Гарнитур Несчастный

С Вовкой я дружил в те годы, когда мы были до неприличия молоды. Много десятков лет назад. И все эти десятки лет мы не виделись и ничего не знали друг о друге. Так что Вовка был забытой тенью давно забытых лет. И я бы никогда о нём не вспомнил, если бы однажды ночью не зазвонил телефон.

На свете нет ничего более пугающего, чем телефонный звонок среди ночи. Я с ужасом вскочил с постели и бросился в гостиную, проклиная себя за то, что не оставил телефон на тумбочке рядом с кроватью. В темноте я ударился ногой о косяк, опрокинул два стула и, наконец, нащупал продолжавший звонить телефон.

— Hello, who is this? — задыхаясь, прохрипел я.

— Привет, — сказал голос по-русски. — Узнаёшь?

Голос был мне не знаком, но явно принадлежал человеку, который считал себя вправе говорить со мной фамильярно и на ты.

— Извините, не узнаю. А вы знаете, который час?

— У нас одиннадцать утра — сказал мой абонент и почему-то рассмеялся.

В его голосе звучало снисходительное дружелюбие с избытком то ли глупости, то ли самодовольства. Я посмотрел на часы, которые равнодушно светились рядом с телефоном. Они показывали три часа ночи.

— Это я, Вовка, — продолжал наглый голос. — Что, всё еще не узнал? Вовка Жмеринчук. Жмых. Помнишь такого? Мы в одной школе учились.

Из какого-то захолустного угла не совсем проснувшегося мозга проступило забытое имя — Вовка Жмеринчук по кличке Жмых.

— Ты — это который играл на трубе? — спросил я.

— Точно, играл, — обрадовался Вовка. — Но ты меня независимо от этого должен знать. Меня вся страна знает. Я ведь тот самый знаменитый режиссёр Жмеринчук. Знаешь фильм «Полдень будет в полночь»? Или «Шесть оргазмов Владимира Ильича»? Это всё я снимал.

Ни фамилия режиссёра, ни названия фильмов ничего мне не говорили. Последний советский фильм, который смутно помнился со студенческих времён, был «Карнавальная ночь». Я сказал:

— Я уже больше сорока лет живу в Америке. Как ты меня нашёл?

— Это проще простого: тебя все знают, — сказал знаменитый Жмых. — Но я звоню по делу. Тебе удобно сейчас говорить?

— Как тебе сказать… У меня три часа ночи.

— Отлично, — сказал Вовка. — Надолго не задержу. Дело вот какое. Я со своей съёмочной группой приезжаю в Нью-Йорк снимать фильм про Гарика.

— Кто такой Гарик?

— Гарнитур Несчастный, художник. Знаешь такого?

Это было всё равно что спросить, знаю ли я, кто такой Пабло Пикассо. Гарнитур Несчастный был самым известным современным художником. Его картины и скульптуры продавались за сотни тысяч, а порой миллионы долларов. Статьи о нём и интервью с ним регулярно мелькали в прессе и на экранах телевизоров. Со всей страны приезжали люди, чтобы посмотреть на его знаменитую скульптуру под названием «Цивилизация». Эта немыслимая по своим размерам мраморно-белая скульптура взгромоздилась над долиной Гудзона к северу от Нью-Йорка и была видна с расстояния в несколько миль. Она представляла какое-то безумное нагромождение мужчин в седых париках и космических скафандрах вперемежку с музыкальными инструментами, экскаваторами, детородными органами, белыми медведями, вертолётами, висячими мостами и ещё Бог знает чем. Среди этого кошмара угадывались фигуры и головы исторических личностей, вроде Авраама Линкольна, Чарли Чаплина, Зигмунда Фрейда, императора Веспасиана и Альберта Эйнштейна.

Я хорошо помнил историю Гарнитура Несчастного, которого в прежние времена звали Гарик Блюмин. Много лет назад в Советском Союзе он был начинающим художником-абстракционистом, одним из многих полуголодных одержимых гениев, которые раздражали КГБ и мешали советским людям строить светлое будущее. Гарика должны были посадить, но ему повезло: он случайно познакомился с американским журналистом, и в газете “Нью-Йорк Таймс” появилась статья о трагической судьбе непризнанного гения. Чтобы не раздувать скандал, российские власти Гарика не посадили, а тихо лишили советского гражданства и выслали из страны. Позже они не раз пожалели об этом, потому что в Америке Гарнитур Несчастный стал мировой знаменитостью. И вот теперь я узнал, что мой бывший друг Вовка Жмых будет снимать о нём документальный фильм.

— Понимаешь, — сказал Вовка, — у нас проблема. Нам дают денег на десять дней, но, по каким-то там правилам, выдать наличными не могут, а могут только перевести на счёт в нью-йоркском банке. Как ты догадываешься, никакого счёта в нью-йоркском банке у меня нет, а если бы он был, меня бы давно посадили. Ситуация безвыходная. Хорошо, что я вовремя вспомнил о тебе.

Я вздрогнул.

— А я тут при чём?

