Земля на Западном побережье США открывается океану с еле ощутимым вздохом желания, как будто бы стараясь приникнуть к нему как можно ближе, раствориться в волнах, не проводя различия между сушей и морем, совсем как в первые дни Творения. Должно быть, именно так и выглядел Ган Эден — райский сад и так выглядела бы вся земля, если б не вечное человеческое стремление дополнить и улучшить.
Плавные очертания холмов Северной Калифорнии сменяются просторными долинами, где ровными рядами высажены виноградники — осенью здесь созревают тяжелые грозди кремового, подернутого бархатной дымкой шардоне.
Знаменитая 49 Mile Road, дорога, обегающая все достопримечательности Сан-Франциско и окрестностей, закручивается причудливыми петлями, рано или поздно приводя к уютной чаше залива и раскинувшемуся вдоль него городу. Он спускается к воде, будто стремясь полюбоваться своим отражением, замкнутым в идеальную картину прямой чертой знаменитого моста. Мост, конечно же, не золотой, он цвета неба на закате, одновременно и замыкающий пространство, и зовущий вдаль — туда, где открывается взгляду бесконечный океан.
Сан-Франциско в каком-то смысле антипод Нью-Йорка. Здесь не чувствуешь себя транзитным пассажиром, которого город стремится отправить дальше, в еще не изведанные просторы континента. Может быть, дело в том, что от Тихого океана, подавляющего своим величием, город отделен знаменитым проливом «Золотые ворота». Вода в нем почти всегда спокойна, а белокаменные объятия домов вокруг добавляют смотрящему на запад уверенности в себе — ведь здесь, за спиной, на востоке, целый континент.
Хотя и в Сан-Франциско ощущаешь неуловимое, бестелесное дыхание дальних земель. Северный ветер приносит с собой вечные дожди Сиэтла и, охлаждаясь над просторами Аляски и арктической Канады, наползает на город сырыми туманами и запахом рыбы. На Fisherman’s Wharf, там, где город подходит совсем близко к морской воде, чайки кружат над головой, и тянет ванилью из близлежащей кондитерской Жирарделли, где в центре зала бьет фонтан лучшего в Америке шоколада. Южный ветер пахнет корицей, тропическими цветами и китайскими благовониями. Особенно хорошо этот запах слышен в здешнем Чайнатауне, самом большом в мире, где рестораны перемежаются таинственными лавками с антиквариатом и знахарскими снадобьями.
Европейцы заселили эту часть Калифорнии не так уж давно. 2 ноября 1769 года губернатор испанских владений в Калифорнии дон Гаспар де Портола вышел со своими людьми на берег залива и увидел вдалеке волны Тихого океана. С самого начала своего существования Сан-Франциско приветствовал всех, кто оседал на его берегах. Испанцев, евреев, русских, американцев, китайцев. Он принимал всех — и тех, кто проходил сквозь городские улицы, как нож сквозь масло, стремясь в неизведанные пространства Севера и возвращаясь — в мехах, с карманами, набитыми золотым песком. Или не возвращаясь вовсе. Но были и другие — те, кто оставались на вершинах или у подножия его пятидесяти холмов, открывая его гостиницы, лавки и рестораны, врастая в городскую плоть, становясь частью его улиц и домов.
Старое здание
синагоги Эмману-Эль
Евреи появились здесь вместе с Золотой лихорадкой. На Монтгомери-стрит их раннее присутствие документирует бронзовая табличка: здесь 29 сентября 1849 года в палатке с видом на залив состоялась первая в городе служба Рош Хашана. В ней участвовали двенадцать евреев — вся тогдашняя община города. Через десять дней, на Йом Кипур, в той же палатке собралось уже тридцать человек. Спустя четыре года, в 1853-м, евреев в городе было уже три тысячи, и среди них был эмигрант из Германии Леви Страус, именно здесь додумавшийся снабжать золотоискателей прочной и практичной одеждой — джинсами.
Палатки уступили место устремившимся ввысь синагогам: третьей по величине в США общине Эмману-Эль, где собирались выходцы из Германии, и сумрачному бастиону общины Шеарит Исраэль, давшей приют евреям из Польши и Российской империи. Негласное соперничество двух синагог закончилось с постройкой — после разрушительного землетрясения 1906 года — нового здания синагоги Эмману-Эль, в псевдороманском стиле.
Здесь, на берегах залива, родились и росли те, кто после Второй мировой изменил характер и саму будущность Америки — поколение битников и хиппи. Сумрачно-прекрасные юноши в кожаных куртках и их подруги — с короткими стрижками и презрительным изгибом губ. Длинноволосые мальчики в джинсах, разрывавшие приписные свидетельства во время войны во Вьетнаме, и их девочки — босые, в цыганских юбках, с венками на голове. Те, кто усыпал зеленые газоны городских парков сумасшедшим летом 1967-го. Летом любви, The Summer of Love, когда в городе собрались почти миллион таких мальчиков и девочек, с пацификами на щеках. Make love, not war.
Их внучки уже вошли в возраст и сводят с ума заезжих визитеров особенной калифорнийской походкой — плавной и томной, будто скользящей по волнам океана. Блестящие волосы девушек развеваются на морском ветру, а лица покрыты местным загаром — нежного оттенка лесного ореха.
Земля Северной Калифорнии и вправду напоена свободой — но не безразличной ее разновидностью, а прекрасной, теплой, заботливой свободой, той, о которой писал пророк Миха: «И каждый человек будет сидеть под свой виноградной лозой и под своей смоковницей».
Плоды этих смоковниц выставлены вдоль сельских дорог в долинах Сонома и Напа — вместе с яблоками, персиками и грушами. Белая пыль покрывает машину, деревенский воздух наполнен тишиной и покоем, а оказавшись в гостинице, первым делом распахиваешь окно и видишь, как медленно заходит солнце за горами — там, где заканчивается Америка и начинается океан.
Вернувшись в Сан-Франциско, садишься с чашкой кофе где-нибудь в угловой забегаловке на три столика, в районе Хейт-Ашбери, там, где взбираются вверх и стремятся вниз узкие улицы. Стены домов под черепичными крышами напоминают обо всех средиземноморских городах одновременно. На разноцветных балконах развеваются радужные флаги, а издалека слышен звон колокола в вагоне фуникулера.
Этот город не бывает неприветливым. Даже в феврале, когда залив скрывается под одеялом тумана, сквозь который слышна перекличка идущих на запад кораблей. Их низкие гудки проносятся над холмами, подхваченные голосами города — перестуком каблуков, шуршанием троллейбусов, звоном трамваев. Волны этой музыки несутся над Калифорнией, сливаясь с плеском прибоя, шумом дождя, проникая внутрь человека, в самое сердце и душу его.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
