Сегодня у меня в гостях очаровательная женщина. Вы вообще, наверное, заметили, что, когда в гостях у нас женщина, настроение у меня всегда лучше, и это вполне естественно. Ольга Аросева.
— Ольга Александровна, добрый вечер.
— Добрый вечер. Вы прямо смутили меня, я даже не знаю, как мне быть после такого представления.
— Сказать, что я тоже очаровательный, например…
Вы, говорят, — преферансистка…
— Это так и есть. Вышла такая большая книга «Русский преферанс». И там описаны все известные преферансисты. Очень неплохая компания подобралась. Там, например, Лев Толстой, Достоевский, Евтушенко, ну и я следом…
— Сколько лет вы уже играете?
— Много.
— А что вы играете? «Сочинку», «классику», «ростов»?
— Классику.
— Есть постоянная компания?
— Разрушилась наша компания… Была постоянная компания в течение многих лет. Токарская Валентина Георгиевна, Пельтцер Татьяна Ивановна и Генка Зельман, наш главный администратор. И нужно сказать, что Токарская завещала мне ломберный столик настоящий.
— Говорят, Татьяна Ивановна Пельтцер хорошо играла…
— Очень плохо играла! Понятия не имела в этой игре, но любила больше всех…
— Это верно, что вы выросли в Чехии? Расскажите немного.
— Отец был послом, тогда называлось «полпред». Он 5 лет в Праге был полпредом. И все детство мое прошло там, в чудном особняке, который я всегда навещаю. Он до сих пор принадлежит России, это вилла «Тереза», там сейчас АПН. Они меня всегда встречают, я вхожу в свою комнату, в которой прошло мое детство. Каждую щербинку на камне, на мостовой знаю… Все осталось то же самое.
— Отец оказался «врагом народа»?
— Мне было тогда двенадцать. Он такой «враг народа» был, который принимал участие в революции, был начальником штаба вооруженных сил в 17-м году. Он был интеллигентнейший человек, который знал четыре языка, поэтому направлялся полпредом в разные страны. Он учился в Льеже, закончил филологический факультет в Льежском университете.
— Расскажите, как вы посмели обмануть замечательного режиссера, великолепного художника Николая Акимова. Вы ведь обманом проникли в его театр, уехали в Ленинград и там довольно долго и успешно работали. Это правда?
— Чистая правда. Конец войны. Приехал театр Акимова в Москву из эвакуации. Играли в театре, где я сейчас играю, это тогда был театр оперетты на площади Маяковского. Я поступила туда в бутафорский цех делать из папье-маше деревья. Подработать решила. Ставили пьесу Евгения Львовича Шварца «Дракон». А Евгений Львович был завлитом театра… Николай Павлович Акимов, очень внимательный к молодым актрисам, увидел меня, поинтересовался, что я делаю. Я говорю: «Леплю деревья». Он говорит: «А вообще, что вы делаете?» «А вообще, — я говорю, — заканчиваю театральный институт». Он говорит: «Вот и хорошо. Приходите к нам, мы едем в Ленинград, там нет совсем молодых актеров». Там не было во время блокады театрального института. Я показалась: прочитала какие-то стихи, какие-то сцены сыграла. И он сказал: «Давайте, приходите в театр». И дело дошло до диплома, а его нет. И тогда я у своей сестры старшей, которая закончила Московское городское театральное училище, взяла диплом… Когда приехала в Ленинград, заведующая кадрами спрашивает: «А у вас есть диплом? А почему здесь инициалы Е. А?» А мою сестру зовут Елена. Я говорю: «Потому что меня кто Олей, кто Лелей зовет, кто Еленой…» Какой-то бред стала нести. А потом уже деваться было некуда, уже играла там главные роли…
— Когда Николай Акимов тоже оказался «врагом народа», его «не сдали» два актера — Борис Смирнов и молоденькая Ольга Аросева…
— Мы не проголосовали против него.
— А как вы посмели, откуда силы? Смолоду такой жесткий, порядочный характер? Смирнов понятно — величина. А молоденькая актриса?
— Это от легкомыслия, от полной неуверенности. Наивная вера в то, что надо говорить правду. Так воспитывали меня родители. Если бы я понимала, что за этим стоит и чем это чревато, я бы, может быть, побоялась, но я была уверена, что правду нужно говорить.
— Мне говорили, что у вас очень тяжелый и… Можно неакадемические слова употреблять?
— Да.
— И достаточно стервозный характер?
— Я вам скажу: коллеги правы. У меня очень скверный характер, что касается дела и профессии. Я очень раздражаюсь, когда мне мешают на сцене, очень раздражаюсь, когда не так костюм сделали. Очень сержусь и могу орать. Стервозный… Нет. Я открытый человек. Стерва — это затаенное что-то… Я — скандальный человек, потому что начинаю сразу скандалить, сразу с высшей ноты и сразу кричу. Но это от обиды и что касается профессии. В жизни — нет…
— Это верно, что вы «пани Монику» ненавидите, что вас начинает колотить, когда вас представляют как «пани Монику»?
