив эпизод Олега с «армяном», можно было себе представить, как…
Первый звонок. Наиболее счастливым обладателям входных билетов удалось рассесться на ступеньках, большинство же стояло, втиснутое на яруса. И вот – третий звонок, билетеры закрывают двери. Надо отметить, что в те отдаленные от нас времена и в тех краях, где жил Лева, еще понятия не имели о кондиционерах, и зал, построенный лет за семьдесят до того каким-то виртуозом русского зодчества, прилично проветривался естественным образом. Воздух был довольно чист, однако, температура в зале была, как на улице, то есть, под сорок… Физика, никуда не денешься!
В центре полукруглой сцены возникло яркое пятно, а зал медленно погружался в темноту.
Какой-то парень, стоявший на ступеньках, подскочил к пустовавшему рядом с Левой месту и плюхнулся в него. В это время приоткрылась дверь ближнего входа, послышался тихий разговор, и Лева увидел женщину, протискивающуюся по его ряду. «Где здесь десятое место?» — шепотом спрашивала она. «Вот, слева от меня!» — показал Лева. «Но там же кто-то сидит!» — голос женщины показался Леве знакомым. Бескакотова!? – «Светлана Павловна, вы?» — «Да, я, здравствуйте!».
Тут Лева вообразил себя «мужиком при исполнении» и строгим голосом спросил у соседа, его ли это место? Тот что-то промямлил, но подошла билетерша с фонариком и убедившись, что билет на это место у вновь пришедшей, привычным твердым тоном заставила парня уйти…
А между тем на сцене уже появлялись музыканты, все — в алых костюмах и белых рубашках. Джаз был «белый», лишь трубач, ударник и пианист – из «мурзинов».
Музыканты выходили по одному и сразу же начинали негромко наигрывать нечто. Казалось, что каждый играет что-то свое, как бы репетируя не связанные фрагменты. Но вот, наконец, в центре светого пятна возник он, сам – Джекки Уайтмен! Это был плотный, причесанный на прямой пробор седовласый мужчина в роговых очках и с золотистым саксом. К тому моменту разрозненная игра сформировалась потихоньку в членораздельный свинг, и не успел Джекки поднести мундштук сакса к губам, как зал сотрясся от безумных апплодисментов и криков: «Браво!», «Джекки!».
Сидящая слева Бескакотова, подпрыгивая в кресле, нещадно колотила в ладошки, задевая Леву мягким локтем. Восторг ее лица был виден даже в полумраке. Зато справа царил полный штиль. На глазах номенклатурной пары – лишь удивление…
Джекки слегка поклонился и заиграл.
Левино музыкальное образование было нулевым. Его память держала в голове некоторое количество джазовых мелодий, списанных с цейлонского эфира или с других магнитофонов, куда их неизвестно как занесло, и, не считая недавно приобретенного у Олега «Луи энд Эллы», лишь однажды довелось Леве держать в руках диск Армстронга, странный такой диск, алюминиевый, выпущенный в Америке еще до войны. И Лева почти не знал названий пьес и, вообще, его представление о джазе было, как бы сказать, примитивно-хрестоматийным, воспитанным, по большей части, на крутившемся в цикле репертуаре, скомпонованном цейлонской музыкальной редакцией.
Первая исполняемая пьеса оказалась незнакомой. Джекки объявил ее, буркнув что-то по-английски, но это опять вызвало бурю апплодисментов и разобрать его слова не удалось. Но музыка была великолепна! Она переливалась нахлестывающими друга блюзообразными волнами. Возвращавшимися, но каждый раз – новыми, и в каждой части с новым солистом. Но Джекки, даже аккомпанируя кому-то своим саксом, царил в этом пиру звуков. Но вот дошла, наконец, очередь и до его соло. Саксофон запел что-то чувственное, женское, пианист рассыпал вопросительные синкопы, трубы и тромбоны тихо подвывали саксофонной тоске. Наконец, сакс запел чисто человеческим обиженным голосом. И как бы в ответ бацнули тарелки, взревели трубы и ударник затихающей дробью завершил пьесу.
Что творилось! Таких аплодисментов зал Свердлова не слышал, видимо, никогда, разве что, может, предыдущим вечером? Многие аплодировали стоя, выкрикивали «Браво», некоторые даже свистели, что, по представлению местной публики еще со времен фильма «Валерий Чкалов» считалось американским способом выражения одобрения. Слева, обдавая Леву терпким запахом незнакомых духов неистовствовала Бескакотова. А он, бедняга, разрывался от желания бурно выразить восхищение и понимания, что сдерживать ему никого не удастся, не со Светланы же Павловны начинать? Вот уж нет!
