Еврейский Мир

КОЛХОЗНЫЙ РЫНОК

Горожане, проживавшие в те годы на Замостье, должны знать старого шапошника дядю Мотла Фойгеля. Или если случайно не знали, то уж точно встречали представительного, одетого в сталинский китель и брюки-галифе с хромовыми сапожками, красивого для своих лет штейтбалабуса. И если у кого уже совсем с глазами плохо, и тот не мог не видеть этого человека почти ежедневно на старом рынке, что возле железнодорожного вокзала.

Мотл не был обычным покупателем на этом базаре (зачем обычному покупателю бывать там ежедневно?). Не был он и пустобрёхом, бездельником, лейдекгеером, масса которых праздно слоняется по торговым рядам, убивая время в бессмысленной трепотне. Нет, он был экспертом рыночной технологии, профессором базарной психологии, инженером душ продавцов, покупателей и даже тамошних воришек. Жил Мотл в ста шагах от упомянутого рынка, и день его ранним утром начинался с выхода на базарную площадь.

Как было сказано выше, Фойгель был а кержнер, но не просто шапошник, а хорошо известный среди коллег и заказчиков мастер своего дела. В те дни, о которых ведётся рассказ, Мотл уже стал пенсионером и свой пошивочный бизнес совершал на дому, втайне от бдительных глаз вездесущих фининспекторов.

Рынок же для старого баммелухе был как отдушина, как поэтическая строка или, говоря сочными словами на идиш, «а укыменыш». Смешно было бы полагать, что старый еврей, получая моральное удовлетворение от нахождения на рынке, не заработает при этом а пур копкес…

Плотно позавтракавший и свежевыбритый Мотл появлялся на базаре в числе ранних завсегдатаев. Именно в это время можно было встретить нужных людей и без дневной сутолоки и спешки поговорить о нужном деле.

Вот с утра пораньше появился давний меховой поставщик дядюшки Мотла Федя Соха по прозвищу «Почёмшкурка». Фёдор жил на Малых хуторах и там, на своём подворье, разводил всякую живность. Впоследствии эти нутрии и кролики прикрывали головы горожан от холодных ветров.

– Чуешь, Мотя, – цепляет Соха шапошника, – у меня есть шкурки ондатры на три шапки.

– И шо же ты, Фэдя, просишь за этот зверинец?

–Сто восемьдесят рубчиков…

– Ты хочешь, чтобы я пошил шапки, продал их и доложил разницу из своего кармана?

– Но, Мотель, так их продают все!

– Фэдя, я тебя знаю с маленьких, но, шоб ты сильно поумнел, я не вижу: так продают все, но не всем! У других покупатели – разные там шмаровозники, а у тебя купляет товар Фойгель. Пойнял? На тебе полторы сотни, и хай они принесут тебе ещё столько…

В стороне, ближе к забору, прижимается замостянский шлепер Шлёма Пастернак. Он прячет что–то за пазухой, глаза его шныряют по сторонам, стараясь одновременно не пропустить подходящего койну (покупателя), а заодно и не прогавить появление участкового или фининспектора.

– Сёма, шо ты стоишь, как столб с оттопыренной пазухой? Ди ост эпыс трейф (у тебя есть что-то запретное)?

– Дядя Мотл, имеется хорошая вэщ, по очень хорошей цене, но нужен очень хороший покупец…

– А-а-сади назад! Ты же знаешь меня – краденое не покупаю. Сколько раз я говорил тебе, шлимазл: меньше кусай – на дольше хватит. Об ныт гройсе ойгн (не имей большие глаза)… Пусть Б-г тебя хранит, но я не помощник в этом деле.

Лицо Мотла приобретает радостное и приветливое выражение, именно такое, какое и должно быть при появлении нужного человека:

– Мадам Суркис, наше вам! На вас чудесное пальтишко, признайтесь, что шили его в ателье на Каличье у Чашки. Я узнаю Монины стежки. Кстати, тюль, шо был у вас на прошлой неделе, ещё есть в наличии? Я пришлю вам пару клейнштейтелдеки койнес (местечковых покупателей). Зэй зонен унгыштопт мыт гелт, ви а голэх мыт ферц (они набиты деньгами, как поп … бурчаньем в животе), так что вы с них сможете снять а гиты праз (хорошую цену).

