Опять, как и перед нашей первой демонстрацией, мы разослали письма во все возможные инстанции, сообщив, что с 10 апреля 1986 года на Арбатской площади Москвы, около памятника Гоголю Николаю Васильевичу, мы начинаем ежедневные демонстрации протеста против отказа властей дать нам разрешение покинуть СССР.
По субботам (в шаббат) де-монстрации проводиться не будут. Мы попросили Моссовет дать нам официальное разрешение на проведение демонстраций. Мы приглашали прийти на площадь и поддержать нас в борьбе за наши законные права спортивные и шахматные организации. А КГБ мы могли бы напомнить, что все вышеперечисленные организации своевременно им настучат. Но КГБ, наверное, проследил за этим и без наших напоминаний.
Конечно, во всём этом была насмешка над потешным документом – Конституцией СССР, гарантировавшей нам свободу демонстраций. Но если бы граждане СССР имели право на публичный протест, они были бы свободными гражданами. Но это был бы уже не Советский Союз.
Чтобы придать больше публичности предстоящим демонстрациям, я решил организовать на время XXVII, как выяснилось позже, предпоследнего съезда КПСС, в конце февраля – начале марта 1986 года, массовую десятидневную голодовку протеста. Я предложил идею долголетней отказнице Наташе Хасиной. Идея нашла живой отклик. 24 февраля, накануне открытия съезда, мы провели пресс-конференцию. Кроме меня, в голодовке участвовали ещё один парень и шесть – семь женщин. На этот раз мы решили Аню (мою жену) голодовкой не мучить.
Приятным сюрпризом стало участие в нашей пресс-конференции двух групп западных телевизионщиков. КГБ не заблокировал квартиру, в которой мы собрались. А ведь могли бы…
Что-то менялось в воздухе…
Три голодовки, в которых я участвовал, для меня заметно отличались. В этой, последней, голодовке я отвратительно себя чувствовал на пятый и шестой день и замечательно – на девятый и десятый. Мне даже не хотелось прекращать голодать, но мы объявили о голодании только до окончания съезда.
На нашу заключительную пресс-конференцию опять приехали западные телевизионщики. Они могли бы заметить, что отказницы, голодавшие вместе со мной, заметно постройнели, изменился цвет лица, появился блеск в глазах. Я догадывался: это был «голодный блеск».
Между тем стремительно приближалось десятое апреля – объявленный день нашей первой демонстрации. Во мне ещё теплилась надежда, что власти нас выпустят до этой даты. В самом деле, зачем им нужны наши демонстрации? Посадить нас они могли и до этого. Выпустить в результате демонстраций – унижение для них, да и дурной пример для окружающих. Определённо, если бы я мог поговорить с людьми, владеющими нашими жизнями, я бы убедил их отпустить нас немедленно. Кошмар нашей ситуации заключался и в том, что наши судьбы решали не люди, а фантомы. КГБ, коммунистическая партия – кто это? Кто конкретно был нашим тюремщиком?
Девятого апреля вечером к нам приехала знакомая, давняя отказница. Она сказала, что поговорила со знающими людьми, американцами, журналистами – выходить на демонстрацию нельзя. Переломают руки-ноги, посадят. Но мы уже были полны боевого духа и рвались в бой.
На следующее утро мы попробовали повторить трюк из 1982 года. Мы покинули нашу квартиру в пять утра. Стоял густой туман. Что-то рассмотреть можно было лишь в радиусе метра вокруг себя. И вот в эти два крошечных круга, когда мы двинулись от нашего подъезда, всё время проникали ещё две человеческие фигуры. Мы дважды обошли наш дом и поняли, что от преследователей нам не оторваться. Что же, будем знать: дважды повторить с ними одну уловку не получается. Мы вернулись домой и доспали «недоспанное» время.
В три часа дня у памятника Гоголю нас поджидали три команды западных тележурналистов. Их, видимо, занимал вопрос: разрешит ли Горбачёв в Москве демонстрацию протеста? Без пяти три мы с Аней вышли из метро «Арбатская Кольце-вая» и двинулись к месту демонстрации. Мне, казалось, что издалека я уже видел людей, поджидавших нас у памятника. Но тут у кинотеатра «Художественный» нас неожиданно окружила большая группа мужчин, и дородный майор милиции предложил нам предъявить документы. «Выяснилось», что мы с Аней как две капли воды походили на преступников, которых они разыскивают, и должны пройти с ними в отделение милиции для опознания. Началась тягомотная перебранка, но было ясно, что к памятнику пройти нам не дадут.
Я обратил внимание на мелкого вертлявого человека, который двигался по периметру толпы, окружившей нас, и отдавал «блокёрам» какие-то распоряжения. Показав на него широким жестом, я внезапно закричал: «Этот человек из КГБ!» Случилось неожиданное – вертлявый человек, на которого я указывал, пустился наутёк. Это еще раз подтверждало: гэбэшники были всесильны. Они, как показывала жизнь, могли делать с гражданами все, что хотели. Но каким-то правилам должны были подчиняться и они. Так, например, их принадлежность к «организации» не должна была раскрываться публично.
После долгих препирательств мы поплелись с нашими похитителями к милицейской машине и провели в милиции следующие девять часов. Но дважды после ареста нас перевозили в другое отделение. По закону, они имели право задерживать нас без объяснения причины только на три часа. И они обходили этот закон, оформляя каждые три часа новое задержание. Игра их «по правилам» была нам интересна, было, над чем подумать.
В третье отделение милиции, в котором мы побывали в тот же день, находившееся где-то на Пресне, для беседы с нами прибыл уже упоминавшийся полковник КГБ Кулешов. Он сообщил, что привёз нам послание от председателя Спорткомитета СССР товарища Грамова.
Меня это послание не заинтересовало, но я попросил Кулешова передать послание Грамову: мы будем выходить на демонстрации — пока нас не отпустят.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
