РЕУВЕН МИЛЛЕР
МЫЛЬНАЯ ОПЕРА
(Сериал из советской еврейской жизни)
Продолжаем, как и обещали, публикации сериала «Мыльная опера»
Предлагаем четырехсерийную пятую часть
Часть 5, серия 10
Предыдущие серии:
http://evreimir.com/66946/mo_yk_1-1/
http://evreimir.com/67108/mo_yk_1-2/
http://evreimir.com/67520/mo_yk_1-3/
http://evreimir.com/69133/mo_5303_2-4/
http://evreimir.com/70830/mo_beshag_3-5/
http://evreimir.com/71473/mo_kp_4-6/
http://evreimir.com/71888/mo_sl_5-7/
http://evreimir.com/72149/mo_sl_5-8/
http://evreimir.com/72581/mo_sl_5-9/
***
Светлана Павловна Бескакотова с кафедры истории КПСС не отличалась пунктуальностью, и об этом по университету ходили анекдоты. Вот и Лева, уже битых полтора часа в полудреме сидевший в углу БАУ, и еще четверо «хвостистов» — физиков и химиков, ожидали ее безуспешно. Лева, правда, взамен дождался появления своего соперника счастливого – Володьки Вайнштейна, который картинно поднявшись на сцену, засел за разбитый вдребезги рояль подбирать Гершвина — «Которого люблю»… Дикие звуки расстроенного инструмента и вид торжествующего Володьки изгнали Леву в коридор.
У окна он увидел своих соперников-Гигантов – Юзю и Славика и двух Додиков – Бурмана и Цваймана, что-то возбужденно рассказывающих.
Эти Додики, хулиганы с Кашгарки, своеобразного еврейского квартала, оказались на мехмате за спортивные успехи. Оба они учились у знаменитого американского боксера-эмигранта Сиднея Джаксона, державшего во Дворце пионеров школу бокса и взрастившего не одного чемпиона…
Но пришла сессия, время платить, и наука математика, ценившая иные качества, чем могучие кулаки и мгновенная реакция, потребовала свое. И пришлось Додикам при помощи негласных протекций кафедры физкультуры и комитета комсомола с переменным успехом ликвидировать бесчисленные «хвосты» чтобы хоть как-то удержаться на плаву.
— А, Левка! Привет! Ну сдал зачет?
— Да нет, вот ждем. Она еще не пришла.
«Мухач» Цвайман продолжил прерванный рассказ:
— Ну, вчера весело было. Наподдавали мы Серебру! Представляете, выходим с танцев из Дома офицеров. Смотрим, парочка идет по Сталинской. Мать честная! Изька Серебро с нашей Муриковой! Ну гад! Замдекан, а с первокурсницей лазит…
— Тут мы подвалили, — продолжил тяжеловес Бурман, — И я его спрашиваю: «Что, Игорь Михайлович, на несовершеннолетней жениться собираетесь? Жена беременная разрешила?» — «Да вот мы с Аллой просто погулять вышли», — отвечает. Вот сволочь!.. Ну, тут Додик ему в поддых и вмазал! Я еще хотел по морде добавить, да пожалел. Уж больно он испугался, да и Алка на всю улицу вопить стала…
— У кашгарского Додика своя методика, — хмыкнул Юзя.- А я-то сегодня смотрю — Мурикова сдает «хвост» по алгебре Изькиному дружку Хахамову. Думаю, как же это она самого Леву Соломоныча сумела обойти?
— Эх, не быть нашему университету чемпионом по боксу, — философски заметил Славик.
— Ничего, перейдем из «Буревестника» в «Динамо», а там и армия скоро, — сказал Бурман и его семипудовое тело заколыхалось в перспективе коридора…
За этими новостями Лева не заметил прихода Бескакотовой, которая успела засесть с остальными «хвостистами» в маленькой аудитории. Хорошо, Славик обратил внимание. Теперь уж самому Леве пришлось извиняться за опоздание!
Лева взял билет и, о, радость! Многовековые анналы студенчества всех времен и народов помнят великое количество случаев, явно противоречащих теории вероятностей, случаев везения нерадивым студентам на экзаменах.
Первым вопросом стояла ленинская работа «О праве наций на самоопределение»! Худо-бедно, но не далее, как вчера, Левой проработанная!
Второй вопрос был по современной политике, можно было что-нибудь наболтать!
