— Дорогие мои, не буду скрывать: чрезвычайно приятно, когда твой однокурсник, человек, с которым ты какое-то время учился вместе, становится настоящей звездой. Так что я вам с удовольствием представляю Заслуженного артиста России Сергея Маковецкого. Сережа, привет.
— Привет, мой дорогой — Народного артиста России.
— А когда это ты уже и Народного успел получить?!
— В 98-м году.
— Уже давно! Извини, что я не знал.
— Заслуженный, народный… Ты понимаешь, к сожалению, к сожалению… Это раньше, в добрые советские времена, давало какие-то привилегии, какие-то дополнительные льготы на пенсии и дополнительные 13 метров квадратных… Но сегодня, как многие говорят, ничего не дает, но бодрит.
— Сережка, а зачем тебе какие-то привилегии? Ты — высокооплачиваемый актер, чрезвычайно популярный, снимаешься что называется, как из пушки, все у тебя хорошо. Зачем тебе какие-то привилегии? Это в советское время они нужны были.
— Приятно. Приятно. Если дают — надо брать.
— А дают?
— Ну, сейчас — нет. И я даже и не знаю о том, какие вообще возможны привилегии и льготы, но не об этом речь.
— В жизни не мог подумать, что когда-то наступит тот момент, что мы будем сидеть друг напротив друга в городе Нью-Йорк, и я буду задавать тебе идиотские и одновременно глубокомысленные вопросы о начале твоей театральной карьеры. Потому что я помню мальчика Сережу Маковецкого, который ковылял к Щукинскому училищу, рыдая от того, что его обобрала цыганка на Калининском проспекте.
— До сих пор помню, как это было. Не хочу вспоминать, потому что негатив сразу тебя окружает — как будто это случилось вчера.
— Твоя театральная жизнь сложилась, слава Б-гу, хорошо.
— Да, слава Б-гу.
— Я не думаю, что все почитатели твоего таланта знают, что «Щука» (Щукинское училище) — был последний выстрел, насколько я помню, да?
— Нет.
— Ты же поступал к Табакову?
— Я поступал только к Табакову, потому что еще в Киеве, наша троица, которая не поступила в Киеве, знаешь, как «три сестры»: «В Москву! В Москву! В Москву!». И мы шли конкретно к Табакову. Конкретно — поскольку знали еще в Киеве, что Табаков набирает себе курс. Ну, во-первых, первые друзья. Я приехал в Москву впервые. Правда, у меня не было никакого ужаса. У меня не было такого провинциального комплекса. Часто спрашивают: «А был ли какой-то комплекс?». Я говорю: «Какой может быть комплекс, когда приехал молодой человек с невероятным желанием поступить?!». Да я бы на Луну отправился, если бы там тоже были туры? И к тому же Москва для меня — это, как «Черный квадрат» Малевича, знаешь: ГИТИСс, «Щука», МХАТ, «Щепка». И так мы ходили друг за другом из одного в другой: «Ну как? Прочитал? Нет?». И я никуда не показывался, поскольку раз прошел на третий тур к Табакову — к нему и двигаюсь. И вот уже отслужил на театре более 25 лет, и я понял, что правильнее: «служу на театре», а не «работаю».
— Я буду тебе задавать вопросы на правах тридцатилетнего знакомства.
Чем ты объясняешь такую ситуацию. Ты ведь не был на курсе звездой? Помнишь, учились на других курсах такие люди, как, например, безвременно ушедший Стас Данько. Вот все знали, что это суперзвезда, что он закончит институт — открыта дорога во все театры, и он будет суперзвездой. Маковецкий не был звездой курса. Более того, когда ты попал в Вахтанговский театр после училища, ты какое-то время тоже отстоял с алебардой. Что произошло?
— Ошибаешься. Я стал звездой курса не сразу, а стал звездой курса, когда пошли дипломные спектакли, если ты помнишь.
— Меня уже не было в «Щуке», поэтому я не помню, я уже был в ГИТИСе.
— Я не был лидером на курсе, скажем так. Я, кстати, очень осторожно обращаюсь со словом «звезда», потому что сегодня столько «звезд», что уже неба не хватает. Сегодня, когда ты играешь роль, — ты в предлагаемых обстоятельствах. Но когда ты в них попадаешь, если ты чуткий актер, у тебя моментально происходят изменения взгляда, движений, рук. Потому что обстоятельства бывают разные. Но поскольку мы репетируем, ты же знаешь, как это было, этюды — это не была импровизация, а нужно было уже один этюд репетировать очень долго. И получался отрывок, только автор — не Чехов и Достоевский, а ты, непосредственно ты. Я все время так отставал в этих «предлагаемых обстоятельствах». А как только началось дело, пошли дипломные спектакли, вот тут мы с Володькой Симоновым стали лидерами курса, нас тут же обозвали гениями — ну, младшие классы — поскольку пошли, были замечательные роли. Я до сих пор помню роль Князева из произведения Шукшина «Штрихи к портрету» — когда человек пишет о государстве. Или Ковалева из «Носа».
