Еврейский Мир

По-разному складываются в эмиграции судьбы литераторов. Одни писатели и публицисты, оказавшись на «чужих берегах», надолго (хорошо, если не навсегда) замолкают. Другие именно в эмиграции по-настоящему обретают голос и тему.

Старый вопрос: в чем секрет успеха? Ответ же всегда неповторим — как любая судьба. Вот Семен Ицкович — доктор технических наук, известный специалист в области строительных материалов, до 1993 года — профессор Белорусского политехнического института, а спустя всего несколько лет… один из самых интересных публицистов русскоязычной Америки. Как объяснить это «превращение»? Как оценить поздний дебют и стремительный, поистине счастливый переход из «физиков» в «лирики»? Мне кажется, человек осознал редкий шанс, подаренный всем нам эмиграцией: возможность начать «другую жизнь», реализовать иную грань собственного таланта.

Давно хотелось поговорить об этом с Семеном Ицковичем. Но толчком к интервью все-таки стало письмо в газету «Еврейский Мир» (№681). «… Его статьи — мой камертон, — с некоторым удивлением подмечает Пол Артимович из Бруклина. — То, что претит ему, претит и мне. Возмущаюсь тем, чем возмущается автор, а в восторге от его симпатий. Бывает же такое. Хотелось бы узнать об этом человеке: кто он, чем занимается здесь и чем занимался «там». Конечно, у вас много достойных авторов… А я, перефразируя известную песню, люблю Ицковича».

К этому признанию не хочется ничего добавлять. Разве что ответы на вопросы, которые я задал Семену Ицковичу.

— По-моему, читатель, так заинтересовавшийся Вашей судьбой, хочет узнать не только и не столько «внешний» сюжет Вашей жизни… Если Вы не против, сразу начнем с главного. Как известно, еврейские мудрецы не сомневались: в каждом поколении продолжается наш Исход из Египта. Вот и мы, российские евреи, все еще идем по символической пустыне. Трудная дорога: на собственном опыте убеждаемся, сколь непросто преодолеть в себе раба, обрести духовную свободу… Как прошли этот путь Вы?

— Я еще, наверно, до конца эту дорогу не осилил. Детям и внукам проще. Что же до личных ощущений, то свободу с первого дня воспринял с восторгом. По природе я, видно, максималист, и выдавить из себя раба захотелось сразу, а не по капле, как советовал писатель. Однако… Вот одно из первых моих американских впечатлений:

О, дивные американские газоны!

Как непривычны вы для вышедших из зоны,

Привыкших по газонам не ходить:

Ухожены, пострижены, политы,

Не огорожены, приветливо открыты —

Иль некому здесь вас огородить?

Ни управдом, ни местные советы

Не сочиняют тут для вас свои запреты,

Привычные для нас в былые дни.

И всё-таки порой несут нас ноги

Не по газону, только по дороге:

Шаг влево, вправо — Б-же сохрани!

— Давайте здесь остановимся. Припомните, пожалуйста, начало своей работы как публициста. Причем, очень важен вопрос «почему» — то есть что же заставило Вас взяться за перо?

— Наверное, это кого-то удивит! Побудительный мотив самых первых моих публикаций в Америке — чтение перебранки в наших русскоязычных газетах, а также разговоры, которые нередко приходилось слышать в присутственных местах среди людей с «совковой», как говорится, ментальностью. Будучи здесь щедро облагодетельствованы, они демонстративно неблагодарны. Не зная Америку, ругают ее. Вопреки тому, что говорили когда-то в американском посольстве, бесстыдно восхваляют советскую жизнь. Ничего в ней не стоили, а сейчас слагают о себе легенды. Невежды выносят свои суждения. Неграмотные пытаются учить. Возносят «великую русскую культуру», к которой никогда не были причастны… И вот я возмутился, написал в газету раз, другой, получил отповедь, ввязался в полемику… и так постепенно втянулся в публицистику.

— Не слишком ли это поздно — начинать в шестьдесят шесть лет?

— Начинать, наверно, никогда не поздно. Тем более что интерес к политике — не новый для меня интерес. Политика стала частью моей жизни с восьмилетнего возраста, когда моего отца, отнюдь не политика, арестовали по знаменитой 58-й статье… Так что как публицист я, пожалуй, формировался всю жизнь, только реализоваться в этом качестве до эмиграции не было возможности.