Третий, правда, похуже, о 6-м съезде партии, здесь Лева был полный пас, понятия даже малейшего не имел.
Он сел за последний стол и, для порядка накорябав на листке бумаги несколько фраз, стал обдумывать ответы.
Время потянулось медленно и нудно. Все же через пару часов трое «хвостистов», получив зачеты, ушли восвояси. Перед Бескакотовой сидела какая-то невзрачная химоза в очках. Лева давно уже отвлекся от раздумий о будущем выступлении перед экзаменаторшей, а вместо этого с интересом наблюдал за ней.
Его поразил контраст между студенткой и преподавательницей. Химоза, левина ровесница, несмотря на возраст, выглядела в его глазах — ну, просто, никакой, незаметной серой мышкой. То ли дело, Светлана Павловна! Хотя она была довольно пожилой, лет, наверно, тридцати пяти, но очень даже смотрелась!
Лева видел полноватую темную шатенку, кареглазую с бледной кожей круглого лица, слегка подрумяненной на щеках и ярко накрашенными губами и силился вспомнить, где прежде видел это лицо – на репродукциях Рубенса? Ренуара? Манне? Левин взор непроизвольно возвращался к ее груди, где из-под расстегнутых верхних пуговиц кофточки над низким вырезом платья золотой кулончик, болтавшийся на цепочке, указывал на гипнотизирующую взгляд ложбинку…
Она говорила негромко, приятным голосом, как бы невзначай направляя ответы студентов в желаемое ею русло. И наблюдая, как сдавали предыдущие, Лева совершенно успокоился.
Вот, наконец, и мышка получила зачет, собрала свои бумажки в сумочку, и Лева остался лицом к лицу с интересной женщиной.
— Ну, давайте, Балтер, по порядку.
Лева, так и не разрешивший своих сомнений по сути ленинской работы, начал повествовать об истории ее написания, но этого не хватило надолго, и он в конце концов стал пробуксовывать.
Лицо Бескакотовой выражало скуку и, тем не менее на нем появилась понимающая улыбка.
— Так в чем же, все-таки состояло потиворечие между позициями Владимира Ильича и Розы Люксембург?
Вот этого он как раз и не понимал.
— Ну, знаете, — начал он, — Роза Люксембург…
— Хорошо, скажите, как Ленин относился к праву наций на самоопределение?
— Вплоть до отделения!
— Правильно. Но он относился к отделению Польши от России…
— Отрицательно.
— Верно. А Люксембург?
— Она тоже была против.
Опять он не видел разницы. Но тут, как нередко бывает на экзамене, какая-то искра прошила мозг, и его озарило:
— Но Ленин был за принцип, а она даже в принципе была против принципа права на самоопределение!
На лице Бескакотовой отразилась ненаигранная радость.
— Вот и хорошо! Я вижу, что вы поняли. Давайте второй вопрос.
Второй был о борьбе КПСС с югославским ревизионизмом и албанским догматизмом. Это было на слуху и не представляло большой трудности. Леву сразу же понесло в духе извергавшейся в те дни непрерывной радиотрескотни о ревизионистском перерожденце Тито и преступных албанских руководителях, расстреливающих беременных женщин. О переименовании Тираны в Сталин. И еще о ряде фактов. И хотя он ничего не говорил о сути межпартийных разногласий, о которых и знать-то ничего не знал, ответ, похоже, Бескакотову устраивал, она ласково улыбалась Леве и даже перестала суфлировать ему.
Перешли к третьему вопросу. Для Левы это была абсолютно черная дыра. Все же, напрягшись, он вспомнил услышанное от Славика когда-то, что для каких-то съездов год проведения равен номеру съезда плюс 11. Вот только для каких? А, Будь, что будет!
— Исторический шестой съезд партии проходил в 1917 году.
Голова Бескакотовой на красивой шее кивнула в знак согласия, золотой кулончик опустился в ложбинку..
На этом ресурсы иссякли и Лева беспомощно замолк. «Если 17-й год», — подумал он, — «То, наверно, решили что-то по поводу Октября?».
— На этом съезде было принято решение провести Великую Октябрьскую социалистическую революцию!..
Красивая шея и кулончик-указатель покачнулись из стороны в сторону.
— Нет???
— Подумайте, вспомните. Вспомните, что происходило в Петрограде летом семнадцатого.
— Ну как что? Готовились к революции. Ее же за один день не провернешь! Вооруженные матросы и красногвардейцы выступали против царя.
— Какого царя?
— Ну этого, Николая Кровавого.
— А скажите, сколько, по-вашему, революций было в России.
— Кажется, три.
— Правильно, перечислите, пожалуйста.
— Первая – в пятом году. Потом – в седьмом году, ну и октябрьская в семнадцатом.
— А вы слышали про такую – февральскую?
— Конечно.
— А она когда была?
— Ну это же – революция пятого года. Началась после Кровавого Воскресенья (Лева с раннего детства помнил из календарей, что день смерти Ленина, 21 января, совпадает с Кровавым Воскресеньем). В январе расстреляли демонстрантов, и тут же в феврале началась революция потив царя.
Лицо Бескакотовой изобразило неподдельное изумление.
— Скажите, Балтер, вам, что, история совсем не интересна?
— Нет, — честно сознался Лева.
Она взглянула в раскрытую зачетку:
— Ну да, вы интересуетесь одной лишь математикой?
— Да тоже не то, что бы уж очень…
Лева вдруг почувствовал себя невероятно усталым и выжатым до полного бессилия, и желал лишь одного – чтобы его оставили в покое.
— Да, однако же! Но все же вас что-то интересует в жизни?
— Джаз! – Неожиданно выпалил он.
И вот тут опять произошло нечто непредсказуемое. Лицо интересной женщины засияло радостью.
— И кто вам нравится?
— Ну, Армстронг, Эллингтон, Элла Фитцджеральд, Джоплин, Дэйв Брубек…
— А знаете, скажу вам по секрету, я тоже люблю джаз! Раньше мы жили в Ленинграде. Мой папа был дипломатическим работником, и перед войной его послали работать в торгпредство в Америку. И он оттуда присылал мне в подарок джазовые пластинки. А потом началась война, нас с мамой срочно эвакуировали сюда из Питера, но я самые любимые все-таки сумела привезти с собой… А когда у папы закончился срок командировки, и он вернулся в Москву, его тут же арестовали. Нам тогда с трудом удалось узнать, что ему дали 10 лет лагерей без права переписки… И только в позапрошлом году открылась правда – его расстреляли в 46-м, якобы, за шпионаж. А недавно я получила бумагу о его полной реабилитации… Но что теперь сделаешь?.. И его нет, и мама умерла, и я одна-одинешенька в этом городе… Вот только пластинки… Я купила недавно магнитофон, переписала их на пленку, чтобы дольше сохранить память об отце… Ладно, давайте зачетку.
Она расписалась в зачетке и направлении. И подняла на Леву красивые, грустные глаза.
— А вы где берете записи?
— Я? Пишу с эфира. Цейлон, Би-Би-Си. Я же радиолюбитель, у меня приемник классный!
— Видите, как хорошо, а ведь всего лет пять назад вас за это могли и посадить. Но партия на 20-м и 22-м съездах открыла советскому народу путь к настоящей свободе. Мы с вами живем в интересное время — время оттепели. Цените это. И попробуйте заинтересоваться историей… А, кстати! Если хотите, заходите как-нибудь вечерком послушать мою коллекцию. Я здесь недалеко живу, на углу Энгельса и Первомайской.
Леву аж в жар бросило от такого приглашения интересной женщины.
— Спасибо большое, но мне как-то неудобно…
— Да что вы, не стесняйтесь. Приходите запросто. Я гостям рада. Скучно иногда бывает одной, даже если и музыка любимая играет. Вы любите кофе по-турецки?
— Не знаю, никогда не пробовал. Мы дома пьем только чай.
— Так вот, приходите, угощу. Я его здорово умею заваривать.
— Спасибо, но мне как-то неловко…
— Ну, смотрите! Обычно после восьми я сижу дома.
— Спасибо вам, Светлана Павловна, и за зачет, и за приглашение! До свиданья!
Он вылетел из аудитории и помчался в деканат сдать направление и зачетку.
В преподавательской за шахматной доской сражались неизменные партнеры — Мендель и доцент Ходжимуллаев. Их перманентный турнир длился уже десятки лет, и если выпадал день, когда они почему-то не встретились за шахматами, оба считали его вычеркнутым из жизни.
Когда Лева проходил мимо, Мендель окликнул его:
— Лева, ну сколько задач вы решили сегодня?