— А почему тогда в театре (поправь, если я ошибаюсь) ты довольно долго просидел на вторых ролях?
— Никогда я не сидел на вторых ролях.
— Нет? Сразу пошел?
— Я когда пришел в театр, у меня был фантастический дебют — старинный русский водевиль. Это была заявка на все классические пьесы, начиная от Бальзаминова, Хлестаков. Другой вопрос, что всегда происходит то, что происходит в театре с молодыми актерами: их начинают втаскивать, вбрасывать в уже идущий спектакль, «вводы» это называется.
— То есть пошли вводы.
— Это естественно. Когда приходит молодой актер, его начинают вводить в тот спектакль, в этот. Каждый раз при том, что мне не хотелось, может быть, вводиться. Но тогда даже не было такого слова «не хочу»…
— Сережа, объясни мне, пожалуйста, по какой причине такого известного, популярного, востребованного и, извини меня за правду жизни, высокооплачиваемого актера понесло в сериалы?
— Ну потому и понесло.
— За «бабками»?
— Не только за «бабками». Должен тебе сказать, я никогда ради денег не снимался, только ради денег.
— Ты хочешь сказать, что во всех пятидесяти фильмах ты снимался из любви к искусству что ли?
— Но за это еще платят деньги.
— Нет я понимаю, но ты сказал: «никогда не снимался ради денег».
— «Только» ради денег. Если мне не нравится история, я там не буду работать. По поводу сериалов — понимаешь, я никогда огульно сериалы не хаял. Это наша действительность. Сегодня кино, большое кино снимается мало, а сериальная жизнь работает вовсю. Во-первых, уникальная возможность поработать и заявить о себе молодым актерам. Другой возможности нет.
— Но тебе-то уже не надо было заявлять о себе.
— Актеры, они не могут не работать. А к тому же, если я…
— Пожалуйста, не прибедняйся. У тебя, кроме сериалов, огромное количество предложений хороших режиссеров и хороших лент.
— Ты меня не слышишь. Я говорю, что большого «кина», его не очень много. Большого «кина» немного. И если мне предложили историю на восемь серий, хорошую историю, где замечательный характер писателя, которого можно понять. Он не бьет по морде, он пишет новый роман — это другие мозги. Если есть возможность хорошо попробовать в большом сериале рассказать об этом характере, почему не работать? Я немножко не понимаю смысла вопроса. Если плохой сериал, я там никогда не снимаюсь. Если плохой большой фильм, плохая роль, самая главная, но она мне не нравится — я тоже не буду сниматься
— Как тебе работалось с Рязановым?
— Очень хорошо.
— Ты доволен фильмом «Ключ от спальни»?
— Да. И своей ролью.
— И фильм, ты считаешь, получился?
— Мне кажется, получился.
— Я Рязанову задал провокационный вопрос, не скажу, как он ответил, мне интересно, что ответишь ты. В начале программы ты сказал, на мой взгляд, очень трезвые слова, которые не так часто слышишь от актера, что у нас уже небосклона не видно, все — звезды. И вот я спросил Рязанова: на российском небосклоне очень много звезд — Маковецкий, Машков, Миронов… раньше были тоже звезды: Евстигнеев, Олег Борисов, Луспекаев… Не кажется ли вам, что уровень тех звезд (я надеюсь, что ты сейчас меня не пошлешь никуда), по сравнению с уровнем нынешних звезд, несколько отличается? Рязанов мне на этот вопрос ответил. Что ты ответишь?
— Ну, в данном случае, если я сейчас… Ты же так сказал: «Маковецкий, Машков…»
— Я специально твою фамилию упомянул, чтобы не думали, что я хожу кругом да около.
— Понимаешь, я себя не буду сравнивать с Евгением Евстигнеевым, который, на мой взгляд, выдающийся артист. И я себя не буду сравнивать с Борисовым…
Мы разные. Мы другие. Но я должен сказать, ты назвал совсем неплохой список.
— А Рязанов сказал, что я абсолютно не прав. Он сказал, что это просто… Он практически сказал то же, что и ты, что, собственно говоря, он не может сказать, что сегодня звезды ниже уровнем, чем звезды, которые были пятнадцать лет назад, просто они другие.
— Другие. Все другое. И мы другие. И любовь зрительская другая. Их, во-первых, звездами не называли, они были любимыми артистами. Нас также иногда балуют вот такими эпитетами, что мы — любимые актеры. К нам подходят и говорят: «Спасибо вам большое». Я, кстати, очень это люблю. Не автограф, не «можно с вами сфотографироваться?», а когда просто говорят: «Смотрели, нам очень нравится ваш персонаж». Когда я сыграл в «72 метра», то в зале сидели и говорили: «Как ты думаешь, Маковецкий добежит?». Не Черненко, а — Я обожаю этих артистов, которых ты назвал. Но знаешь, мы другие по всему, по отношениям… Хотя, хотя вот эти фамилии, которые ты назвал, мне кажется, что это…
— Можно много добавить.
— … Такие же белые вороны по серьезному отношению к профессии.
