Это трагическое прошлое мы чтим. Говорим о нем со страниц газет, журналов, в эфире радио и телевидения. Но тема скорее звучит по причине календарных дат, чем оттого, что сердца отзываются живой болью.
Не только ходом истории отдаляются те трагические события, но еще и потому, что все чаще приходится слышать: «Сколько можно об этом? Зачем нам сейчас слушать про все эти ужасы? Мы про это больше не хотим».
Но если не хотим мы сами, евреи, понесшие такие неслыханные потери, то остальному миру, поверьте, до Холокоста вообще нет дела. И можно не удивляться тому, что отрицание Холокоста получает все более широкое распространение. Из учебников в Англии история Холокоста изъята, по-видимому, из превратно понимаемой политкорректности, желания не тревожить чувства мусульман. Но с высказываниями о том, что Холокост не существовал, появляются люди и в нашей среде. И во имя общего спокойствия с ними даже не спорят.
Почему у меня возникла потребность писать по этому поводу, попытаюсь объяснить. Театровед по профессии, я занимаюсь и театральной критикой, и лекторской работой, выступаю с концертными программами все 16 лет, что живу в Америке, в Бостоне. Моими сподвижниками в концертах стали талантливые музыканты: пианистки Роза Шифрин и Татьяна Шраго, певица Галина Никоновская и, главным образом, пианист Борис Фогель. Мы выступали с программами, неизменно привлекавшими публику, и завоевали ее доверие. Те, кто посещают наши выступления, знают, что в течение полутора часов будут увлеченно слушать повествование и музыку, которые вызовут у них эмоциональное сопереживание. Еще работая в Московской государственной филармонии, я стала называть себя ведущей и автором музыкально-театральных композиций, отказываясь от скучного стереотипа лектора. И действительно, вся фактологическая основа моих выступлений неизменно спрятана за сценической формой подачи материала.
Итак, в Бостоне были представлены концертные программы «Дама с камелиями на драматической и оперной сцене», «Объяснение в любви», «Карточная игра в русском театральном искусстве», «Героини Володина крупным планом», «Три трагические актрисы», «Пушкин и музыка», «Пастернак и музыка», «Ахматова и музыка», «Судьба, письма, музыка. (Посвящение Шопену)»…
Многие концерты проходили в бостонском культурном центре «Макор» при синагоге «Бней-Моше». И всегда публика охотно их посещала.
К минувшей весне я задумала программу, посвященную трагедии Холокоста. Я чувствовала душевное волнение и считала своим долгом почтить память невинно убиенных. Для основы мной были выбраны три великих произведения: дневник Анны Франк как реальный документ эпохи, роман Леона Юриса «Исход» и главу «Последнее письмо» из романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».
Дневник Анны Франк, переведенный на русский язык, я прочла еще в юности. А более подробно я познакомилась с дневником этой необычайной девочки уже в Америке, на английском. Много лет тому назад в ленинградском Театре драмы на Литейном шел спектакль, поставленный по инсценировке дневника. Можно себе представить, какого неслыханного труда в 70-е годы прошлого века стоило главному режиссеру театра Я.С. Хамармеру пробить эту постановку. Тема была запрещенной! Советская власть тоже Холокост не признавала. Истребление евреев замалчивалось. В первые мои годы в Америке я увидела бродвейский спектакль «Дневник Анны Франк» с молоденькой Натали Портман. Моя рецензия была опубликована в газете «Еврейский Мир».
В памяти запечатлелся спектакль «Жизнь и судьба», поставленный Марком Розовским по роману Василия Гроссмана. Он взял два эпизода из этого эпического полотна, одним из них стала глава «Последнее письмо». Напомню, это письмо матери сыну из гетто перед расстрелом в Бабьем Яру. Играла выдающаяся актриса Вера Улик. Не забуду ее никогда. А в Бостоне я видела театральную постановку этого письма, осуществленную французской актрисой Катрин Сами. Она играла выразительно, была по-другому значительна. И все же плакала я, видя игру Веры Улик. Такова разница между западной театральной школой представления и русской школой переживания.