— Извините, Гедалье Моисеевич, но у меня сегодня зачет по истории КПСС, не мог, не было времени.
— Сдали?
— Да, все в порядке, вот как раз иду к Вере Викторовне зачетку отдать.
— Хорошо, поздравляю с завершением первого семестра. Но во время каникул обязательно проработайте 20-30 страниц из Демидовича! А то все забудете!..
***
Лева еще сидел на зачете, когда его приятели-медики узнали от Сашки Завгороднего о благополучном финале ночного похождения. Там же, за раковым корпусом, выпили за это дело бутылочку сухенького. И пошли к университету. Не торопясь, снова брели по Карла Маркса к скверу, дважды заглянув в попадавшиеся на пути магазины за студенческим «Красным столовым» по цене 47 к., включая тару, которое приняли с горла, можно сказать, в гомеопатических дозах, дабы не вернуться ко вчерашнему буйству. Калантаров что-то бренчал на гитаре…
Вот и преподавательское общежитие. Янкель заглянул в вестибюль и увидел, что пока что ничего не изменилось: с телефона-автомата сиротливо свисал обрывок шнура…
Сквер на сей раз был открыт со всех сторон, вчерашних грузовиков и милиции как не бывало. Но еще издалека они заметили, что что-то изменилось. И только перейдя дорогу, и оказавшись на центральной круглой площадке, поняли, что же произошло.
Исчез каменный истукан Отца народов, поставленный ему еще при жизни и простоявший на этом месте 10 лет.
Стоит заметить в скобках, что это место оказалось проходным двором для увековечивания разного рода великих людей.
Сначала разбившие сквер русские колонизаторы установили памятник своему герою-завоевателю генералу Скобелеву.
В революцию его сбросили.
Года через два прижизненно поставили памятник знаменитой эсерке Марусе Спиридоновой.
После подавления эсеровского путча его скинули.
В начале двадцатых устроили сооружение из непригодного промышленно-сельскохозяйственного металлолома в стиле, через десятилетия названном поп-артом, — Памятник Свободному Труду. Вскоре это безобразие убрали, и лет двадцать центральная площадка работала цветочной клумбой.
Вторую половину века начали с сооружения Монумента Отца народов.
Именно, «монумента», ибо за термин «памятник» при жизни Отца можно было хорошо схлопотать.
(Эх, не могли ребята знать тогда, сколько еще пертурбаций ожидает этот пятачок, как, впрочем, и их судьбы!)
И вот, за ночь от монумента-памятника остался лишь пьедестал, который облицевали новыми плитами из коричневого мрамора.
На плите, обращенной в сторону университета, который ранее строгим взглядом обозревал Великий Вождь и Учитель, теперь было начертано:
МИР
ТРУД
СВОБОДА
РАВЕНСТВО
БРАТСТВО
СЧАСТЬЕ
«МТС РБС», — тут же сложилась в голове у Юрки Калантарова новая аббревиатура.
— Ну, ребята, такое дело грех не отметить! – предложил он, — Пошли в «Дружбу»!
И заскочили в недавно сооруженную в сквере модерновую стекляшку «Дружба», где рассевшись на высоких стульях у бара, заказали дешевенькую кислятинку по имени «Белое столовое»…
***
И опять Славику не везло. Партию на этот раз он проигрывал Юзе. Все мешало: и вайнштейновские синкопы на разбитом рояле, и юзино стихотворчество, которым тот занимался на аудиторской доске между ходами. Славик обдумывал ход, а Юзя в это время своим красивым почерком выводил мелом:
СТАНСЫ
Я много пережил, я видел много.
Я много чувствовал, страдал и восхищался,
Я отрешен был от всего земного
И я кипучей жизнью наслаждался.
— Давай, ходи, не отвлекайся, — ворчал Славик, и Юзя без промедления выкладывал кость, затыкающую Славику возможность для беспрепятственного следующего хода. Не везет – так не везет!
А на доске тем временем рождалось продолжение «Стансов»:
Я много видел женщин и любил,
У них такого чувства не встречая,
И почему до этих лет дожил,
Я все еще не понимаю.
В аудиторию вошла Она, Вайнштейн прекратил терзать музыкальное чудовище и, спустившись со сцены, поцеловал Ее, вызвав юзино недоумение.
А Она смотрела на доску где Юзя, оставив проигрывающего Славика в задумчивом замешательстве, продолжал свое творчество.