Удивленная, по-видимому, Левиной показной индифферентностью, Бескакотова повернулась к нему и спросила: «Неужели не нравится?». И тогда Лева тоже зааплодировал.
Вторая вещь была знакомая-презнакомая, азбучная – «Сейнт-Луи Блюз». Кто не слышал «Сейнт-Луи Блюз»? Его играли все знаменитые советские джазисты: и Рознер играл, и Лундстрем, и Цфасман. Но как играла джаз-банда Уайтмена! И не объяснить эффект этой музыки лишь живым исполнением, пластикой свинговиков, извивавшихся в такт мелодии. И дело было не только в мощи трубача «мурзина» Зута Симса, игравшего сольную партию, вживую звучавшую не хуже, чем в записях самого Сатчмо! А какой божественный пианист был в этом джазе, какие яркие и чистые звуки отскакивали от его пальцев! Да, джаз Уайтмена – это было волшебство.
Пьесы сменяли одна другую, некоторые оказались хорошо знакомыми, и тем более доставляли радость не только через узнавание, но и благодаря новым, незнакомым интерпретациям, где непривычно приглушались одни части и разрастались другие, а музыканты, казалось, импровизировали музыку перед зрителями, соревнуясь в калейдоскопическом диксиленде.
Уже и сольные партии сопровождались апплодисментами, уже и номенклатурные дед с бабкой, сидевшие слева, вежливо хлопали в ладоши по окончании пьес… И никто не замечал жары в зале, а может даже, она способствовала теплой и дружеской атмосфере концерта.
Почти час концерта пролетел незаметно, и вот – антракт. После долгих аплодисментов публика все-таки отпустила джазменов, и в проходах началось столпотворение – все рванули во двор, подышать. Лева тоже двинулся было, но Светлана Павловна продолжала сидеть, обмахиваясь розовым китайским веером, пахнущим сандалом, который достала из черной бархатной сумочки.
— Не люблю толпиться, — объяснила она, — лучше уж посижу здесь, да и жарища там на улице.
И Лева остался сидеть рядом с ней.
— Ну, как поживаете, как сессию сдали в этот раз? – любопытствовала Бескакотова.
— Нормально. Теперь уже на второй курс перешел.
— Ну, молодцом! А как вам концерт? Что-то мне кажется, не очень..?
— Да нет, что вы! Как бы вам сказать? Я просто ошеломлен! Я не привык к такому зрелищу. Понимаете, когда дома сидишь себе и спокойно слушаешь записи…
Подошел Олег:
— Балтер! Сразу после окончания концерта придешь в комнату номер 16, вход со двора, от служебного – налево.
И отвалил.
— Кто это?
— А, так, один инязовец знакомый, дела у нас есть.
— Жаль, а я хотела было вас все-таки пригласить послушать мои записи и сравнить с сегодняшними впечатлениями, но вы заняты…
— Да, наверно, часов до десяти вечера.
— Так приходите вечером. Даже лучше. Жара спадет. Посидим, я кофеек по-турецки сварю…
Лева прикинул – сейчас три часа. Мама как раз заступила на дежурство и вернется только завтра часам к четырем… Может, и правда? Хотя, черт ее знает, эту дружину?
— А у вас есть телефон?
— Да.
— Тогда я, если не поздно освобожусь, позвоню вам, ладно?
— Хорошо, давайте! Мой номер 33516.
— Спасибо! – И он подумал, что номер легко запомнить. Первая цифра – тройка, как и во всем городе, вторая – тоже тройка, вместе дают последнюю – шестерку, а пятерка с единицей – опять же, шестерку…
Раздался звонок. Публика потянулась в зал. И тут Лева увидел Янкеля, пробирающегося у барьера балкона первого яруса. Он помахал другу рукой, но тот его не замечал. Даже когда уселся рядом, как показалось Леве, с Сашкой Завгородним и какой-то девушкой, видимо, сашкиной подругой. Смотрел в зал, но Леву не видел.
И опять медленно погасла люстра и загорелся яркий круг на сцене, и с двух сторон, на сей раз, шеренгами, под овацию зала, вошли джазмены.
Пианист заиграл какой-то сентиментальный мотивчик, и в центре освещенного круга возник Джекки. Зал взорвался апплодисментами, он терпеливо дождался их затухания и громко произнес в микрофон:
— Ellington! Sophisticated Lady!
Несколько тактов фортепиано, и запел золотой саксофон Джекки. «Разочарованная леди», любимая вещь! И для Светланы Павловны, похоже, тоже. Она в такт музыке раскачивалась в кресле, как бы свингуя или танцуя этаким невиданным сидячим стилем и что-то напевала. Лева уже начисто забыл про поставленные цели и задачи, из-за которых, собственно, попал на концерт, и купался, наслаждаясь, в любимых звуках… А после «Леди» играли «Караван», «Фантазию в черном и желтом», сочиненную Дюком на тему шопеновского похоронного марша… Вообще, все второе отделение было эллингтовским. Арранжировки, правда, незнакомые, непривычные, но от того – еще более интересные.
