Продолжение. Начало в №997
Выйдя из «Хилеля», Джефф не пошел сразу в общежитие, а сел на скамейку здесь же, на аллее. Ему нужно было собраться с мыслями. Как быть в этой ситуации? Нетрудно было догадаться, как Рамил и его общество должны отнестись к выставке. И вообще к «Хилелю». Когда они узнают, что Джефф причастен к выставке, он станет для них врагом, иначе невозможно. Он представил себе каждодневную жизнь в окружении ненавидящих его людей, ему стало не по себе. А перейти в другую комнату можно только с будущего учебного года. Как же быть? Не приходить в «Хилель»? Нарушить свое обещание? Обмануть раввина?
Сумерки сгустились, на кампусе загорелись редкие фонари, купол здания темнел на фоне неба. Джефф сидел на скамейке, глядя по сторонам отсутствующим взглядом. Из здания вышла хрупкая женская фигура и зашагала вдоль аллеи. Джефф узнал Лею. Тяжело хромая, она прошла мимо, не заметив его.
***
– Можно сесть? Не возражаешь?
Джефф поднял глаза от тарелки и увидел Фаризу. Она стояла с подносом в руках и указывала глазами на место за его столом.
– Конечно, конечно…
Джефф торопливо сдвинул свои тарелки, освобождая место для ее подноса. Он был удивлен и озадачен: до того они не то что никогда не разговаривали — Джефф вообще не знал, что она замечает его существование. И вот они сидят в студенческой столовой почти за тем же столом, за которым неделю назад он сидел с Сэмом Голдблумом. Только тогда Джефф подсел к Сэму, а в этот раз наоборот — Фариза попросилась к Джеффу.
Она не спеша развернула свой гамбургер и тщательно смазала горчицей. Джефф исподтишка разглядывал ее лицо. Большие продолговатые глаза, острый носик, ярко очерченный небольшой рот… Если бы не темный цвет кожи, она сошла бы за итальянку, вроде тех хорошеньких итальянских девочек, с которыми он учился в бруклинской школе. Там треть класса были итальянцы, треть — негры и треть — евреи. Что греха таить, каждая из этих групп недолюбливала и за глаза подсмеивалась над другой, но только за глаза и довольно беззлобно; во всяком случае, до открытых конфликтов дело не доходило.
– К чему я никак не могу привыкнуть в Америке, это к горчице, — она потрясла пластмассовую бутылочку с желтой массой. — Какая это горчица? Одно название… Ты когда-нибудь пробовал настоящую французскую горчицу?
– Нет. А ты долго жила во Франции?
Она всплеснула руками:
– Я родилась в Париже. Мои родители эмигрировали из Джибути до моего рождения. Я училась в частной школе, жила на улице Виктора Гюго, это один из самых престижных районов Парижа, французский — мой родной язык, и еще говорю на трех языках… Но в аэропорту меня обыскивают вдоль и поперек, мою сумку изучают чуть ли не под микроскопом. Для них я дикарь с Ближнего Востока, потенциальный террорист… Это я к нашему разговору о расовом профилировании, помнишь? Ты вроде бы согласился с нами, но вид у тебя был такой… Ты явно сомневался. Нет-нет, не возражай, я понимаю: с точки зрения статистики расовый подход, наверное, обоснован. Я понимаю. Но и ты пойми, каково это быть всегда под подозрением исключительно из-за цвета своей кожи!
Джефф сочувственно кивнул: конечно, он понимал, как это ужасно — подвергаться дискриминации за свою внешность. Он помнил бабушкины рассказы о довоенной Польше, где евреев унижали в общественных местах, незнакомые мальчишки могли избить на улице только за то, что ты похож на еврея. Чуть ли не каждая еврейская семья хранила подобные воспоминания. Он, несомненно, сочувствовал Фаризе. И позже, когда они говорили — а говорили они много — они всегда, несмотря на огромную разницу в происхождении и воспитании, каким-то образом приходили к «общему знаменателю», если не на политическом, то на эмоциональном уровне. Он всегда ей сочувствовал. Правда, они не говорили на такие темы, как исламский террор и ситуация в Палестине, но насчет внутреннего положения, насчет отвратительной политики американского правительства, насчет коррупции государственного аппарата, насчет глобального потепления — в этом у них наблюдалось полное согласие.
Встречались они в столовой — по договоренности, иногда на аллеях кампуса или в учебных аудиториях — случайно. Ну и, конечно, на регулярных вечерних беседах в комнате Джеффа — Рамила. Роль Джеффа на этих вечерних встречах совершенно изменилась. Собственно говоря, раньше он просто присутствовал при разговорах, сидя спиной к собеседникам и не произнося ни слова. Теперь он был равноправный участник беседы, он сидел вместе со всеми и высказывал свое мнение. Это было трудно. Он хотел оставаться честным перед собою, не идти на поводу у других, не поддакивать, когда был не согласен. А не согласен он бывал довольно часто, в таких случаях он спорил, отстаивал свою точку зрения против всех. Это было очень трудно: такие эрудиты, как Сэм, Пак, Рамил разрывали его доводы на части, посмеиваясь над ним, а он мучительно краснел: ему было стыдно перед Фаризой. Однажды Эсмат ему сказал:
– Когда ты наконец вытрясешь из головы это говно, которым тебя накачали в еврейской школе?
Вот так. Значит, все знали, что он еврей.
– Ничего, ничего, — заступился Рамил. — Со временем он разберется, у него мозги есть и есть сердце.
Но когда его мнение совпадало со всеми (а случалось это не так уж редко), он бывал просто замечателен. Никто не мог так язвительно высмеивать президента, так пародировать его оговорки и ошибки, как это делал Джефф. Все просто катались от смеха, а Фариза бросала на него восхищенные взгляды. В сущности говоря, вся политика нынешнего правительства, по мнению Джеффа, проводилась исключительно в интересах богачей и белого населения. Свою мысль он иллюстрировал бесчисленными примерами из газет. Эти доводы он усвоил еще дома, из разговоров родителей, страстных либералов и непримиримых критиков нынешней администрации.
Чего по-настоящему опасался Джефф, — это звонка из «Хилеля». Да, они знают, что он еврей, но это еще не все — ведь и Сэм еврей. В конце концов, человек не выбирает, кем родиться. А вот работа в «Хилеле» — это уже другое дело… Он представлял себе, как позвонит Лубан и попадет на Рамила: «Передайте, что звонил раввин Лубан и просил срочно зайти в «Хилель».
Был единственный способ предупредить такой звонок — зайти самому к раввину.
На этот раз Джефф застал полный порядок, первый этаж светился чистотой и новой краской. Лубан был искренне рад его приходу:
– Ты как раз вовремя. Экспонат — ты знаешь, о чем я говорю — прибывает на будущей неделе, и мы хотим установить здесь круглосуточные дежурства. От тех людей можно всего ожидать… По графику твоя очередь дежурить приходится на… — раввин открыл толстую тетрадь и стал листать страницы.
Дня через три в комнате Джеффа и Рамила была назначена очередная встреча. Джефф читал учебник и поглядывал на часы: все должны были собраться к восьми. Без пяти восемь появилась Фариза. Джефф отложил книгу, они сели рядом на кровать и заговорили о предстоящих экзаменах. В десять минут девятого позвонил Рамил, сказал, что планы изменились, он очень занят, вернется поздно, что встреча отменяется, и он всем об этом уже сказал, кроме Фаризы.
Джефф был несколько смущен и растерян. Вообще-то ему надо было готовиться к завтрашней контрольной, но посидеть наедине с Фаризой было куда приятней. И они продолжали сидеть на кровати, поджав ноги, и говорить, говорить. Как вдруг посреди фразы Фариза внимательно посмотрела на него, засмеялась, легким толчком повалила его на спину, легла на него и поцеловала в губы долгим поцелуем…
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
