Окончание.
Начало в № 860
— У тебя, Миша, эпигонов появилось огромное количество… Доходит до того, что ты, насколько я знаю, не так давно попал на концерт Шуфутинского. Получил удовольствие? Чего смеешься? Расскажи.
— Это пиаровские штучки. Я не был на этом концерте. Нет. Но мне сказали, что Шуфутинский выступал. Это просто уже журналисты раскрутили, что я пришел на концерт. Ну как ты себе можешь представить, что я приду в зал, и меня никто не заметит? Это же невозможно, да? Но вообще много на самом деле людей, которые после того как появились мои пластинки первые в Советском Союзе, стали сначала подражать, а потом делать нечто, используя мои приемы аранжировки, используя мой стиль. Некоторые даже получили серьезную популярность благодаря этому. Я совершенно не ревную, потому что это очень хорошо.
— Совсем не ревнуешь, Миша?
— Да нет, конечно! Это важно, когда в жанре появляются новые исполнители. Пускай из десяти будет только два стоящих, но они будут. Еще десять родят еще двоих. Понимаешь, сегодня уже никуда это искусство не денешь. Шансон — это древнейшее искусство. Древнейшее. Я как-то готовил программу для одной радиостанции, которая называется «Наколочка». И мы с моим другом, композитором Игорем Зубковым залезли в библиотеку в консерватории, стали ковыряться там в книгах и нашли книгу на французском языке, которая называется «500 лет шансона». Она была выпущена в 1901 году. Можешь себе представить?! Такая книга!
— Миша, сейчас я тебе подлянку кину…
— Я спрячусь за очками.
— Ты меня сейчас опозоришь перед зрителями? Я знаю, как вокалисты «любят», когда их просят спеть в приватной обстановке, без микрофона, без нормальных условий… Как на кухне, когда сидим и просто разговариваем.
— Ну давай. Мы вдвоем с тобой будем петь?
— Нет уж, извини, я песню портить не буду.
— Ты будешь сам петь?
— Миша! Имей совесть!
— Да нет, я могу. Но ты говоришь: «певцы, вокалисты», я — не вокалист. Начнем с того, что я не певец…
— Судя по тому, как ты начал скромничать, ты меня не подведешь и что-то споешь.
— Я тебя не подведу. Но я, правда, не вокалист, не певец, я исполнитель, музыкант. И я чувствую песни по-своему и по-своему их преподношу. А вот что спеть сейчас, я не очень хорошо знаю… Вспоминаю, как в каком-то, черт знает каком, 85-м или, 86-м году в ресторане «Одесса» я слушал Алешу Дмитриевича, и он пел:
«Эх, цыганка, да ты не грусти,
А слезы горькие скорей утри,
А мы поедем с тобой
в дальние края,
Где веселье и счастье
ждет тебя.
Ай нэ-нэ-нэ…»
И я вспомнил, как он вышел, такой щуплый мужичок (покойный, сегодня уже нет его) и заиграл на этой гитаре, и это был такой бой, такая музыка, такие звуки фантастические, в нем была такая энергия! Вот эта песня мне вспомнилась, и представляешь, я с одного раза поехал в студию, записал ее, сделал, и она открыла мой альбом.
Такая незатейливая, простая песенка, а очень-очень получилась яркая и хорошая… А еще Полярник написал хорошую песню для меня. Называется она «Играл скрипач». Я ее обработал под еврейскую. Мне показалось, что этот скрипач слепой, еврей.
— Некий переброс со «Скрипач а идиш Моня»?
— Да. Я, кстати, с Моней встречался.
— Я с ним тоже встречался. Это ведь та самая знаменитая стекляшка, которая была в Ростове-на-Дону… Горел камин, и Моня выходил со скрипкой и с орденами…
— А я когда приехал и выступал на стадионе в Ростове в первый мой приезд туда, он вышел ко мне и играл. Я ему спел тогда эту песню Розенбаума… А эту — «Играл скрипач», написал Полярник, такой есть поэт.
«Среди задворков каменных
Играл скрипач молоденький
О поцелуях пламенных,
О нежной темной родинке.
Вела рука ранимая
Смычок свой очарованный,
И снова та, незримая,
Краснела зацелованным…»
«Играл скрипач» — шикарная песня, я ее записал с хором Турецкого. И потрясающее соло на скрипке…
— У тебя большой процент хороших клипов. У других в основном, получается так: в лучшем случае один клип неплохой, а остальное — мусор. Почему? Тебе просто не жалко денег, чтобы хороших режиссеров нанимать?
— Вообще в жизни моей есть правило — я доверяюсь полностью квалифицированным людям, и я им верю. Но я и участвую. Меня интересует, что происходит, как это будет сделано. Я задаю глупые вопросы, мне отвечают на глупые вопросы глупыми ответами. Но, тем не менее, я, безусловно, участвую. Но на самом деле Кеосаян, Кальварский очень талантливы и профессиональны…
— Сын Эдмонда Кеосаяна, который «Неуловимых» снимал?
— Да, да, да.
— Я считаю, что «Ты себя побереги», который он снял, один из самых замечательных клипов. Я его очень люблю.
— Ты знаешь, он получил первую премию на каком-то фестивале в Каннах как самый лучший клип.
— Маленький спектакль. Там и завязка, и кульминация, и развязка — все на месте.
— Не снимаю клипов больше я сейчас.
— Я такие тексты слышал, что просто страшно произносить…
— А ты не слышал самого гениального:
«Ты целуй меня в живот,
Ниже, ниже, ниже… Вот!»?
— Потрясающе. Поэтическая вершина… В каком году ты практически переместился отсюда в Москву?
— Начиная где-то с 93-го года. У меня там офис, компания.
— Поделись, пожалуйста, своими ощущениями. Как ты, после стольких лет жизни в США, воспринимаешь Россию?
— Два измерения. Первое — безусловно, там начался капитализм. А это прогресс, расцвет. Рано или поздно страна приходит к нормальному состоянию более или менее. Проблема в том, что люди совершенно не готовы к этому, они не дотягивают, конечно, до Америки очень сильно. Поэтому Америку сильно там не жалуют…
— Ты чувствуешь эту жуткую ненависть по отношению к Америке?
— Чувствую, и меня это страшно раздражает. Она даже не в народе, она у журналистов, она на телевизионных каналах. Причем я знаю, что это не сверху диктуется, это их внутренняя неприязнь к тому, кто живет лучше и умеет жить лучше, кто умеет улыбаться, кто уважает других. Меня убивает, когда они начинают говорить с пренебрежением про Америку! Вот, я приезжаю в какой-то город в Украине. Меня принимает мэр города. Мы сидим за столом, обедаем, и он мне говорит: «Да были мы в вашей Америке!» Я говорю: «Ну и что?» — «Да не понравилося нам». Я говорю: «А что ж такое?» — «Да грязно больно!» Понимаешь, да?! Ну вот с кем разговаривает? Ну вот о чем говорит?! Я закрываю на это глаза, я там живу и работаю, поскольку там 100 миллионов моих зрителей.
— Миша, ты понимаешь, вот это отношение мэра меня мало волнует. Меня гораздо больше раздражает, что отношение журналистов, писателей, художников, вроде бы интеллигентных людей, которые еще десять лет назад смотрели на Америку как на что-то потрясающее и замечательное, сменилось откровенной ненавистью… Мне, например, рассказывали, что во время фильма со Шварценеггером, когда террористы убивают очередного американского агента, в зале аплодисменты звучат.
— Это отношение к Америке, оно в народе даже не так чувствуется, как в прессе и на телевидении. Кстати, есть, допустим, «Эхо Москвы», которое совершенно противоположную позицию занимает.
— Ну «Эхо Москвы», насколько я понимаю, вообще, единственное радио, которое противоположную позицию занимает.
— Конечно. А у них как принято было раньше, так и продолжается. Поехал Путин в Америку, с Бушем поговорил в дружеской обстановке, вместе погуляли, выпили, поели — вдруг все сразу заговорили хорошо про Америку. Российские средства массовой информации — проститутская среда.
— Отрабатывают то, что заказывается?
— Да, да. Но я не думаю, что заказывается совсем сверху. Там все преувеличено. Ну, допустим, человек может сказать, моему пиар-директору, когда тот звонит по поводу какого-то материала: «Нет, нет, Шуфутинский нам не интересен, пока с ним ничего не случилось». То есть пока он жив, он нам не интересен, понимаешь?! «Для нашей газеты — нет, он не формат. А что-нибудь случилось?» — «Нет, не случилось». — «А что происходит?.. А, альбом новый. Да нет, ну это понятно. У всех новые альбомы, это нам не интересно». То есть там надо, чтобы с тобой что-то произошло: чтобы тебя ограбили, чтобы в твою машину врезался, там я не знаю, самолет… Понимаешь, это бизнес. Так и здесь — им надо накручивать все время, что-то такое нагнетать. Вот они и нагнетают про Америку. Страна, безусловно, встала на рельсы, и обратного пути уже нет. Просто это будет гораздо дольше и мучительнее, потому что люди не готовы, они не созрели, они не понимают. Здесь ты можешь проехать по всей стране и на каждом перекрестке увидеть признаки цивилизации (я однажды проехал из Нью-Йорка до Лос-Анджелеса на машине, и мы прекрасно это видели), там — нет. Ты отъезжаешь 150 километров от Москвы, и уже совершенно другая страна, живущая другими интересами и по другим законам. Поэтому потребуется очень много времени для того, чтобы это изменилось. Кроме того, здесь, предположим, человек неблаговидным образом работал в компании или партнера обманул и был изгнан, и если я об этом узнал — в худшем случае я ему не подам руки, не поздороваюсь. В Москве — по-другому. Там просто его сразу застрелят.
— Не изменилось в этом плане ничего?
— Изменилось. Криминальная часть населения старается перейти в легальный бизнес.
— К тебе всегда тянулись «крутые», криминальные авторитеты, мафионеры, они и уважали тебя, и зазывали к себе. Ты устаешь от этого? Или привык?..
— Они тянутся не только ко мне, а вообще ко всем.
— К тебе — особенно, учитывая и жанр, и голос.
— Ну у меня есть мужское начало, его гораздо больше, чем у Пенкина, или там у кого-то еще, поэтому они, безусловно, тянутся ко мне. Я на самом деле мало общаюсь, очень мало общаюсь с людьми, которых не знаю. И если я это делаю, то они никак для меня не различаются по социальному положению или по роду занятий. Я их не разделяю: это вор или прокурор, адвокат или карманник… Я вижу человека, он мне или нравится, или не нравится. Я или хочу с ним говорить, или не хочу — вот и все. Я не ощущаю никакой усталости. Наоборот, намного тяжелее, когда ты приезжаешь на какое-то мероприятие, и ты должен 65 раз сфотографироваться и подписать 100 открыток. Вот это немножко утомляет. Но я не позволяю себе никогда в жизни показать это людям, потому что это тоже часть моей работы. Часть того, за что мне платят хорошие деньги. Я им нравлюсь, они пришли ко мне с любовью, они принесли свои деньги, и я должен их отработать. И должен показать, что не только я им нравлюсь, а они мне тоже нравятся. А они на самом деле мне нравятся! Поэтому я сажусь, каким бы ни был усталым или больным, или как бы мне ни надо было бежать, или не хочется — и подписываю эти пластинки, порой пиратские пластинки, потому что других нет. «А можно сфотографироваться?» — «Конечно, я для этого сюда и приехал!» Встаю и фотографируюсь. Совершенно не ломает меня. Приходят люди, и я не спрашиваю: «Ты вор или милиционер?» Какая мне разница! Понятно, я знаю основных в Москве, их все знают. Но чем они отличаются от тех, кто гораздо выше их?
— Ты постоянно ездишь и по России, и по бывшим республикам Советского Союза, и по Европе… Ничего не изменилось: самые красивые женщины все равно в России?
— Пожалуй, да. Хотя в последнее время наблюдается много красивых женщин в Швейцарии, в Австрии, но они почему-то все говорят по-русски.
— Миша, я бы тебя сейчас спросил что-нибудь «этакое», но не исключено, что Маргарита в Лос-Анджелесе смотрит передачу…
— А что ты хочешь у меня спросить?
— Ну, например, я бы тебя спросил, почему ты часто меняешь женщин, которые вокруг тебя на сцене, или почему тебе уже не хватает двух…
— Просто у меня в коллективе в танцевальной группе три девушки и два парня.
— Удобно…
— Я не часто меняю, потому что это коллектив, они прирастают друг к другу, но есть программа, которая обновляется постоянно. Ну я стараюсь… От меня никто не уходит так просто…
— От тебя уйдешь…
— Многие люди работают со мной с первого дня, когда я приехал в Россию, в Советский Союз — тогда еще. То есть я стараюсь держать людей, поскольку это залог правильной работы. Кроме того, у нас же масса других работников, не только артистов и артисток. У нас офис большой, у меня два секретаря, два водителя, компьютерщик, бухгалтер… Студия с моим сыном.
— Короче, ты бюрократ.
— Я не бюрократ, просто вести бизнес по-американски стараюсь.
— Миша, наше время почти закончилось. Я тебе тут приготовил сюрприз, не предупредил, что программа всегда заканчивается стихами. Две строчки, четыре, короткое стихотворение — на твой выбор.
— Две.
— Давай.
— Афанасий Фет — по поводу твоего предыдущего вопроса.
«Я жить хочу, я голоден,
я жажду,
Хочу шампанского
и много-много дев».
— Понятно. Я тебе очень благодарен за то, что ты выбрал время и пришел. Мне очень приятно было с тобой повидаться и поговорить. Хочу тебе пожелать радости творчества, чтобы у тебя всегда были аншлаги и чтобы когда ты выходишь на сцену, которая для тебя, конечно же, является наркотиком, ты видел в зале людей, подпевающих тебе. И еще я хочу тебе пожелать, чтобы ты продолжал быть жадным и до вина, и до творчества, и до дев, и чтобы кураж, который в тебе существует, никогда тебя не покидал. Спасибо тебе большое.
— Спасибо, Витя.
Печатается в сокращении
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
