За две недели до начала Всемирной шахматной олимпиады в Люцерне, примерно 20 октября 1982 года, я начал бессрочную голодовку. Дней на десять позже голодовку начала и Аня. Будучи почти вдвое легче меня, она и ресурсов для голодания имела вдвое меньше. Вес для возможностей длительной голодовки — решающий фактор. Проиллюстрирую таким примером.
В марте 1987 года я встречал в Вене своих немолодых родителей, которых легко выпустили из Союза через год после нашего отъезда.
— Как себя чувствует мистер Х? — едва ли не первый вопрос, который задала мне мама.
— Кто такой? — не понял я.
— Как, ты не знаешь? Мистер Х уже полгода голодает у Белого дома. Он требует то ли мира во всём мире, то ли всеобщего разоружения. Советское телевидение только о нём и говорит.
Позже я выяснил: мистер Х действительно голодал полгода у Белого дома. Он начал с веса килограммов в 250 и за полгода потерял из них 90. Если бы Аня потеряла 90 килограмм, ей до нуля не хватало бы сорока. Да и мой вес ушёл бы в отрицательную величину. Голодовку мистер Х закончил ещё до того как в мире исчезли войны и оружие.
Мы проводили нашу голодовку на квартире моих родителей. А они с нашим маленьким сыном жили в это время в нашей квартире. Квартира моих родителей имела такое удобство, как телефон. Правда, пользоваться им мы не могли: КГБ отключило. И долго ещё, шесть месяцев после окончания нашей голодовки, мой отец, ветеран войны, которому по советским законам полагались какие-то льготы, не мог добиться, чтобы ему включили телефон.
Отключение телефона, правда, создало не только коммуникационные проблемы для нас и для родителей, но и информационные — для КГБ. Активное прослушивание этого телефона КГБ даже афишировало. Так однажды, осенью 1983 года, гэбэшники позвонили по этому телефону моей сестре Белле, которая тогда ещё жила с родителями, и сообщили, что приедут для беседы. Беллу, активную отказницу и бывшего инженера-электронщика, преследовали за «тунеядство».
Вскоре позвонил из автомата я. Узнав о предстоящем визите людей из КГБ, я посоветовал: «Заставьте их снять обувь». Конечно, грязь на московских улицах в это время года была отменная, но главный смысл моего послания был: «Не волнуйтесь».
Через полчаса после моего звонка в квартиру родителей прибыли два гэбэшника.
— Мы, конечно, снимем обувь, — первым делом заявили они. Мама так удивилась, что её разговоры прослушивают, что разрешила:
— Проходите так.
А вопрос с Беллиным «тунеядством» разрешился благополучно. Семён Каминский, о котором я уже писал, был членом какого-то «творческого» союза, имел право нанять себе секретаря, и нанял Беллу. По тем временам это был смелый поступок.
Вернусь к нашей голодовке. С утра до вечера у нас в квартире находились визитёры. С одной стороны — это было формой поддержки. С другой — контроль. Аня заметила, что во время голодовки значительно проще принимать гостей: не нужно заботиться об угощении.
Известный правозащитник Пинхас Абрамович Подрабинек перед началом нашей голодовки сокрушался, что нельзя организовать голодовку где-нибудь в больнице, где мы были бы под круглосуточным контролем. Его сыновья, Александр и Кирилл, в это время находились в заключении за диссидентскую деятельность, а Пинхас Абрамович волновался, не обманем ли мы советскую власть и родное КГБ, уплетая от тех потихоньку.
Приехав к нам через неделю после начала моей голодовки, Подрабинек оглядел меня и удовлетворённо констатировал: «Даже нос похудел». А я успокоил его: если во время длительной голодовки немного есть, — начнётся дистрофия. Выжить дней 50 — 70 можно, если не есть совсем, а только пить воду. Так что голодать по-честному — в наших интересах.
Эксперимент, на какой стадии голодовки обычный человек умирает, поставили ирландские террористы. Через несколько лет после нашей, они провели цепь голодовок в английской тюрьме, требуя статуса политзаключённых. Маргарет Тэтчер, человек не сентиментальный, не уступила и дала им всем умереть. Террористы — ребята крутые — тоже не отступали. Первый из них умер на 56-й день, самый стойкий — на 70-й. Похоже, ресурсов мистера Х никто из них не имел. Догадываюсь, что толстяки не идут в террористы. Они борются за мир.
Однажды, кажется на пятый день голодовки, КГБ блокировало нашу квартиру. В этот день у нас должен был собраться шахматный клуб «имени меня». Был у отказников и такой. Почему всех к нам пускали, а шахматистов не пустили, не знаю. Людей задержали у входа в наш дом и отвезли в отделение милиции. Я узнал об этом в тот же вечер из интервью «Голосу Америки», в котором рассказал о злоключениях шахматистов-отказников мой друг, учёный-генетик Валерий Сойфер.
Длительная голодовка, замечу я, вещь противная. Очень скоро человека покидают силы. У меня стало хуже со зрением. Я не мог не только читать, но и смотреть телевизор. Тоска.
Первые дней 15 я терял по килограмму в день. Потом наступила следующая стадия голодания — я худел лишь граммов по сто в день. Я понял, почему сегодняшние евреи не похожи на евреев со старых гравюр. Те плохо питались и были очень худы. Я стал походить на старые гравюры. Руки и ноги выглядели, как шлагбаумы. Зато стал легко садиться в позу лотоса. Йоги, я вспомнил, тоже почти не едят.
Наша голодовка — событие, в те годы ещё необычное, судя по передачам зарубежных радиостанций, имела большой резонанс. Была реакция на неё и на шахматной олимпиаде. Годами позже на один из турниров Виктор Корчной привёз мне майку с аппликацией «BORIS GULKO», в которой он присутствовал на пресс-конференции, организованной по нашему поводу. В такой же майке вышел на матч с советской командой голландский гроссмейстер Джон Ван дер Вил.
И всё же могла ли такая голодовка сдвинуть камень, которым нас придавило анонимное начальство? Мы об этом не узнаем, потому что на 20-й день моей голодовки, 10 ноября, произошло событие, резко изменившее ход советской политической жизни. Помер Брежнев. Склеротичный режим Брежнева поддавался давлению, а пришедший на смену Брежневу председатель КГБ Андропов был более крепок. Не физически — Генсеком он стал уже будучи смертельно больным.
Отношения с Америкой стали стремительно ухудшаться, особенно после того как советские сбили южнокорейский пассажирский самолёт и настаивали, что сделали это по праву.
В один из первых дней после смены советского лидера к нам приехал Толя Волович, учёный-химик и чемпион Москвы по шахматам 1967 года, со своим другом, прекрасным актёром Андреем Мягковым. Толя также был отказником и присоединился к нашей голодовке в один из её первых дней. Держал он голодовку в своей квартире. Мы обсуждали, что делать с нашей голодовкой в новых условиях. Мягков резонно заметил, что мир, занятый сменой советской политики при новом лидере, о нас забыл, и нужно воспользоваться поводом и заявить о прекращении голодовки. Но что делать с двадцатью днями, которые я продержался? Они мне казались неким капиталом, мне было жалко его терять, и мы решили голодовку продолжить.
Конечно, Мягков был прав. Сообщения о нашей голодовке исчезли из передач западных радио. Приближался сороковой день голодовки, когда, как говорилось в книгах, которые мы проштудировали, организм начинает поглощать белок мозга. Я закончил голодовку на 38-й день. Аня голодала 21 день.
Мы признали, что кампанию проиграли. Ни демонстрация, ни голодовка ничего не дали. Битва проиграна, война продолжалась.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
