Фото: newsru.co.il
О ценностях, которые осознаёшь не сразу…
Было это давным-давно… Ну, правда, так давно, что я даже не вспомню год. Допустим, 1994-й. Или 1995-й. Неважно.
Жизнь моя тогда была прекрасна и замечательна. Я был холост. То есть, одна жена была в прошлом, а про будущую я даже не думал. Зарабатывал я прилично, дошёл до какой-то должности в хорошей компании, и вся моя жизнь была посвящена работе и развлечениям. А здоровья у меня было… ну, как у хорошего скакуна, которого выставляют на Гран-При. Тот, кто помнит меня в те годы, легко подтвердит.
Мы гуляли. Очень. Жили от шаббата до шаббата, вкалывали, как психи, зато на выходные брали от жизни всё.
И вот, в один из таких шаббатов я проснулся рано утром. Должен отметить, что посидели мы с друзьями очень. Даже для нас. А я всегда просыпаюсь рано, не в зависимости от того состояния, в котором прибыл домой. Жили мы тогда парой. Я и мой пёс. Пёс был странным. Классным, очень красивым, но странным. Порода — афганская борзая. Если бы я знал о нём всё заранее — мы бы не выбрали друг друга. Он царственная особа, позволяет себя любить и меня воспринимает как квартиранта. Порода ещё та.
И то правда, я появлялся дома, чтоб сменить бельё, одежду, принять душ и отправляться дальше, навстречу приключениям. И, естественно, выгулять его. Жили мы в студии. Это огромная комната с кухней и большой балкон. Нас всё устраивало. Когда я появлялся, чаще всего под утро, пёс нехотя слезал с моего дивана. Понятно, что он считал его своим. Как и саму квартиру. Но в целом мы жили душа в душу и не мешали друг другу.
Так вот, просыпаюсь я шаббатним утром и понимаю, что состояние у меня почти как у Степана Лиходеева из великого романа «Мастер и Маргарита». Правда, ко мне не пришёл Воланд и не предложил все те пряники, что получил директор варьете.
С трудом разлепив глаза, я начал собирать себя в кучу, зная, что пса надо выгулять. Это не обсуждается. Даже не привязав его, я поплёлся к дверям на лестничную клетку. Собака обошла меня и легко потрусила вниз. Пошёл и я. Сделав два шага…
Ну что вам сказать. Убирали подъезд два олима (олим — новые репатрианты. Иврит, множественное число). Супружеская пара. И делали это по ночам. Естественно, что пол не высох. А они его не протёрли. Высшее образование, видимо, не позволяло. Дальше рассказывать?..
Летел я недолго, но качественно. Почти два пролёта, обогнав удивлённую собаку. Ушиб всего Лёвы вышел… но это ладно. Сломал я ногу. В двух местах. Надо же было так удачно приземлиться, я вам доложу. Лежу, скучаю.
С лестницы на меня с удивлением и, надеюсь, с сочувствием, смотрит пёс. На грохот мой — вылетели все соседи. Благо был шаббат, утро. Ой, что там началось! Подушка под голову, вода немедленно, скорая уже едет. Полный фарш. Пса моего немедленно куда-то увели. Выгуляли, накормили и вернули.
После больницы, снимков и гипса я прибыл домой. Верхняя соседка как раз в компании пса заканчивала варить мне обед на моей же кухне.
Я остался с ним один. Сижу на стуле и понимаю, что всё плохое позади. Ну болит. Переживу. Костыль есть, настроение вроде тоже.
И тут мой взгляд падает под стол. Там, где лежит собака. Ведь я ему всё это рассказываю.
Я вижу там сумку. Б****! — именно так я и подумал. — «Мне завтра в милуим (милиум — резервистская служба в Государстве Израиль)! Вон я же сумку даже собрал. Как я забыл?»
Надо знать меня. Я и сейчас такой же, честно говоря. В шесть утра мы с псом пошли грузиться.
Моя «Хонда», моя любимица, была с коробкой автоматической. Нога сломана левая. Делов-то…
Заехав по дороге в один из арабских магазинчиков, мы затарились, как обычно. Много качественного алкоголя, много всяких вкусностей и кость для собаки. Её выдали отдельно. Забив багажник, мы тронулись.
Дорога от Од а-Шарона до базы Зиким прошла здорово. Я рассказывал псу, что еду не просто так. Понимаю, что мог бы остаться дома, прислать справку. Какие уж тут сборы? Но зная, что мы должны, как обычно, заходить в Газу, мне не захотелось, чтоб хоть кто-то из роты подумал, что я закосил. Ну не принято у нас так было. Пёс грыз кость, согласно кивал, и мы летели по пустой дороге.
Долетев до шлагбаума на базе, я показал мальчику свой костыль, ногу и пса. И он меня пропустил. Появление моё было фееричным. Мне, и правда, обрадовались. Командир роты, улыбнувшись, правда, сказал: мол, знал, что я идиот, но не знал, что до такой степени. Пацаны получали оружие, снаряжение, потом они все встали в хет, и босс начал ставить задачу. Всё, как обычно. А потом вдруг, повернувшись ко мне, спросил:
— Ну, ты ничего не хочешь сказать-то?
Я обычно не теряюсь, и язык у меня подвешен. А тут замямлил… говорю, вы берегите себя, извините, что подвёл, что не с вами в этот раз. Видно было, что я расстроен. Они как бросились ко мне. И давай обнимать и утешать. Не с..ы, мол, подумаешь. Ну, в следующий раз.
Потом кто-то быстро из моей машины начал перекидывать всё, что я привёз, в один из джипов.
Командир делал вид, что обследует окрестности в бинокль.
Потом я стоял и смотрел, как вся техника и наши ребята, грохоча и быстро ушли туда. Всей колонной. А мы с псом смотрели им вслед.
Вернувшись домой, я впервые стал слушать каждое утро радио и боялся услышать о моих пацанах. Это очень трудно и страшно ждать, оказывается. Я не знал этого.
Стоит ли говорить, что ровно через двадцать восемь дней я стоял у КПП Кисуфим и ждал колонну. Грязные, небритые и пыльные, усталые, но главное — целые, они прыгали на землю.
Ещё один милуим был позади. И все целы!
Командир мой подошёл сзади и сказал:
— Я знал, что ты приедешь. Тебя не хватало.
Мне было важно это услышать. Я не знаю, почему.
А потом, через год, в боевой упряжке, мы снова были вместе.
Как всегда.
Хорошее было время. Мы были молодые, здоровые, ничего не боялись и способны были на любое приключение и безумство.
Кого-то уже нет с нами, кто-то успокоился по жизни. Вместо нас другие пацаны тащат службу.
Они не хуже, я уверен. Лучше. Только ждать теперь приходится нам. А это другое. Ждать, оказывается, намного труднее, чем воевать.
Лев КЛОЦ, Израиль