Но вот после апплодисментов и оваций, сыграв несколько бисов, музыканты, порядком взмокшие, окончательно покинули сцену. Праздник окончился.
Лева проводил Бескакотову до выхода.
— Ну, я жду вашего звонка. – И она протянула ему руку, маленькую и влажную.
Он через зал вернулся к служебному входу и отправился на поиски комнаты 16.
Там собрались дружинники, университетские и еще какие-то незнакомые. Олег раздавал всем бумажки с печатями – талоны, по которым можно было набрать чего-нибудь на трояк в театральном буфете, ведь предстояло «отработать» еще и вечерний концерт.
Появился Георгий Иваныч:
— Ну что, Олег, всех отоварил? Поешьте, ребята, как следует. Пока что все нормально, работаем хорошо. Но учтите, на следующий концерт, возможно, прибудет сам первый секретрь ЦК, так что, надо будет приложить все усилия для обеспечения порядка и безопасности. Так. Сейчас половина пятого. В вашем распоряжении до полутора часов. Поешьте, отдохните. А ты, Олег, возьми человек десять, и тоже быстренько – в буфет, а потом пройдитесь до гостиницы, присмотрите, чтобы эти лабухи там не очень самовольничали…
Олег привычно подозвал с десяток университетских и все пошли в буфет. Там наспех пожевали какие-то бутерброды с твердой колбасой и сыром, запили минералкой и вышли на «Правду Востока». Джазменов обнаружили неподалеку. Они в своих алых костюмах ярким пятном выделялись среди воскресной толпы на Театральной площади, в относительно прохладной микроклиматической зоне вокруг большого и пышного фонтана, извергавшего множество струй из каменной хлопковой коробочки.
Дружинники подошли к музыкантам и попросили расписаться на программках. Те охотно раздавали автографы, Леве досталось больше десятка и, разумеется, первым стоял росчерк великого Джекки Уайтмена!
И вот тут Леве захотелось с ним поговорить, выяснить, где же он родился? Наверно, все-таки понимает по-еврейски?
С трудом подбирая идишские слова, Лева сконструировал что-то такое:
— Мистер Уайтмен, во зи геборен? Ин Вассер Клойстер?
— I not understand! – Было ему ответом.
— Зи ферштейт идиш?– Втолковывал Лева.
— Спик инглиш. – Отвечал упрямый иностранец.
Хорошо, вмешался Олег и быстро выяснил, что Джекки родился в Чикаго, а родители его приехали в Америку из Польши. Вот и конец мифу про Белую Церковь!
Джекки очень понравился фонтан.
— Вeautifully! – не уставал восклицать он. Но дело, скорее всего, было в разносимой фонтаном прохладе.
К шести возвратились к концертному залу. На этот раз милиции на улице стало намного больше, а желающих купить входные билеты поубавилось. Более того, из милицейской машины, сновавшей туда-сюда, неоднократно кричали в «матюгальник», что входных билетов на вечерний концерт не будет, и просили публику разойтись.
И действительно, билеты на этот раз не продавали. Все зрители расселись в креслах, а кое-где даже виднелись пустые места. Сев на свое место, Лева с удивлением обнаружил справа от себя все ту же пожилую пару. Соседи слева тоже были не из молодых. Концерт начинался подобно предыдущему: яркое пятно посреди сцены, затухающая люстра. Но когда она почти погасла, вспыхнул софит, осветивший правительственную ложу, и все увидели, что в ней рассаживаются Первый секретарь, его жена, дочери. Одну из них Лева знал – она тоже перешла на второй курс. А в прошлом году, когда сдавали вступительные, кто-то показал ему ее – этакую незаметную узбекскую девочку-скромницу: «Вон, дочь самого! На востфак поступает!».
Зал захлопал, приветствуя республиканского руководителя, которого в народе, правда, называли «Царем зверей», хотя вообще-то он был человеком внешне демократичным, воспитанным, учителем по образованию и писателем по профессии. Он тоже похлопал в ответ, софит погас, и концерт пошел своим чередом.
И вот тут Леве довелось сравнить дневное исполнение с вечерним. Пьесы играли те же, арранжировки не изменились и то, что при первом прослушивании представлялось непосредственной импровизацией, на самом деле, оказалось хорошо разученым и отрепетированным номером. Играли в точности так же! Но, все равно, удовольствие было и на этот раз огромным.