– Не надо спасибо – я не люблю этих нежностей.

– Вы знаете, где меня найти, чтоб отдать мой интерес, – заканчивает уже без всяких экивоков свой монолог Мотл.

С сильными мира сего совсем другая интонация, хотя и здесь нельзя терять лица и позволить себе сесть на голову:

– А гит мытвох, Фима! Это не дело шапошника давать советы знаменитому мяснику Хаиму – кацефу, но послушай сюда. У Стёпы Калюжного, комирныка из Поповки, есть два бычка «на выданье»… Конечно, ты можешь подождать, пока их выкупит заготовитель, тот же Салман, которого ты любишь, как бурёнка топор, и продаст тебе же по тыще за кажную. А можешь подскочить сам и договориться со Стёпой по–хорошему. Согласись, лучше пусть я получу свою копейку, чем этот толстый и противный Салман.

Шо? Зачем мне так много денег? И это спрашивает городской гивир Хаим-кацеф! Фимале, их фармуг нышт дан мыст (я не обладаю мусором от твоих денег), а у меня на руках мои дети, их жены и мужья, а с ними – детки моих детей. Потом, кому, как не тебе известно, что денег много не бывает? Чем беспокоиться о моих достатках, следи лучше за Салманом, шоб он не показал тебе спину или даже шо-то пониже…

… – Готыню, кого я вижу! Мадам Соколец на базаре! Жена такого ответственного человека, самого главного бухгалтера в потребсоюзе, ходит по рядам, как простая домохозяйка? Не говорите мне, шо вы ищете жирную курицу или надутого индюка – это вам привезут домой ун шим орованиес (без всяких усилий). Я знаю, шо вам надо на этим базаре и, шо ещё важнее, я могу это достать. Разумеется, только для вас, Роза,– ни с кем другим я не стал бы связываться.

Так вот, оно у меня, можно считать, в кармане! Вы не имеете понятия, о чем я говорю? Это не так важно – важно, шо я знаю, чего вам не хватает; может, даже чуть лучше, чем это знаете вы сами. И он здесь, этот койлер (изувер) Лозик, который только вчера привёз с очень крайнего Севера мех, где есть одна – единственная черно-бурая красавица, которая так подходит к вашему зимнему пальто. Мне даже страшно подумать, шо дус фелехл (эта шкурка) может попасть на шею надутой, как парашют, модницы Медуновой…

Сейчас нет денег? Тоже мне проблема! Знаете, какая разница между деньгами и чернобуркой? Деньги завтра появятся, а чернобурка исчезнет! И когда это старый Мотл показывал вам своё недоверие? Ты веришь людям, люди верят тебе, а если нет, то откуда взяться кусочку хлеба с маслом на пропитание?!

Как Вам, дорогой читатель, нравится эта мысль?

В таком ключе пребывание на базаре длится до позднего обеда, когда рыночный ажиотаж начинает спадать. С чувством выполненного долга Мотл преодолевает стометровку, отделяющую базар от дома, и там, на законном основании, съедает еврейский обед с традиционной яхале из молодой курочки. Час послеобеденного сна и кустарь-одиночка Мотл уже за швейной машинкой, готовый к вечерней смене, которая частенько заходит за полночь…

ГРОЙСЕ КЫНДЕР–ГРОЙСЕ ЦУРЫС

Подберемся ещё ближе к главной мысли рассказа, почему старый Мотл был к тому же и мудрым человеком. Совсем не обязательно, чтобы старый человек был мудрым. На Востоке справедливо отмечают, что годы красят бороду, но не прибавляют ума… Но как раз это – не тот случай. Вспомним его разговор с мясником Хаимом. Читатель, возможно, решил, что Мотл по давней еврейской привычке жаловаться на жизнь, рассказал байку о мишпухе, которая сидела на его шее. Нет, старый кержнер не лгал, хотя чуточку и преувеличивал.