Мой театральный опыт подсказал мне для моей композиции героинь, чьи судьбы проходят красной нитью через повествование:
Анну Франк — реальную девочку, говорящую от лица погибших шести миллионов евреев, Карен Хансен Клемент — героиню романа «Исход», созданного на основе документов, и Анну Семеновну — мать, идущую на смерть и мужественно глядящую ей в глаза…
Мне кажется, в моей жизни не было программы, вызывавшей у меня подобные душевные затраты. Я испытывала любовь к этим прекрасным существам, и я была переполнена состраданием. Кроме того, они вызывали мое восхищение своей человеческой сутью.
Моей задачей было избежать погружения зрителей в ужасы, о которых непосильно думать без содрогания, и о которых действительно всем известно. Мне хотелось рассказывать о тех моментах истории, о которых знают немногие, и показать красоту и стойкость еврейской души в трагических обстоятельствах. Мне хотелось, чтобы мои слушатели не плакали, а восхищались героинями, как и я. Но избежать скорбных чувств здесь все же невозможно.
Как вдумчиво мы с пианистом Борисом Фогелем подбирали музыку… Трижды звучит лейтмотив композиции — «Аллегро» из Седьмой симфонии Бетховена. Он вступает при описании печального следования семьи Франк в убежище, он звучит во время рассказа о том, как Карен отправляется в путь на поиски своего отца после войны, и он сопровождает Анну Семеновну по дороге в гетто. Это марш обреченных. А в финале звучит Lacrimosa (Слезная) — часть из «Реквиема» Моцарта. Начинают и завершают программу две песни Бориса Фогеля на слова Давида Клебанова.
Предварительно, до выступления в центре «Макор», мы обкатывали нашу программу, названную «Отпусти народ мой» для публики, собирающейся в объединениях DAY CARE. Эти люди не должны были специально куда-то ехать, чтобы послушать нас. Мы ехали к ним. И реакция была самая искренняя, трогательная. Однажды по завершении выступления одна женщина обратилась к залу: «Вы понимаете теперь, из-за какой ерунды ссоритесь?» Думаю, такое сопоставление полезно, чтобы ценить настоящее. В другом случае одна из слушательниц сказала, подойдя ко мне: «Спасибо вам. Я — не еврейка, у меня муж еврей. Нами это все пережито». Были и такие слова: «С какой чуткостью, с какой мерой, чтобы щадить наши чувства, выстроен рассказ! И как важно, что вы обратились к этой трагической теме с такой душевной наполненностью, и рассказали достаточно много того, о чем мы не знаем».
А дальше случилось то, что повергло меня в глубочайшую печаль. Впервые на нашем концерте в «Макоре» публики практически не было. Можно было бы сказать, что тема оказалась бойкотирована. «Не хотим про войну», — вот обоснование нежелания слушать эту программу, какой бы она ни была художественной… «Нет-нет, на эту вашу программу я не пойду», — сказала мне одна знакомая.
Исполненные романтических настроений композиции, посвященные XIX веку, привлекали. Про боль, страх, смерть — пожилые люди не хотели. Возможно, многим из них действительно нужны теперь только развлечения эстрады. Но знать о судьбах своего народа не хотели и молодые. И об этом я горько сожалею. Я хотела просвещать и взволновать. Но не знаю и поныне, что сделать, чтобы они пришли. Они не знают и знать не хотят. Очевидно, для них это так же далеко, как костры времен испанской инквизиции.
Уважение к страданию — знак нравственности общества. Но наше общество — еврейское общество в эмиграции — к страданию равнодушно. Оно живет своими нехитрыми кратковременными интересами. Всем нравится праздновать национальные праздники, бывшие под запретом в стране нашего исхода. Все любят повторять фразу о пробудившемся интересе к своим корням. Но только горстка людей внимала моему рассказу, откликаясь сердцем. А ждала я — и вправе была ждать — переполненный зал… Но тут у большинства оказались другие дела… И они отказались тревожить себя историями о загубленных людях, в которых как раз и была удивительная способность к состраданию.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