Славик, между тем, взял, честно говоря, с выгодой, прикуп костей и сделал следующий ход. Это заставило Юзю бросить мелок и задуматься над контрударом.
Она же с лукавой усмешкой мелок подхватила, и между юзиными строками появились написанные Ею. Вышло нечто такое:
Стою и вою я в благоговеньи:
Все в прошлом – сны и впечатленья.
Умчалось все к чертям – и этот сон,
И пыльных улиц неумолчный стон,
И вот уже закончились томленья,
В любви и женской верности сомненья –
И утверждая жизненный закон,
Уж села старость на свой ветхий трон…
Юзя сделал великолепный ход, окончательно переломивший исход партии в его пользу и, поглядывая на Нее, наконец, дописал свои стансы:
Тасую в памяти своей воспоминанья,
Припоминаю детские мечты,
Не возникают уж во мне желанья
При виде вечной женской красоты.
Лева показался было в это время в дверях БАУ, но увидев Ее, остановился и потихоньку от двери подал знак Славику, что ждет в коридоре…
Через четверть часа три друга со стороны университета входили в сквер. Через стенку стекляшки «Дружба» виднелась стойка, а за ней – медики. Те тоже заметили мехматовцев и замахали руками, приглашая присоединиться. Юзю потянуло к ним.
— Нет, ребята, я сегодня не могу, — устало сказал Лева. — Спать хочу, сил нет. Давайте завтра! Покедова! – И, помахав стекляшке, пошел через сквер к остановке автобуса, даже не замечая произошедших изменений скверного пейзажа.
— А я пойду порешаю, а то за каникулы можно все забыть. — И Славик ушел в другую сторону.
Юзя же зашел в «Дружбу». Его появление было встречено радостным воем медиков. Янкель тут же подал стакан вина.
— Где Левка, почему он ушел?
— Сдал зачет и — домой, спать, говорит, охота.
— А-а-а-а, — раздался понимающий гул медиков.
— Он тебе ничего не рассказывал? – спросил Янкель.
— Да нет, просто сдал последний зачет и свалил. Да и вид у него был замученный.
— Ладно! Чуваки, предлагаю выпить за Левку! За его благополучный исход!
Выпили. Юрка Калантаров забренчал на гитаре и запел очередные куплеты на все ту же тему «Мэкки найф». И Юзя присоединился:
Я студент,
В са-дах Лице-я
Безмятеж-но
От-ды-хал.
И, чита-я Апуле-я,
Фих-тен-гольца
Про-клинал…
Будет от-дых
Нам награ-дой,
Мы с тобой
Ум-чим-ся в рай
Там бродить мы
Будем
ря-дом,
Напева-я
«Мэкки-найф»!
И попивали дешевую студенческую кислятинку: и за чувих, и за успех, и за новый облик сквера.
Юзя, уже слегка разогревшись, держал Завгороднего за пуговицу и изливал душу:
— Знаешь, я на мехмате – человек случайный. Вот, если не сдам Менделю, то все – бросаю. А летом поеду в Москву. В ГИТИС. Или во ВГИК. На режиссерское… Есть еще годик до армии…
***
Мама пришла из больницы, когда уже смеркалось.
Посреди коридора валялись Левины ботинки. Мама заглянула в его комнату.
Лева спал.
Однако, ее появление его разбудило.
— Все, мать, сессия позади, стипендию заработал, — пробормотал он.
— Ой, молодец! Я так рада! А я так устала, тяжелое было дежурство. Двоих потеряла. Сейчас нагрею обед, вместе поедим.
— Не могу, мама, ничего не хочу. Только спать.
И провалился в сон.
Через некоторое время к нему приблизилось что-то неясно-женское. Ему казалось, что это — лицо, и оно яркими губами коснулось его губ, и потому он видел лишь его размытый фрагмент. Иногда ему представлялось, что это два глаза, слившиеся в один: то ли — голубые то ли – карие. Он почувствовал незнакомое щекочушее прикосновение женской груди, и до него дошло, что эта женщина – купальщица с картины Ренуара, чем-то напоминающая Светлану Павловну. И она ласкала его: «Спи, мой мальчик, спи. Нам с тобой будет хорошо»…
Фото из интернета.
Фоторепродукция с картины П.-О. Ренуара.
(Продолжение в следующих сериях)
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
