«Любуюсь я цветением сакуры
И забываю, что
цветы цветут не вечно».
Из японской поэзии
— Вос кэн туэн, вэн зы а гебойрэнэ фанфаронке?! (Что поделаешь, если она родилась кокеткой?!) — шутила моя бабушка при виде Двоси, дочки Меера-жестянщика и Голды-белошвейки. — Она как только появилась на свет, стала строить глазки врачу…
Жила Двося по соседству с нами, и мы знали ее с рождения. Она очень любила всех нас, но особенно – бабушкины блины. Их запах Двосенька чувствовала через три забора и появлялась на пороге нашего дома в тот самый момент, когда бабушка снимала со сковородки первый блин.
Кокеткой она была с самого детства: игриво наклоняла головку, представляя для обозрения большой яркий бант. Платьица ее были похожи на кукольный наряд – всегда накрахмаленные с рюшечками и воланчиками и какими-то невероятными пуговицами. Как Голда, ее мама, ухитрялась из ничего делать что-то невероятно красивое для своей Двосечки, было загадкой. Двося была поздним ребенком: родилась, когда Голде было уже за сорок. Долго у Голды не было детей, куда только она ни обращалась за помощью, но все было бесполезно. Она уже смирилась со своей участью, когда неожиданно к нам приехала из Киева в гости тетя жены бабушкиного брата. В общем, «тройная родня на киселе», как говорила бабушка. Так вот, эта «родня» была какой-то профессоршей по медицине, и бабушка, конечно, свела ее с Голдой. И случилось а вундер убер вундер (чудо из чудес). Забрала она Голду с собой, где-то ее там подлечила, и появилась на белый свет долгожданная Двосечка. Поэтому моя бабушка имела к Двосе самое прямое отношение, и Двося была нам как родная.
Тетя Голда боялась, что не доживет до Двосечкиной хупы. Бабушка ее успокаивала. Но сама не дожила до Двосиной свадьбы. А тетя Голда, слава Б-гу, дожила.. И не до одной!..
После школы Двося поехала поступать в Москву, в первый год не поступила, но в тот же год вышла замуж за профессора, преподавателя итальянского языка Института международных отношений. От этой новости все Краснополье ходило ходуном. Приезда профессора ждали в Краснополье, как Горбачева. На удивление всем, профессор был не старый, симпатичный и даже наполовину еврей!
— По маме! — объяснила всем Двося. – Значит, настоящий!
Называл он Двосю на итальянский манер Двонсеттой и не сводил с нее влюбленных глаз, что отметило все Краснополье. Правда, честно говоря, что было, с чего не сводить глаз! Двося приехала из Москвы в новых нарядах, еще более обворожительной. Тетя Голда потчевала зятя драниками, дядя Меер вел с ним разговоры о «перестройке», а моя мама испекла любимые двосины блины и пригласила молодоженов на завтрак. За столом мы вспоминали бабушку, и Двося объясняла профессору, что значит а фанфаронке…
Следующим мужем Двосечки стал довольно известный кинорежиссер. В Краснополье он не приезжал, но тетя Голда с дядем Меером ездили к ним на свадьбу в Москву, и потом тетя Голда полгода рассказывала, кого она на той свадьбе видела. Даже, говорила, что пел на свадьбе сам Кобзон, у него бабушка зятя родом с Костюкович, и моей бабушке какая-то «родня на киселе». Все Краснополье ждало, когда Двося появится на экране, но на экране Двося не появилась. Хотя у тети Голды появились фотографии Двосечки со многими знаменитостями, которые дочка присылала маме регулярно.
Потом Двося вышла замуж за футболиста. Об этом первым узнал в Краснополье Михл-парикмахер или, как его звали в Краснополье, Гаринча-райкомовец, который заимел свою знаменитую бразильскую кличку за беззаветную любовь к футболу и мяч, заброшенный в детстве в окно кабинета первого секретаря райкома. Он встретил дядю Меера возле парикмахерской и сообщил, что видел фотографию Двоси в одной спортивной газете.
— И вы думаете, по какому поводу? — спросил интригующе Гаринча и поведал удивленному Мееру о новой свадьбе дочери, добавив, что Двося не ошиблась в своем выборе и футболиста выбрала хорошего. Удар левой ногой у него классный! И добавил, что хотя у него фамилия не еврейская, но он точно знает, что он «а ид»! Ибо половина Ивановых со Жлобина — евреи! Дядя Меер не понял, при чем тут Жлобин, но тут же свернул разговор и помчался домой сообщать тете Голде новость.
Тетя Голда, ошарашенная этой новостью, побежала на почту и отправила Двосе телеграмму с одним словом: “Это правда?”! К вечеру пришел ответ, подтверждающий слова Гаринчи и обещание Двосечки сообщать обо всех переменах в жизни маме. И тетя Голда успокоилась, а дядя Меер стал интересоваться футболом.
Об олигархе в ее жизни она, как и обещала, сообщила тете Голде первой. Тетя Голда особенно не распространялась о нем в Краснополье, но нам сказала, что он из хорошей семьи: папа-инженер, мама- врач и он единственный сын. Правда, у него двое девочек- близняток от первой жены, но она была «шиксэ», изменила ему с каким-то французом и едва не разорила его, и, как сказала его мама, в Двосечке (она надеется) он найдет «тихую пристань»…
Когда все местное еврейское население засобиралось за границу, тетя Голда сказала, что никуда уезжать не собирается, так как Двосечке и здесь хорошо. А им с Меером большего в жизни не надо, главное, чтобы дочка была счастлива.
Когда я уезжал в Америку, будучи в Москве, конечно, позвонил Двосе, и она примчалась в аэропорт попрощаться. Приехала она с элегантным красивым мужчиной, который скромно отошел в сторону во время нашего разговора. Не помню, о чем я говорил, но она рассказала, что вначале будет не просто, и чтобы мы ей звонили… Потом сказала, что развелась с олигархом, но просила об этом никому не говорить, чтобы, не дай Б-г, про это не узнала мама.
— А это кто? — поинтересовался я ее спутником.
— Мой бывший муж, — сказала Двося. И увидев мой удивленный взгляд, добавила: — Я вообще со своими бывшими в очень хороших отношениях. Я приношу им удачу! Это заметил еще мой первый. Он уже работает в Министерстве иностранных дел. А второй нацелился на «Оскара». И третьего не обошла удача: играет в “Аяксе” и его хотят перекупить «Челси»! А этого, — она кивнула в сторону ожидавшего ее спутника, — «Форбс» поднял на две ступеньки выше! «Любовникам своим я счастье приносила», — вспомнила она ахматовские строки и почему-то вздохнула.
А потом вдруг сказала на идиш, совсем как моя бабушка:
— Вос их кэн туэн, вэн их бин а гебойрэнэ фанфаронке!?
И трудно было понять, чего больше в этих словах, радости или грусти…
Опубликовал: Марат БАСКИН
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