— Не хочу возвращаться к банальному противопоставлению: «физики» и «лирики»… Разумеется, человеческий талант многогранен. Тем не менее, думаю сейчас с некоторым удивлением: почти полвека Вы занимались проблемами сугубо техническими. Не мешало ли это Вам на новом поприще? А может, по-своему помогло? Я имею в виду системность мышления, которая отличает Ваши статьи.

— Не вижу существенной разницы между научной работой и публицистикой. Проблемы, допустим, разные, но суть работы, ее, так сказать, технология — одинакова: выбирается актуальная тема, проводится обзор состояния вопроса, все это как бы умножается на своё видение и… подводится итог.

В публицистике важна свобода творчества. То же и в науке. Один советский академик как-то на банкете пошутил, что научная работа — это удовлетворение собственного любопытства за государственный счет. Когда я работал в НИИ, там каждый год нас ругали за многотемье, потому что любопытных было много, и у каждого — своя тема, которая, авось, и в диссертацию выльется. Министерское же начальство стремилось сосредоточить все силы на решении задач, казавшихся ему важнейшими. Чтобы и волки были сыты, и овцы целы, все мелкие темы группировали и записывали в план как разделы общей проблемы. План утверждали. Каждый возвращался к своему интересу. Я сочинил тогда каламбур для стенгазеты:

Из года в год известно всем,

Что в нашем плане много тем,

Но тем не менее и между тем

Тем — не менее, много тем.

Тематика моих статей теперь еще шире — пишу о том, что меня волнует, в чем мне самому хочется разобраться. В этом и всё различие моих нынешних трудов от научной работы, которой там занимался. Масштаб, конечно, другой, но суть труда все та же.

Если же сравнить публицистику с моей многолетней преподавательской работой, то сходство еще более очевидно. Любой предмет можно подать сухо, академично — и пролетит мимо ушей, а можно подать живо, интересно, разукрасив нюансами, примерами, сопоставлениями — тогда дойдёт до сознания. То же с учебниками — бывают, как снотворное, бывают увлекательные. Помню, мне часто приходилось уговаривать редакторов издательств, чтобы не упрощали написанные мною тексты по канонам скучной науки. «Что такое телеграфный столб? — вопрошал я. — Это хорошо отредактированная березка?» Короче говоря, я считаю, что лекция или научная статья — это тоже публицистика, так что болезненной перестройки я здесь не испытал.

— Ваше сравнение неожиданно, даже парадоксально. Но — верно. Поиск истины ведет и ученого, и публициста. К тому же автор статьи — как и университетский лектор — ощущает свою особую миссию: он проповедник (или ниспровергатель) той или иной идеи, концепции. Да, по сути, Вы правы, но все же, все же… Вам никогда не снится студенческая аудитория?

— Не то что снится, наяву здесь вижу своих бывших минских студентов, причем, лучших из них. Их много в Америке. С ними теперь даже интереснее общаться, чем тогда в аудиториях. Один, работающий здесь по прежней специальности, вспомнил, как я характеризовал на лекциях американскую промышленность, и подтвердил, что я был прав. Другой заметил: в высказываниях на общественно-политические темы, которыми порой перемежался лекционный материал, я часто бывал «на грани фола». Бывшая аспирантка, живущая сейчас в Детройте, увидев в газете мою статью, нашла меня, и мы теперь с удовольствием общаемся, когда она с большой семьей приезжает к нам погостить. Встречался со своими бывшими студентами и в Израиле. Их ведь было много, и ныне они разбросаны чуть ли не по всему миру, есть даже в далекой Новой Зеландии. И я снова беседую с ними, хотя теперь это уже не студенческая аудитория, а читательская.

— Давайте продолжим разговор об эмиграции. Эта тема по-особому важна для каждого из нас. Ведь речь не только о перемещении в пространстве — о состоянии души, жизненном выборе. Что отличает сегодняшнюю эмиграцию?

— Я думаю, сегодняшнюю эмиграцию от, так сказать, вчерашней или позавчерашней отличает неоднородность. Переместились-то одинаково, а мотивы эмиграции у людей разные. Одни уходили от дискриминации (антисемитизма) и несвободы. При этом спасали детей от участи, которую им самим пришлось в той стране испытать. У этих эмигрантов политический элемент мотивации если не единственный, то, по крайней мере, главный. Другие эмигранты — это прежде всего люди, не упустившие возможности улучшить свою жизнь. Как говорится, рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. В Америке, конечно, лучше. Политический элемент, если он здесь присутствует, то отнюдь не превалирует над материальным интересом. Еще одна группа — это родители, эмигрировавшие только потому, что эмигрировали дети. Они просто последовали за собственными отпрысками, возобладали семейные чувства. Другие мотивации несущественны или не были осознаны.