— Я «пани Монику» очень люблю. Во-первых, это созданный мной характер, очень близкий мне. Когда ее создавала, то использовала характер моей мамы… В каждой женщине есть кусочек от пани Моники: бестолковость, желание все узнать…
— Шарм…
— Ну да… Но это ваше дело говорить, мое дело слушать… Поэтому как я могу ее не любить? Она мне очень близка. И потом она мне очень помогла. Я стала очень популярной, потому что в театре тебя знает ограниченное количество зрителей, которые приходят на спектакли, а телевизионная аудитория — многомиллионная, по всей России. Я не ханжа, не буду говорить, что мне это не приятно. Мне приятно, когда меня узнают, когда меня помнят.
— Вы много снимались, но два фильма, наверно, наиболее известны. Это, во-первых, «Берегись автомобиля» и второй «Старики-разбойники». И в одном, и во втором совершенно блистательные партнеры — Смоктуновский, Никулин, Евстигнеев, Ефремов… Два слова о них. Люди уже все, к сожалению, ушедшие.
— Я вам хочу сказать, что в кино никогда не имела премьерных ролей, центральных, но, действительно, на партнеров мне везло. Это были лучшие, на мой взгляд, актеры. Штучный товар. Таких сейчас нет. Это были неповторимые актеры, совершенно разные. Смоктуновский и Никулин… Клоун и актер… Совершенно разные школы, разное вероисповедание, разные представления об искусстве. Кино я за то любила, что там можно было встретиться с совершенно разными актерами. Очень многому у них научилась. Что я могу о них сказать? Это были действительно актеры! Они не поддаются анализу. Нельзя сказать…
— Нельзя разложить по полкам.
— Разложить нельзя, как рецепт супа сказать. Туда бросьте это, это, это… У этого актера есть то-то, у этого — то-то… Нет, он так сделан! Борисов был такой артист, Луспекаев, Женя Леонов, Евстигнеев, Папанов. Это была плеяда, они — мои современники, одногодки… И их не стало.
— Говорят, что театр — это всегда гадюшник. Театр Сатиры был «тяжелый» театр?
— Нет. Я проработала в театре 53 года, более полувека. Когда пришла, это был театр индивидуальностей. Каждый сам по себе был театром. Хенкин, Поль, Лепко… Труппа состояла из гастролеров. Каждый сам по себе.
Если Хенкин к тебе хорошо относился, Поль с тобой не поздоровается. Но потом выросло среднее поколение. Пришел Плучек, современный, молодой. И стал театр очень хороший. И потом я вам скажу, люди с юмором не могут быть склочниками.
— Ольга Александровна, вы не хотите сор из избы выносить?
— Нет, я правда так считаю.
— Мне неоднократно приходилось слышать о том, что у Миронова были в театре очень тяжелые времена…
— Если это Татьяна Егорова пишет, то это даже смешно обсуждать!
— Я имею в виду не только книгу Егоровой… У меня была программа с братом Миронова, Кириллом Ласкари. Мы довольно много говорили на эту тему…
— Я прекрасно знаю Кирилла… Пусть тот, кто это говорит, скажет, какие годы были тяжелыми у Миронова. Он каждый год играл роли мирового репертуара: Чацкий, Лопахин, Фигаро… Вот сколько лет он был, он каждый год играл роли мирового значения. Какие были тяжелые годы, чтобы его не признавали?!
— Миронова любили в театре?
— Любили, потому что он был, как вам сказать… Он не пижон был, любил свою работу. Единственное, кому он был предан — это своей работе. Он не ленивый пижон, у которого было все — и «Мальборо» в кармане, и «БМВ», и богатые родители, и девицы, которые с ума сходили. Он трудяга был, он трудился. Это у него отнять нельзя.
— Не прощу себе никогда, если не успею спросить о встречах с двумя гениальными женщинами. Фаина Георгиевна Раневская. Я знаю, что она вас познакомила с Ахматовой…
— Фаину Георгиевну я знаю с детских лет. Она была знакома с моей мамой и знала, что я и Лена учимся в театральной школе. Она даже приходила к нам на выпускные курсовые работы. Мы страшно были польщены и гордились. И потом она как-то следила, захаживала… Например, в последнее время она работала в театре Моссовета, а я в «Сатире». Сад «Аквариум» нас объединял. Я стеснялась курить в театре и выбегала в «Аквариум» покурить, чтобы никто не видел. И вот один раз стою, курю, и идет Фаина и тоже курит. Она мне говорит: «Куришь все?» Я говорю: «Фаина Георгиевна, ладно я курю, а вот вы зачем курите? Вы много курите?» Она отвечает: «Как, Леля, тебе сказать?.. Когда я чищу зубы здесь, я сигарету переставляю сюда, а когда здесь, то — сюда… Я не знаю, много это или мало?» Сейчас про нее столько пишут! Она была добрейший и удивительный человек.