А вот зал был иным. Вежливые хлопки, никаких оваций, выкриков, тем более, свиста, никаких апплодисментов солистам. Чинно, благородно!
Лева вглядывался в полутемный зал и разглядел в партере, в четвертом ряду, семейство Вайнштейнов: моложавую красавицу маму – известную в городе гинекологиню, старика-папашу, трудившегося в политехе, Володьку и, разумеется, Ее… На душе стало тоскливо, и он подумал, уйти, что ли, после первого отделения?
А оно приближалось к концу.
Но здесь произошло нечто неожиданное, хотя достаточно известное и традиционное. После очередной пьесы на сцену вышла дородная дама в синем английском костюме, синих же «лодочках» на высоких «шпильках» и с огромной «бабеттой» на голове. Это была министр культуры Раано Бекмурзаева. Она встала рядом с Джекки, раскрыла папочку и объявила, что за укрепление дружбы между американским и узбекским народами, а также других народами СССР, Министерство культуры республики наградило коллектив чикагского эстрадного оркестра Джекки Уайтмена почетной грамотой. И, обменявшись рукопожатием с Джекки, вручила ему папочку. Зал зашелся в овации.
На сцену выбежали десятка два девушек из ансамбля народного танца «Бахор» — чернокосые красавицы в тюбетейках, хан-атласных платьях и шароварах. Они появились танцуя, и хороводом двигались по сцене. Каждая из них несла по букету роз, узбекскому халату-чапану и тюбетейке. Но вот хоровод рассыпался и девушки, подбежав к джазменам, стали напяливать на них эти ватные чапаны и тюбетейки, дарить цветы. Вот на этот раз зал зашелся апплодисментами! Лева с внутренним ужасом представлял себе состояние музыкантов. Такая жарища, они и так в костюмах, а тут еще поверх – чапаны!
Но это было еще не все. На сцену вышел знаментый Бабаджан Бабаев – народный музыкант, играюший на узбекских бубнах-дойрах. Ему принесли стул и четыре дойры. Усевшись, две он прислонил к своим ногам слева и справа, одну зажал меж коленок, а на четвертой, что держал в руках, стал выбивать ритм народного танца. Девушки снова закружились в хороводе. Бабаджан начал в умеренном темпе, но постепенно распалялся, одной дойры ему уже не хватало и, он, что было совершенно непонятно при его очень тучном пузатом теле, успевал колотить еще и по трем остальным.
И вот тут Джекки с интересом наблюдавший за туземным номером, вдруг подхватил бабаджановский ритм и стал подыгрывать ему на саксе. За ним подключился ударник, потом пианист, контрабас, гитара. И, как пелось в народной студенческой песне тех времен: «Рявкнули тромбоны, взвыли саксофоны, начался по джунглям дикий перепляс!». Девушки провокативно кружились возле джазистов, завлекая их на танец. И вот уже один из них отложил тромбон и закружился с девушкой, повторяя ее движения. Вот еще один!
А Джекки, между тем, хорошо спелся с Бабаджаном и пляска продолжалась еще несколько минут.
Она, разумеется, всех настолько вымотала, что после нескончаемых аплодисментов и поклонов, первое отделение объявили закрытым.
Лева вышел на улицу. Смеркалось, потянуло прохладой. Из ворот в сопровождении милицейской машины выехала правительственная «Чайка». И ему что-то уже совершенно расхотелось возвращаться в душный зал.
Возбужденная чудной музыкой, его юная душа жаждала романтики, приключений, а интуиция подсказывала, что нечто новое совсем рядом… И он решился. В кармане отыскалась двушка, а ближайший телефон-автомат, как он помнил, был рядом с гостиницей «Восток», в двух шагах от зала Свердлова.
Он проходил мимо открытых окон ресторана, шумевшего на первом этаже гостиницы. На улицу вырывался модный шлягер про черного кота. Певица выкрикивала слова, а саксофон наяривал твистовый мотивчик.
«Однако, не Джекки!» — усмехнулся Лева.
За столиком возле окна, на котором возвышались бутылка шампанского и вторая — коньяка, восседал все тот же «армян» Бершадский и его дама-блондинка. И увидев ее вблизи, Лева узнал Жанку, старшую янкелеву сестру. Она была сильно накрашена и соорудила на голове высокую «бабетту». «Во, выпендрилась!» — Подумал он. – «И не узнать издалека!».
А вот и телефон! Лева с бьющимся сердцем затолкал монетку в щель, набрал номер. 33516. Длинные гудки. Никто не отвечает.
Еще раз. Опять – никого.
(Продолжение в следующей серии)
Иллюстрации из личного архива автора, из интернета, а также фоторепродукциии с картин П.-О. Ренуара.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
