Результаты первого дня кампании были двоякими. С одной стороны, нас не посадили. Навер-ное, санкции на это у них не было. Но и демонстрацию провести не дали. Похоже, КГБ готов хватать нас ежедневно по дороге к памятнику Гоголю. Нужно было искать новый ход.
На следующий день нас задержали ближе к дому – на входе в метро «Щукинская». Но теперь мы не препирались. Мы начали вопить. Я кричал: «Вы из КГБ! Вы хватаете меня, знаменитого гроссмейстера Бориса Гулько. Я хочу провести демонстрацию протеста, потому что нас не выпускают в Израиль!» Что кричала Аня, я не слышал, так как кричал очень громко. Мне показалось, что, не ожидая такой реакции, гэбэшники поначалу опешили. Но ненадолго. Они скрутили нас и поволокли в комнату милиции, удобно оборудованную за кассами. Я, естественно, со стороны себя не видел, но видел гэбэшника, волокущего Аню. У того были глаза убийцы, налитые ненавистью.
К тому времени мы стали различать гэбэшников, работавших с нами. Многие получили прозвища. Этот, волочивший Аню, так и назывался — «убийца». Был среди них «Марлон Брандо» — импозантный мужчина в широкополой шляпе, была «домохозяйка» с сумкой для похода по магазинам.
Вообще же, всякий раз, когда мы выходили из дому, к нам пристраивались две бригады с Лубянки. Каждая бригада состояла из четырёх человек: один мордоворот, вроде упомянутого «убийцы», способный одним ударом прикончить человека средней комплекции, два смышлёного вида паренька (сегодня, наверное, владеющие банками) и водитель автомобиля. Самым удивительным в этих бригадах были автомобили, преследовавшие нас: на них не было номеров! Видели ли вы когда-нибудь, чтобы по Москве разъезжали автомобили без номеров?
Напрашивается объяснение: таким «странным видом» своего транспорта они, возможно, хотели нас напугать. Автомобиль без номеров наедет – никто не поймёт, кто наехал. Запихнут в такой автомобиль и увезут – никто не догадается, куда.
Но думаю, правильнее другое объяснение. Месяца за два до нашей кампании успешную операцию по освобождению своей семьи провёл учёный-физик Армен Хачатурян — отказник нашего призыва, 1979 года. Армен со своим сыном держали голодовку во время конгресса физиков в Москве. При этом они были активны среди участников конгресса. Конечно, КГБ преследовал их по пятам. В какой-то момент Хачатурян написал в ЦК партии жалобу на КГБ, преследующий их, и привёл номера гэбэшных машин, следовавших постоянно за ними.
Это была типичная советская шутка – пожаловаться партии на КГБ. Но, тем не менее, гэбэшники могли после этого снять номера, чтобы эти номера нельзя было записать.
Конечно, объяснение дурацкое. А что, умнее разъезжать по Москве в машинах без номеров?
Одного я не мог взять в толк: почему их не останавливает милиция? Видимо, их машины имели какие-то другие опознавательные знаки.
Начиная со второго дня демонстраций, задержания превратились в рутину. Нас держали в отделении милиции ровно три часа, после чего отпускали. Мы стали носить с собой на демонстрации сумку с нардами. Оказавшись в милиции, мы немедленно расставляли нарды и начинали играть.
Третий день с начала нашей кампании был субботой, не рабочий для евреев. И мы отдыхали. 13 апреля мы ждали нового хода со стороны наших «оппонентов». Я подсчитывал: если безобразную сцену на входе в метро «Щукинская» наблюдали двести человек, и каждый из них расскажет двадцати знакомым, что видел и слышал, а те… Вряд ли советские власти допустят, чтобы по Москве каждый день человек кричал, что он «знаменитый гроссмейстер», и раскрывал секретных агентов КГБ, похищающих его.
Конечно, насчёт своей знаменитости я сильно преувеличивал. Единственный раз я заметил, что известен в Москве, на следующий день по возвращении с чемпионата СССР, который я выиграл. Передвигаясь по городу в общественном транспорте, я обнаружил в какой-то момент, что у меня закончилась мелочь, и решил проехать одну остановку на троллейбусе «зайцем». Водитель остановил машину, потребовал у меня билет и, возвращая сдачу за оплаченный штраф, сказал: «Следующий раз, когда вы вернётесь из Ленинграда с первенства СССР, не забудьте взять билет».
Итак, без пяти три в воскресенье
13 апреля, мы вышли из метро «Арбатская» и направились к памятнику Гоголю. Вдруг я понял, что вокруг никого нет. Нам позволили подойти к месту и развернуть плакат. Что бы это значило? Конечно, не решение нас выпустить. Они бы сделали это до демонстрации. Решение посадить?
Это был самый страшный момент в нашей кампании: я узнал, где локализуется страх — где-то внизу живота. Этакая неприятная холодная тяжесть.
Вот мы у памятника. Разворачиваем плакат: «Отпустите нас в Израиль». Поджидавший гэбэшник рвёт его. Вот и всё. Демонстрация окончена. Это был один из двух дней кампании, когда нас даже не арестовали. Я почувствовал большое облегчение. Дело не только в том, что мы свободными возвращались домой. Становилось понятным, что мы выигрываем кампанию. Если нас не посадили сейчас, сажать завтра будет менее логично. Видимо, в этом чувстве возможности победы сказался мой опыт шахматиста, понимающего динамику борьбы.
А может быть, всё дело было в лингвистическом различии понимания мной и КГБ сути демонстрации. Видимо, они считали, что если мы не продержали плакат и трёх секунд, то это и не демонстрация вовсе. Мы же считали, что это демонстрация. Чтобы застолбить наше понимание термина, мы отправились к ближайшему работающему телефону-автомату. Я достал припрятанный листик с номерами знакомых корреспондентов западных информационных агентств и газет и растрезвонил по всему миру, что сегодня, 13 апреля, мы провели демонстрацию протеста. Пусть теперь гэбэшники звонят по тем же номерам и объясняют, что это была не демонстрация.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