— Тебе не кажется, что количество вот этих белых ворон, о которых ты говоришь, можно увеличить до бесконечности. Вспомнить и Леонова, ну, много актеров. Тебе не кажется, что это число белых ворон было все-таки несоизмеримо больше, чем сегодня? Что сегодня этих белых ворон, действительно, единицы?
— Тогда был совсем другой подход к профессии. Тогда, может быть, не было такой возможности, этого оголтелого сериальства. Сегодня актеры очень легко к этому относятся. Очень легко. «Ну, подумаешь, я здесь, я там, я в театре, я могу уйти из театра, я не дорожу своим театром, потому что меня пригласили в сериал, я бросаю театр». Они — эти звезды первой величины никогда себе этого не могли позволить, так же, как и я сегодня не могу себе это позволить. Как бы мне ни хотелось сняться в кино, но я понимаю: фильм — это только фильм, и все. А театр — это жизнь. И это — не громкие слова. Они не были белыми воронами, у них было другое воспитание. Почему вот сегодня мы говорим о белых воронах? Сегодня очень мало осталось, на мой взгляд, актеров, которые серьезно относятся к профессии. Может быть, чрезвычайно серьезно. Сегодня очень многие, как мне кажется, могут заниматься этим делом, а могут спокойно не заниматься. Я лично не могу.
— Так, Сереженька, может быть, про тебя правильно говорят, что Маковецкий блистательный актер еще и потому, что он не только найдет язык с любым режиссером, а потому, что он замечателен для любого режиссера, поскольку он настолько восприимчив…
— Да.
— Что режиссер даст, то он потом гениально и воплотит.
— Естественно.
— …И поэтому он любого режиссера, причем самых разных, и устраивает?
— А актер должен быть таким податливым, мягким, он должен быть чувствительным. Есть субординации в этой профессии. Надо услышать в первую очередь. И самое сложное — услышать то, чего от тебя ждут, чего от тебя требует режиссер, и попытаться это выполнить.
Может быть, поэтому я отличаюсь в какой-то степени от других актеров, или другой актер отличается от меня…
— Ты очень много работаешь. Тебя жена бросить не собирается? Ты вообще дома-то бываешь?
— Моя жена уже привыкла к моим частым поездкам. Встреча, любовь, разлука, опять встреча, любовь, расставание… Я люблю путешествовать.
— Кто жена?
— Жена закончила театроведческий факультет ЛГИТМИКа, но ни одного дня не работала в театре. Она приехала в Одессу, где мы с ней и познакомились, попала на киностудию, попала к Кире Муратовой на фильм «Долгие проводы» и «заболела» кино. То есть она в театре, по профессии она театровед, она никогда в театре не работала, она уникальный человек как редактор кино. Ну, достаточно ее послужного списка — это фильмы, которые все знают и любят, это «Место встречи изменить нельзя», «Дети капитана Гранта», «Зеленый фургон», «Приключения Электроника», «Три мушкетера». Это все ее картины.
— Сережа, я вынужден с горечью констатировать, что наше с тобой время практически истекло. Осталось буквально несколько минут для того, чтобы ты не нарушал нашу традицию. Две строчки, четыре, короткое стихотворение — на твой выбор.
— Я прочту стихотворение, которое я очень люблю.
«У сына и матери есть роковое неравенство,
Особенно если он взрослый и только один.
Последний мужчина, которому женщине хочется нравиться,
С которым нарядной ей хочется быть — это сын.
Когда моя мама тихонько садится на краешек
постели моей,
Сняв промокшие ботики с ног,
Исходит из губ ее невеселых, но не укоряющих
Убийственно нежный вопрос: «Что с тобою, сынок?»
У сына ответа и нежности даже не выудишь,
Готов провалиться куда-нибудь в тартарары
И тупо бурчу: «Все в порядке.
Да, кстати, прекрасно ты выглядишь»,
По лживым законам трусливой сыновней игры.
Неужто сказать мне действительно матери нечего,
Тянувшей меня? Подневольно сгибаясь в дугу,
Я прячусь в слова: «Успокойся, напрасно
не нервничай».
Мне есть, что сказать, но жалею ее, не могу.
Межа между нами слезами невидимо залита,
И не перейти отчужденья межу.
На мамины плечи немыслимо взваливать
Все то, что на собственных еле держу.
Когда мы стареем, тогда с бесполезным раскаяньем
Повинно приходим на холмики влажной земли,
И мамам тогда, ничего не скрывая, рассказываем
Все то, что когда-то в глаза им сказать не смогли».
На этой грустной ноте, на этих замечательных стихах я просто хочу всем пожелать, нашим мамам — особенно: живите столько, сколько вы хотите!
— Сережка, большое тебе спасибо за эти стихи. Мне ужасно было приятно тебя увидеть, с тобой встретиться. Наступают, знаешь, те самые моменты, когда благодарен профессии за то, что она дает вот эти встречи. Я тебе хочу пожелать радости творчества. Хочу тебе сказать, что я счастлив, что так удачно сложилась твоя актерская судьба.
Печатается в сокращении
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