— И великая актриса — другого слова не подберешь.
— Другого и нет. Причем великая во всех проявлениях. В комедийных ролях… Сколько раз я вижу это — «чему ж я не сокол?» — столько раз у меня истерика начинается, слезы. А в трагических ролях!
— А «Шторм», когда люди приходили посмотреть эпизод со спекулянткой и уходили сразу после него? В конце концов из-за этого, говорят, Завадский и спектакль снял.
— Да, это была великая актриса. А с Ахматовой она меня познакомила. Я когда у Акимова начинала свою творческую жизнь в Ленинграде, она там снималась в «Золушке». Один раз я к ней зашла, она жила в «Астории», и была Анна Андреевна Ахматова. И Раневская говорит: «Леля, вот Анна Андреевна. Вы знаете ее, да?» Я говорю: «Да, конечно!» «Прочтите стихи, будете потом всем говорить, что вы читали стихи самой Ахматовой». Я от робости, не могу понять до сих пор от чего, стала читать «Ты жива, еще моя старушка… Жив и я, привет тебе, привет». Наступила дикая пауза. И я остановилась. И Фаина только сказала: «А у нее мама по-французски говорит…» То есть вроде я из интеллигентной семьи, и не обращайте внимания…
— А можно один личный вопрос задать? Я старался всю программу себя вести максимально интеллигентно, не всегда, правда, получалось, но я старался…
— Получалось, получалось, не скромничайте… Я ожидала худшего, честно говоря.
— Еще хуже? Нет предела совершенству… Так можно личный вопрос?
— Конечно.
— Говорят, вас безумно любил блестящий советский драматург Арбузов, и вы в него тоже были влюблены, когда были совсем молоденькой девочкой?
— Это правда.
— У вас был роман?
— Я вам скажу так… У меня остались его письма. И вот, если это можно так назвать, был совершенно литературный роман в письмах. Мне было 19 лет, я только поступила в театр Комедии. Арбузов в меня влюбился. И потом он уехал… Мужчина, отягощенный семьей, даже двумя семьями… И он мне писал. Эти письма у меня остались. Он имел колоссальное на меня влияние, на мое становление как человека, как актрисы. Я очень любила его пьесу «Таня». Училась в Театре Революции, все у меня было с ним связано, и Бабанова Марья Ивановна, и «Таня», и спектакли, и его драматургия. Я, конечно, к нему относилась как к знаменитому драматургу, я его побаивалась, но очень гордилась тем, что он в меня влюблен. Был ли это роман? Да, был.
— Я позволил себе задать этот вопрос не для того, чтобы личную жизнь затронуть, а просто мне показалось, что личность такого удивительного человека, как Арбузов, не могла не оказать влияния на всю дальнейшую жизнь актрисы и женщины Ольги Аросевой, особенно учитывая то, что он тогда был знаменитейшим драматургом, а она — 19-летней девочкой…
— Да, наверное… Во всяком случае, это был образец той любви, которой потом я не встречала…
— Ольга Александровна, я вам очень благодарен за то, что вы нашли время и пришли. Мне было очень приятно с вами вновь увидеться, учитывая то, что в последний раз мы с вами встречались, когда программу на израильском телевидении записывали. Хочу вам сказать, что вы прекрасно выглядите. Молодая, красивая и очаровательная… Надеюсь, что вы еще не забыли нашу традицию, заканчивать программу стихами? В прошлый раз вы прочитали четверостишие о том, как звезду из Оли сделал Плучек.
— Я прочту вам эпиграмму Гафта. Он довольно злые эпиграммы пишет, а вот на меня добрую написал. И я ему сказала: «Валя, по-моему, это единственная твоя добрая эпиграмма!» Но она про меня. Ничего?
«Милы капризы и чудачества,
Когда таланту очень много.
На сцене верит в обстоятельства,
А в жизни верит только в Б-га.»
— Такая эпиграмма от Гафта — просто комплимент.
— А у него и нет оснований ко мне иначе относиться. Я его с юных лет знаю.
— Мне было удивительно приятно и интересно с вами побеседовать. Хочу вам пожелать радости творчества, полных залов, цветов, аплодисментов и, конечно, удач за карточным столом… А главное, чтобы вы всегда оставались такой же молодой и красивой женщиной. Спасибо вам большое.
— Спасибо вам, Виктор.
Программу «В Нью-Йорке с Виктором Топаллером» смотрите на RTVi по субботам в 10 p.m.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