Дочь – инженер и сын – профессор медицины со своими супругами и тремя внуками жили далеко от отчего дома в европейской Риге и теоретически сидеть на шее отца не могли. Это теоретически. Практически же заботы о материальном благополучии дочери полностью лежали на сутулых плечах шапошника, а покупку машины или дачи медицинское светило совершало, предварительно съездив «за советом» к старенькому папе…

– Дядя Мотл, – спрашивал племянник, – ты же давно пенсионер; при этом делаешь всё, чтобы семья дочери ни в чем не нуждалась. Откуда же тебе взять гелт, чтобы наделять ещё и преуспевающего сына?

Мотл оценивающе посматривал на молодого человека, словно взвешивая, стоит ли реагировать на этот, по его мнению, праздный вопрос, и философски отвечал:

– Таки трудно… Кручусь на базаре – немного сойхер (перекупщик), немного маклер, но главное – подшиваю зимой шапки, летом кашкеты: кто имеет а милухе ын ди энт (ремесло в руках), тот не пропадет и всегда сумеет прокормить семью.

Вот одна из мудростей старого Мотла – работать надо!

А у дочери тем временем дела обстояли, прямо скажем, не блестяще. В молодой семье родился ребёнок, муж (кому муж, а кому зять!) попался не из трудоголиков, да к тому же ещё и со вздорным характером.

Начались обычно сопровождающие такие периоды жизни в семье распри и скандалы. Короче, старому Мотлу, хоть дети были от него за тысячу километров, стало ясно, что надо предпринимать действия решительные и срочные.

Увеличить финансовую помощь и так пытаться сгладить возникшие противоречия. Но она, помощь, и без того была увесистой, а деньги у молодых уходили, как вода в песок. Участить инспекторские поездки в Ригу для умиротворения супругов? Нет, это неэффективно, да и койхес уже не те, что раньше. Допустить распад явно не заладившейся семьи? Ни за что: столько вложено на семейное благоустройство, а особенно в этого оболтуса Нюму, который вступил в семейную жизнь, словно библейский Адам, с одним только фиговым листочком диплома об окончании техникума (обязательный атрибут еврейского жениха).

– Бекицер (короче!), слепому видно, что семью надо перетаскивать поближе, то есть сюда, в Каргополь, решился Мотл.

Первой в небольшом, но уютном родительском домике в двух шагах от упомянутого всуе рынка очутилась дочь с годовалым ребёнком. Внучка сразу же стала достоянием бабушки, жены шапошника тёти Лэйки, а дочь Эна, химик по образованию, отправилась работать на местный химзавод, где нужда в специалистах всегда была острой.

Сложнее обстояло дело со свободолюбивым и слишком переборчивым зятем. Особой нужды в руководящих техниках-строителях народное хозяйство города Каргополя не испытывало, а работа мастером на стройке респектабельному Нюме из столичной Риги была без малейших признаков улыбки. По этой причине отец молодой семьи не спешил переезжать в провинцию, проживая месяц за месяцем не худший период своей жизни…

… Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики! Мотл не был ни большевиком, ни меньшевиком, и, разумеется, ни членом партии. Разве что, членом профсоюза и кассы взаимопомощи. Но принцип этот исповедовал. Правда, в его редакции он звучал несколько иначе:

ДУС ГЕЛТ МАХТ ОЛДИНКС (ДЕНЬГИ ДЕЛАЮТ ВСЁ)!

Прежде всего, Мотл раскинул сети перед ближайшим своим окружением: задача была ясной, но по-социалистически заковыристой: разыскать работу солидную и чистую, малотрудную, но денежную…

В число озадаченных этой проблемой попал и Симка. Здесь надо сказать о взаимоотношениях старого Мотла с племянником. Дело в том, что приехавший несколько лет тому по назначению из института Симка в семье маминого брата дяди Мотла встретил самый теплый прием. В течение всего этого времени дом родичей стал для него как отчий и, понятное дело, выполнить единственную просьбу дядюшки – было для благодарного племянника делом чести. К тому же, Симка делал успешную карьеру и небезосновательно полагал, что с его связями трудоустройство капризного родственника окажется успешным.