На этом я закончу свою, с позволения сказать, классификацию. Но, обратив внимание на неоднородность сегодняшней эмиграции, рискну высказать такое соображение: именно этой неоднородностью можно объяснить неорганизованность нашей эмиграции по сравнению с волнами российской эмиграции давних лет или по сравнению с другими этническими общинами.

— А как Вы относитесь к тому, что в последние годы мировоззрение эмигрантов все активнее пытается формировать… Кремль?

— Отношусь к этому настороженно, с неприязнью, но все же относительно спокойно, поскольку эти попытки считаю непродуктивными. Мировоззрение эмигрантов гораздо эффективнее формируется американским бытием, чем российской пропагандой. Попытки идеологического влияния на эмигрантов (которых Кремль предпочитает называть своей диаспорой), в частности, посредством перекупки американских русскоязычных газет — это возрождение практики советских времен. Когда эмиграция была не такой, как нынче, эта работа была затруднена. Теперь проникнуть в эмигрантскую среду легче: в Кремле вспомнили о тех уехавших, которые еще недавно числились в гебистских картотеках. Каким был их процент в советском обществе, примерно таким он остался и в эмигрантских общинах, то есть этих людей, на мой взгляд, здесь немало. Многие ведут себя тихо и скромно, своё вынужденное сотрудничество с «органами» стараются из памяти изгнать, но есть и энтузиасты, которых можно опять задействовать. Одних возвращают на службу напоминанием, других — финансовой подачкой. Об этом я не раз уже писал. Например, в 1999 году была у меня статья «Троянские кони в эмигрантском табуне». Бывает, «троянские кони» сразу откликаются на неприятные им публикации. Один из них недавно откликнулся анонимкой, посланной в «Еврейский Мир» и опубликованной с редакционным комментарием в № 690. Значит, жив курилка и даёт о себе знать. Но я думаю, что затраты на них из российского бюджета — это выброшенные деньги, которым во всё еще небогатой России могли бы найти лучшее применение. Эффект от этих капиталовложений иллюзорен, ни пророссийское лобби, ни «пятая колонна» здесь все равно не сформируются.

— Как Вы оцениваете прессу сегодняшней эмиграции?

— На этот вопрос мне не хотелось бы отвечать. В-первых, не всю ее знаю. Во-вторых, не хочу дразнить гусей. Очевидно, у каждого издания свой читатель, и, как говорили когда-то, «у каждого свой вкус и один другому не указчик — одному нравится арбуз, а другому — свиной хрящик».

— Повторю вопрос, который мы задаем друг другу и самим себе часто: есть ли будущее у русско-еврейской общины США?

— Будущее, наверно, есть, по крайней мере, еще у двух поколений. Причем, община, думаю, будет становиться всё менее русской и всё более — еврейской. И, естественно, американской.

— Теоретики литературы считают: публицистика — очень личностный жанр, авторское «я» здесь резко выходит на первый план. Это хорошо видно и по Вашим публикациям. По-моему, их успех обусловлен прежде всего тем, что читателю по-настоящему интересен автор. Уже немолодой человек, который многое пережил, о многом передумал и который, вовсе не скрывая своих симпатий или антипатий, откровенно говорит с собеседником. С каждым как бы наедине, но ощущая связь со всеми. Кстати, если собрать вместе Ваши статьи минувшего десятилетия, перед нами окажется впечатляющий дневник современника, но — одновременно — своеобразный портрет сегодняшнего мира. Спрошу напоследок: какие тенденции в развитии этого мира Вас радуют? А какие вызывают у Вас наибольшую тревогу?

— Ответить на этот вопрос вкратце, то есть в рамках интервью, не берусь. Тенденции, которые радуют, равно как и те, что вызывают тревогу, буду стараться рассматривать в статьях. А в ежедневных сводках новостей радостей, к сожалению, меньше, чем тревоги. Поистине верной теперь стала американская поговорка «No news is a good news». Думаю, что общая тенденция в развитии мира такова: будет еще хуже, но, когда люди прозреют и увидят грозящую им бездну, вектор изменит направление, дела пойдут на поправку. Словом, все, как и раньше: здравомыслию и оптимизму альтернативы нет.

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться