Гражданский подвиг Валерия Косолапова
«А Косолапов улыбнулся мне.
Искрилось в нём крестьянское лукавство,
а это самолучшее лекарство от страха в столь запуганной стране:
«Да, не соскучится с тобою, государство…
Ты обожди. Я позвоню жене»
Евгений Евтушенко
За «Бабий Яр», написанный в годы, когда слово «еврей» заменяли мерзким «лицо еврейской национальности», Евгений Евтушенко, как это ни обидно, не заслужил свое дерево в Саду Праведников Яд Вашем. В отличие от украинских и белорусских крестьянок, он рисковал своей поэтической карьерой, но не жизнью.
Но куда большим рисковал главный редактор «Литературки» Валерий Алексеевич Косолапов, напечатавший в ней «Бабий Яр». В этом июне 110-я годовщина со дня рождения этого замечательного человека.
19 сентября 1961 года — день выхода в свет номера газеты с «Бабьим Яром», стал для Евтушенко первым днем мировой славы, а для Косолапова — последним рабочим днем. Цена его поступка удесятеряется тем, что он, партийный номенклатурщик с гуманитарным уклоном, прекрасно понимал, что он заплатит за него нечто большим, чем потерей поста редактора престижного издания. Это означало для него потерю номенклатурного статуса, и всех связанных с ним привилегий: спецпайков, поездок за границу, лестных знакомств, путевок в элитные санатории….
Перед тем как поставить «еретическую» поэму в номер, этот единственный в своем роде либеральный номенклатурщик позвонил жене и сказал: «Женя написал «Бабий Яр», если я его опубликую, меня уволят. Что делать?» «Считай, что ты уже уволен», — ответила русская женщина, жена своего русского мужа. Они оба были крупные, под стать друг другу. На фронте жена Алексея Косолапова была санитаркой и на мощных своих плечах выносила с поля боя раненых, так что мужества ей было не занимать. Но тут было потребно мужество совсем иного рода. В тот день эта женщина вслед за мужем совершила поступок, который во времена Чернышевского и Некрасова называли «гражданским подвигом».
«Бабий Яр» на страницах газеты с многомиллионным тиражом поистине произвел эффект разорвавшейся бомбы. Ведь в первых советских документах о Бабьем Яре не было даже упоминания слова «евреи». Фактически поэма стала первым прорывом немоты, глухого замалчивания неописуемого по своим масштабом злодейства, чуть не на корню уничтожившего многотысячное еврейское население Киева. В соответствии с кафкианскими, то есть рационально необъяснимыми законами социалистического сообщества, на протяжении 20 лет после публикации «Бабьего Яра» «обиженные» партийно-советские руководители Украины не дозволяли Евтушенко приезжать в Киев. Но кто знает, может быть, со своей узко-национальной точки зрения, они были в чем-то правы? Чтобы в неделю извести сотни тысяч людей, нацистам нужны были дополнительные «руки». Сотни рук. Они нашлись у добровольцев, с энтузиазмом гнавших своих недавних евреев-соседей к урочищу с тогда еще не звучащим зловеще названием «Бабий Яр».
«Бабий Яр» Евтушенко, как и «Дело Бейлиса» в начале века, расколол страну на черносотенцев и либералов, а проще говоря, на подонков и порядочных людей. В печати против Евтушенко была организована хорошо скоординированная травля с ощутимым охотнорядческим запашком. Не только, мол, евреи погибли в «Бабьем Яру», и настаивая на обратном, русский поэт предает свой народ. «Но только евреев убивали за то, что они евреи», — поправил тогда радетелей за русский народ русский писатель, киевлянин Виктор Некрасов. На защиту поэта встали такие титаны, как Маршак, Симонов, Шостакович, Утесов. Но спасли молодого, и тогда еще не избалованного громадной планетарной славой поэта 10 тысяч писем от читателей со всех концов земли, прочитавших «Бабий Яр». Они прочли его в переводах на 72 языка, которые были сделаны в небывало короткий срок.
Евтушенко вспоминал: «В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и даже радиограмм с кораблей. «Бабий Яр» распространялся просто, как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался, как же вы читали, ведь еще не дошла до вас газета. Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха».
Узнав, что, на машине его нацарапали слово «жид», а по телефону он получает анонимные угрозы, его взялись охранять молодые добровольцы.
«Пришли ко мне огромные, баскетбольного роста ребята из университета. Они взялись меня добровольно охранять, хотя случаев прямого нападения не было. Но они могли быть. Они ночевали на лестничной клетке, моя мама их видела. Так что меня люди очень поддержали, — вспоминал Евтушенко. — И самое главное чудо, позвонил Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Мы с женой сначала не поверили, думали, что это какой-то очередной хулиган звонит, нас разыгрывает. Он меня спросил, не дам ли я разрешения написать музыку на мою поэму»….
В общем-то, эта история с хорошим финалом.
Косолапов так спокойно отнесся к своему увольнению, что партийная сволочь встревожилась: а что если он так спокоен потому, что за ним кто-то стоит? «А стояла за ним только совесть», — вспоминал Евтушенко. В 1970 году Валерий Косолапов сел в еще неостывшее после ухода Твардовского кресло редактора «Нового Мира». Как это могло произойти при режиме «обратного естественного отбора», который не давал сбоя долгие десятилетия советской власти, наверное, не знает никто, включая Валерия Косолапова. Но факт остается фактом. Прекрасный в своем мужестве, бескорыстии и честности поступок, идущий наперекор Системе, совершил человек, казалось бы, с потрохами ей принадлежащий. И поступок этот в итоге остался безнаказанным. Воистину, «и на систему бывает проруха».
На дворе нынче стоят те самые «интересные времена», жить в которые мудрые китайцы издревле желали только своим врагам. Сегодня режим «обратного естественного отбора» на всю мощь заработал на другом от России конце земли, в некогда главном бастионе свободного мира — Америке. Подонки со дна криминального мира возводятся в ней в ранг святых; те же, кто, рискуя жизнью, спасает от них общество — в ранг аморальных преступников-расистов. А миллионы выросших в свободной стране людей, как бы внезапно пораженных заклятьем массового гипноза, не только не видят в этой чудовищной и разрушительной для их страны ситуации ничего противоестественного, но и раздувают ее всеми доступными им средствами. Например, глумятся, вслед за криминалами, над полицейскими, требуют уменьшить им выплаты из городской казны, а перед защитниками мародеров, напротив, пасуют. Добровольно валятся перед ними на колени, лобызают сапоги тем негодяям, кто манипулирует их наивным благородством, их чувством вины.
Может быть, поэтому, именно сегодня так утешительно вспомнить о Валерии Косолапове и его жене, двух главных героях этой прекрасной истории, выросших в очень несвободной стране, но сумевшими и в этих условиях сохранить благородность души, способность к инакомыслию, умение не поддаться манипуляции власть имущих, самым диким образом нарушающих разумный порядок вещей, и при этом привычно запрещающим своим подданным называть вещи своими именами.
Соня ТУЧИНСКАЯ. 2020 год
По страницам Isrageo.com
Вообще то, про Бабий Яр и его жертвы реально заговорили после выхода книги Кузнецова с одноименным названием!
А вы помните тот тираж книги Кузнецова и Литературки? У меня в голове 9-ти летнего ребенка запомнился тот день (или это было в следующее воскресенье) когда у нас собирались соседские (в основном евреи) на покер на улице в тенечке в подмосковной Салтыковке. Отец читал по газете а потом они совсем не стали играть в покер в тот раз…
Про Бабий яр — самое первобытное, я прочитал, — в романе Эренбурга «Буря», удостоенном в 1946-м или 47-м годах сталинской премии… Это было при жизни Сталина и задолго до произведений Кузнецова и Евтушенко. Помнится еще, что и у Гроссмана было. Но это писалось «в стол» и выплыло только в годы «перестройки».
Михаил, Вы ошибаетесь. Со дня публикации в «Литературной газете» факт такой публикации стал центром внимания. Держу сейчас в руках сохранённый выпуск газеты. Сразу было ясно, что это важный политический демарш. Речь, конечно, была о содержании, а не о поэзии.
Эпохальным для судьбы евтушенковского «Бабьего Яра» была 13 симфония Шостаковича, на втором и последнем исполнении в Москве мне довелось быть. Консерваторская программка материализует давние впечатления.
И сейчас мысленно произношу строки поэмы…