Заполнив листок по учету кадров (пресловутую объективку), он первым делом направился к директору родного предприятия товарищу Тарасюку. Директор Тарасюк при своей бесспорно лояльной фамилии, будучи к тому ещё полным тёзкой В. И. Ленина (Ульянова), в глубине окутанной тайной картотеки отдела кадров, тем не менее, числился евреем. Владимир Ильич был бесспорным интернационалистом, о чем свидетельствовал демографический состав работников заводоуправления: почти половина евреи и вдобавок ещё и десяток армян.

Хорошо относившийся к набирающему ход на карьерной лестнице молодому специалисту Тарасюк благосклонно принял его рекомендацию, но, читая анкету, а вернее, только глянув на пятую её графу, взлетел из кресла, как подстреленный заяц:

– Как? Опять еврей?! Вы что, хотите, чтобы меня кондрашка хватил или, по меньшей мере, чтобы мне «сплели лапти» в главке? В то время как страна, напрягая все силы, борется с мировым сионизмом, в моём заводоуправлении собралась такая еврейская компания, что (не дай Б-г!) при необходимости в каждом отделе можно собрать «мыню». И ты имеешь наглость подсовывать мне ещё одного «единоверца»?

– Но, Владимир Ильич, мне это до зарезу надо сделать. Много ли моих братьев работает на заводе? А Нюма – мой единственный… Вы не смотрите, что у нас разные фамилии и даже отчества. Здесь есть семейная тайна…

– Я тебе тоже выдам одну семейную тайну: твой Нюма будет работать на заводе, когда рак свистнет в дудочку, а рыба запоёт, как Магомаев! Пусть тебе Оганес (кадровик) скажет, что такого процента евреев, как на «Стройдетали», нет даже в Еврейской Автономной Области. Всё! У меня начинается планерка…

… На конструктивный разговор Тарасюк пошел лишь с третьего захода. План, предложенный Симкой, со скрипом в виде витиеватого мата директора, всё же был принят.

На следующее утро племянник отправился к своему ведомственному начальству в главк, где высказал главному технологу управления свою беду и обиду на непонимание директора. Шеф тут же отправился к главному инженеру, чтобы поддержать своего фаворита. Большой начальник попросил инспектора по кадрам разобраться в этом деле, намекнув на желаемый результат разборки. Махровый антисемит из ОК долго уговаривал «стоящего насмерть» Тарасюка принять в штат уже точно самого-самого последнего иудея…

ВЕК ЖИВИ – ВЕК УЧИСЬ!

… Услышав наконец от директора долгожданное: «Ладно, веди сюда своего постылого Нюму…», – Симка рысью пустился поделиться новостью с дядей Мотлом. Следует сказать, что к этому времени незадачливый зять уже приехал к семье и, недовольно ворча, ждал кадровой развязки.

– Дядя Мотл, всё в порядке. Нюма принят на завод старшим инженером с хорошей зарплатой!

Мотл к сообщению родича отнёсся уважительно и по-деловому:

– Выфл даф ыт костн (сколько это будет стоить)?

Благодарный племянник и мысли не допускал о какой-нибудь мзде:

– Ну что ты, дядя! Всё это я сделал ради тебя, а с начальством у меня свои счеты.

Мотл, как это уже бывало прежде, снова оценивающе глянул на Симку, задумчиво пожевал губами, но разговаривать больше не стал.

… Нюма не пришел оформляться ни в тот же день, ни назавтра, ни позже. На следующей неделе Симка узнал, что зятёк вышел работать на другое предприятие в должности сменного инженера. Удивлённый и раздосадованный, он пришел за объяснением к старому шапошнику и получил очередной урок житейской мудрости:

– Ты не обижайся, сынок, нор аз ми даф ныт цулн – сы ыз а кадухес ан арбейт (если за нее не надо платить – это дерьмо-работа)!

… А нерадивого зятя с новой должности скоро уволили, и дяде Мотлу снова пришлось решать ставшую перманентной проблему его водружения на новое место.

– И всё из-за меня, дурака, – думал про себя Симка – Возьми я у старого Мотла приличную взятку за устройство зятька на вполне приличную должность, и не было бы у него постоянной головной боли от демаршей последнего, и шеф выпил бы заслуженный ящик коньяка, и я купил бы мотор на лодку, о котором мечтал последние два года…

Век живи – век учись!

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться