Еврейский Мир

Первый удар «катюши» пришелся по Кармелю в районе монастыря кармелитов под названием «Стелла Марис».
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Ф.И. Тютчев

Какой там пир! Прошло пять лет со времени окончания так называемой Второй ливанской войны, а я до сих пор помню этот звук… Не похожий на обычную учебную пальбу, которая периодически доносится с нашей бат-галимской (бат галим — дочь волн, иврит) военной базы — целенаправленно-долгий, с каким-то дьявольским вихрем и свистом промчавшийся прямо над головой и последовавший вслед за тем (где-то повыше, на Кармеле) тяжелый, тупой удар… Так для нас, хайфчан, началась Вторая ливанская война, которую долго штабисты и правительство называли «операцией», а это была все-таки война со всеми присущими ей приметами — погибшими, ранеными, горящими и разрушенными домами, объектами и… стратегическими и тактическими ошибками командования, нерешительностью руководства с его перестраховочным «шаг вперед, два назад», когда поднятый уже было в воздух десант вдруг разворачивали обратно, когда (уже после объявления о прекращении огня!) для того чтобы взять реванш и как-то подштопать свои изрядно потрепанные в этой войне лавры, наш тогдашний премьер-министр Эхуд Ольмерт кинет в ненужный никому уже бой 35 молодых жизней (Б-же, дай успокоение душам их бедных родителей и накажи хотя бы морально нашего экс-премьера, напрочь лишенного к его прочим, как мы уже знаем, «достоинствам» такого качества как угрызения совести).
Да, это была все-таки война, после которой на базе странной комиссии Винограда будет состязание наших главных шлимазлов на тему: «Кто больше виноват?»… А «больше виноваты» все они, начиная с бывшего начальника Генштаба Дана Халуца, который вместо того чтобы встать немедля, с первых же часов войны, рядом со своей армией, со своим народом, смотревшими на него как на опору и надежду, кинулся обтяпывать свои банковские дела, спасать наличность, или, как мы говорим, наличку… Ах, что же я выношу сор из нашей еврейской избы? Правда, этот «сор», Барух ха-Шем (слава Б-гу) уже на свалке истории — и этот премьер, и этот начальник Генштаба. Как на стене дворца вавилонского царя Валтасара, рука истории написала им огненные письмена: «Мене, мене, текел, упарсин», что означает: «Твое время истекло. Пошел ты туда-то и туда-то!».
Да не волнуйтесь, как говорил словами Священного Писания великий наш учитель Лев Толстой, «аз воздам». Есть мне чем возместить негатив, связанный со Второй ливанской, которая, кстати говоря, по большому счету, несмотря на потери, не считается нашим поражением… Есть! Это души моих сограждан, израильтян, которые, как я опять убедилась, в трудные минуты — самые сплоченные, по-моему, на свете люди…
Есть у меня, уединенного демиурга (не слабо сказано! Кажется, это платоновское определение творца, ну, то есть человека творящего), маленький утренний кайф. Если не слишком поздно легла, засидевшись над книгой или рукописью, встать, так сказать, с первыми петухами и попивать на затрушенном балкончике своей схар-диры (съемной квартиры)… дальше — стихами:
Я люблю проснуться
ранним-рано
И тянуть медлительным
глотком
Из граненого стакана
Крепкий кофе с крепким молоком.

Но нет, это лишь часть кайфа. Главный — поглядывая с третьего этажа на зеленые купы деревьев нашего жилмассива, на еще досматривающую ночные сны спокойную, как, наверное, в Эдеме листву, отслеживать первые звуки — признаки продолжения жизни. Из всех я вычислила три основных звука. Первый — помните, я сказала «вставать с петухами»?
Это почти так! — забавный голосок тропического петушка (какое-то «ку-гу, ку-гу»), хозяин которого, сосед с нижнего этажа, называет его просто Ципора (птица. — иврит)… Затем через какое-то время вступает чья-то дудочка в том окне подальше. Простодушный мотивчик, состоящий всего из нескольких нот, наподобие «Чижика-пыжика», старательно повторяет ребенок, что ли? А вот и отец Иланы вышел на балкон своего четвертого этажа и чихает с какой-то вопросительной интонацией, будто спрашивает: «Ма питом?» — «Что это вдруг?»
Когда начались обстрелы Хайфы снарядами «катюш», или, как мы попросту говорим, «катюшами» (ах Лавров, Лавров, глава российского МИДа, сраму вы и ваши не имут, снабжая прямо или опосредованно, через Асада, бандитов «Хизбаллы»!), все эти чудные звуки жизни исчезли. Остались только потусторонние, мертвые, словно раздающиеся из самой преисподней звуки сирен воздушной тревоги…
Тридцать четыре дня в июле-августе 2006 года эти звуки или, вернее, этот всепоглощающий, будто уже хоронящий нас заживо звук будет тиранить наши души одним трепетным ожиданием-гаданьем: недолет? перелет? или… Бух! Где-то рядом посыпались стекла. Воздушной волной, которая сама по себе может убить, колыхнуло проволочную занавеску на «амбразуре» в стенке парадного хода, где мы с соседкой Аней (тоже репатриантка), только двое оставшихся в Хайфе на весь парадный ход, сидим на нижних ступеньках в ожидании отбоя. Когда начинается утробный вой сирены воздушной тревоги — а она, бывает, звучит меж двумя ложками поднесенной ко рту еды или когда ты вылез из-под душа и успел вытереть лишь одну руку или ногу, — бежать в хедер-битахон (комната безопасности. — иврит) в ближайшую синагогу или в маленькое, душное бомбоубежище возле клуба еще опасней, чем оставаться на месте. «Хорошо сидим!» — подмигиваю я Ане, которая непрерывно курит. Да и я уже, честно говоря, бросив, было, сие вредное занятие, закурила… Потом, когда все утихнет, мы будем ходить — смотреть, где. (Совсем рядом! Здание возле почты, сама почта, детский садик — слава Б-гу, детей тогда там не было, овощная лавчонка возле супера сгорела напрочь вместе с машиной хозяина, когда он побежал в бомбоубежище (все-таки!)… Металлическое укрытие автобусной остановки, которое сравнительно недавно сменили на новое, все оказалось в оплавленных дырочках — раскаленные шарики, которыми опричники Насраллы (лидер «Хизбаллы») начиняют снаряды для большей «убойности», перелетели с той стороны улицы, прямо от горящей машины хозяина лавчонки, сюда на остановку, «расписались» на металлическом покрытии да и на стене, примыкающей к суперу. Да что там стена! Одна из наших соседок по двору, выйдя не вовремя из дома, оказалась вся изрешеченной этими раскаленными шариками. Ее еле заштопали в больнице «Рамбам»…
Меня не раз спрашивали, отчего я тогда не уехала из обстреливаемой Хайфы, как это сделало столько хайфчан… Дальше произнесу мучительную для меня фразу: многие — бросив на произвол судьбы своих домашних — вроде бы любимцев — животных. Б-г с ними, я об этих не хочу говорить. У меня перед глазами чудные люди — израильтяне-добровольцы, развозившие еду не только нашим старикам и детям, но и этим брошенным бежавшими хозяевами бедняжкам воду, еду.
Вы можете думать обо мне что угодно, я даже готова помочь вам в создании стереотипа… Но исповедь моя для людей, которых еще не напрочь покинуло милосердие — я не откликнулась ни на одно предложение моих друзей и знакомых из других городов, даже родичей, пересидеть в их спокойных городах войну, прежде всего потому, что не могла бросить своих бездомных животных, которых и прежде кормила, поила водой каждый вечер, и в те роковые дни ухитрялась выбегать во двор между обстрелами и делать то же, что всегда, не говоря уже о своем домашнем Спасеныше, которому тогда было всего полгода.
Ну вот, опять скромный (в кавычках) автор захотел процитировать сам себя:
Когда, ломая наши планы,
К порогу движется беда,
Что надо делать?
Как ни странно,
Все то же — то же, что всегда.
Мне хотелось бы сказать еще много интересного о наших замечательных людях, стоявших в длинных очередях, чтобы сдать кровь (конечно же, безвозмездно!) для пострадавших в терактах, о чем рассказывала мне моя подруга, лаборантка «Маккаби»; о том, как совершенно незнакомые люди приглашали других, чьи дома пострадали, пожить у них; о том, как собрав игрушки, подарки да и собираясь сделать закупки в обстреливаемом Сдероте (а в нашем случае — в Ашкелоне, обстреливаемом «катюшами»), ехали израильтяне на помощь друг другу. Я еще буду говорить об этом. А сейчас позвольте шутку, которую услышала в нашем «лягушатнике», где два пенсионера «плавали», стоя на месте, т. е. разводили руками по воде и, конечно же, разговаривали — частично по-русски, частично на  мамэ лошн.
– А ты был тут в Ливанскую войну?
– Е! А где же еще?
– Я видел с балкона, как ракета упала прямо в море.
– А ты не глотал успокоительные таблетки? По радио советовали.
– Да ну, халоймес! Когда летит «катюша», так даже противозачаточные таблетки не помогают!
Два чудных еврея, видимо, бывшие фронтовики (шрамик на плече, шрамик на лице), долго смеются, разводя руками по воде. И да простят автору Небеса все то же прегрешение — снова процитирую свое стихотворение:
Господи, на этой малой суше
Береги народ мой присно, днесь,
Никакой не избранный,
не лучший,
Береги его такой, как есть.

Оцените пост

(голосовало: 8, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться