Как-то раз, прослушивая попавшееся мне в сети Адажио Альбинони, я обратил внимание, что сопровождавшие исполнение пейзажи, в действительности, с этой музыкой диссонируют.
Присущее природе величие и торжество, проявляющееся в этих фоновых пейзажах, в музыке Альбинони, пожалуй, присутствовали, но, все же, доминировало в нем нечто иное — откровенно драматичное и даже трагическое.
Все разъяснилось после того, как я узнал историю появления этого произведения, о котором стало известно относительно недавно – в 1958 году.
Именно тогда итальянский композитор Ремо Джазотто (1910-1998) обнародовал этот шедевр, преподнеся его в собственной обработке.
Джазотто рассказал, что в феврале 1945 года, по завершении трехдневной ковровой бомбардировки Дрездена, он забрел на руины Саксонской земельной библиотеки, и там обнаружил небольшой фрагмент с нотами, принадлежащими Томазо Альбинони.
По словам Джазотто, этот фрагмент содержал басовую партию и пару мотивов первой скрипки. На этом основании композитор реконструировал всю пьесу целиком.
Таким образом никому доселе неведомый шедевр Альбинони, приобрел столь же заслуженную сколь и громкую славу.
Между тем в 1998 году известный музыковед профессор Люнебургского университета Вульф Дитер Лугерт опубликовал в февральском (№ 53) выпуске журнала «Praxis des Musikunterrichts» статью, в которой показал, что история, рассказанная Джазотто, не соответствует действительности.
Критики еще и раньше обращали внимание, что стилистически Адажио отличается от других произведений эпохи барокко, теперь же выяснилось, что соответствующий музыкальный фрагмент из наследия Альбинони в собрании библиотеки отсутствует и никогда не значился в его картотеке!
Таким образом выяснилось, что Адажио является музыкальной мистификацией, созданной самим Джазатор!
Композитор умер через полгода после разоблачения, никак на него не прореагировал и, возможно, о нем даже и не слышал.
Когда я узнал эту историю, то усмотрел в ней след, указывающий на источник вдохновения Джазотто. Наконец мне стало ясно, какие картины на самом деле должны иллюстрировать его «подделка».
В детстве и отрочестве я почти каждый год бывал в Калининграде – Кёнингсберге – благо имел там родственников и по отцовской, и по материнской линии.
Тогда — через 15-20 лет после войны – центр города, участок примерно в километр диаметром, представлял собой покрытую руинами пустошь.
Я подолгу бродил по этой безлюдном зоне, подбирал гильзы и пули, карабкался на стены, входил в дворцовые палаты и зал кафедрального собора, к которому примыкала неповрежденная взрывами могила Иммануила Канта.
Я воспринимал эту территорию как машину времени, которая переносила меня в то страшное недавнее прошлое.
Благодаря этим смутным образам я зримо соприкасался с тем переживанием краха великой культуры, которому трудно подобрать слова, но которое, как я теперь стал понимать, как раз и слышится в Адажио.
В нем слышится скорбь ангела, взирающего на разрушенные европейские города – итог ста метоновых циклов (девятнадцати веков) христианской истории; в нем слышится горечь краха гордых просветительских мечтаний о Разуме, который «на всех высотах и во всех глубинах водружает знак своего суверенитета» (Гегель)
Я открыл имиджи «Bombing of Dresden 1945» и понял, что не ошибся.
Музыка была навеяна Джазотто видом руин, под которыми оказались погребены тысячи и тысячи немцев!
По-видимому, Джазотто не только блуждал по развалинам библиотеки, но взобрался также и на крышу собора, с которой вместе с ангелами взирал на уничтоженный город.
По-видимому, там вместе с ними он как раз и подслушал эти звуки.
Как бы то ни было, его Адажио явилось реквиемом по Европейской культуре. Реквием, эпиграфом к которому могут послужить слова пророка: «В день этот – слово Господа – истреблю Я мудрецов в Эдоме и разум на горе Эсава» (Овадья 8)
В последние полтора года, наблюдая разрушения в секторе Газа, я не раз ловил себя на мысли, в какой мере Адажио не соответствует картинам нынешних разрушений, насколько эта музыка в данном случае неуместна. Амалек Амалеку рознь.
Если вдуматься, то после всплеска философской мысли в раннем средневековье, и известных архитектурных достижений, арабы (не путать с персами) не предложили миру ничего кроме пояса смертника.
Какие же звуки должны слышаться нам с высоты ангельского полета в южном Негеве?
На мой вкус, картинам разрушений Хан-Юнеса, Рафиаха и Джебалии более всего подходит ставшая популярной в армии песня: «Аль тира Исраэль» — «Не страшись Израиль, разве не лев — ты? А если лев зарычит, кто не устрашится?»
Но это мой выбор. Уверен, что некоторые предпочтут «Харбу-дарбу»
, а иные, великий шлягер прошлого — 2024 — года «Ашем Иштабах тамид охев оти».
И то верно. Стертая с лица земли Газа хороша для всех: и для евреев, и для арабов, и, конечно же, для европейцев, как будто бы начинающих сознавать, что «конец истории» позади, и снова нужно жить.
Не скажу, впрочем, что их «боевая песнь» лишена своего очарования.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