— Ты — единственный, кто нас может выручить. Если не возражаешь, нам переведут деньги на твой счёт в банке. А я их заберу, когда буду в Нью-Йорке. Ты не бойся, я лишнего не возьму. Ну так что, согласен?

Должен признаться: у меня есть одна черта характера, которой я стыжусь и которая портит мне жизнь: не могу отказать, когда меня о чём-то просят. Не могу сказать «нет». Хорошо, что я не женщина.

— Ну, хорошо, — сказал я, вздохнув. — Запиши номер моего счёта…

… Вовка Жмых оказался дородным мужчиной с объёмистым брюхом и жидкой сединой, обрамлявшей лицо, черты которого действительно чем-то напоминали моего забытого друга детства. Мы обнялись, сдержанно похлопали друг друга по спинам, и Вовка сказал:

— Если ты не против, я возьму не все деньги сразу, а буду брать их по частям, каждый день. Нам так велели.

Я согласился. Банк был через дорогу от моего офиса, и мне не составляло труда встретиться там с Вовкой на несколько минут во время обеденного перерыва и взять для него нужную порцию наличных. В другое время мы не встречались. Вовка был занят с утра до ночи, истязая киносъёмкой великого Несчастного, с которым он, как выяснилось, был близко знаком с молодости.

Наконец у Вовки истек дозволенный срок и отпущенные деньги. За время наших коротких встреч в банке мы с ним немного привыкли друг к другу, и забрезжило чувство прежней дружбы. В последний день, накануне его возвращения в Москву, я пригласил Вовку пообедать в итальянском ресторане. Мы выпили и разговорились. Немного поколебавшись, я решился задать Вовке вопрос, который мучил меня со дня нашей первой встречи.

— Жмых, — сказал я, — как могло случиться, что тебя с целой группой так запросто выпустили за границу, и не только выпустили, но еще дали денег в иностранной валюте? Как тебе разрешили общаться с эмигрантом, предателем родины и злостным клеветником Гардеробом Несчастным? И не только общаться, но ещё и снимать его, используя свою священную киноаппаратуру? Может, я чего-то не понимаю в вашей сегодняшней России? Если не можешь ответить, не отвечай. Я не обижусь.

Вовка вздохнул и зачем-то оглянулся по сторонам.

— Только между нами, — сказал он. — Пообещай, что никому не расскажешь. Меня не просто выпустили, меня направили на задание. Дело в том, что наша власть не может спокойно смотреть, как этого Несчастного весь мир прославляет, словно мессию, и увешивает лавровыми венками. Ладно, если бы он был какой-нибудь француз или аргентинец, но ведь он наш родимый, русский! Мог бы быть нашей славой и гордостью, а оно всё досталось врагу. И вот наше умное правительство поставило задачу: вернуть мерзавца на родину. Чтобы он, гад, продолжал сверкать величием и славой на весь мир, но с нашей стороны. Чтоб они там на Западе скрежетали зубами от зависти, что мы взрастили такого замечательного международного гения.

— Ну, хорошо, допустим. Хотя, вы его не так уж сильно взращивали. Но зачем его для этого снимать?

— Не просто снимать, — пояснил Вовка. — Мне поручено сделать эпохальный фильм, который завоюет все мыслимые “Оскары” и ещё больше прославит великого Несчастного. Этот фильм мы покажем Гарику, но пообещаем выпустить на экраны только при условии, что он согласится вернуться на родину. Понимаешь? Это особая операция, секретно разработанная где-то в самых верхах. Называется «Операция Пряник».

— А если он не согласится?

— Правильный вопрос. — Вовка захихикал. — Ты не думай, что у нас там в верхах одни дураки сидят. Они всё продумали. Фильм будет сделан в двух вариантах. То есть видовой ряд может быть один и тот же, но дикторский текст под него будет подложен разный. Во втором варианте Гарнитур Несчастный будет показан как предатель вскормившей его родины, рвач, лжец и растлитель малолетних. Этот фильм мы ему тоже покажем. Чтобы знал, что его ждёт в случае отказа вернуться на родину.

Я восхитился прозорливостью российского правительства, и мы с Вовкой распрощались.

… Прошло несколько месяцев, и Вовка снова появился в Нью-Йорке, на этот раз один. Он привёз свой эпохальный фильм, чтобы показать его великому Гарику. Вовка пробыл в Нью-Йорке всего три дня. Закончив свои дела, он позвонил, и мы встретились — теперь уже не в итальянском, а в мексиканском ресторане. Вовка выглядел усталым и подавленным. Говорил мало, на мои вопросы отвечал неохотно. Но после второй «Маргариты» немного ожил и разговорился.

— Плохо дело, — сказал он с горечью. — Мерзавец не хочет возвращаться на родину. Теперь из-за него мой замечательный фильм не выйдет на экраны. И я не получу “Оскара” или хотя бы нашу убогую “Нику”.

Далее Вовка поведал подробности. Он вдвоём с каким-то высокопоставленным чиновником из российского посольства, специально приехавшим в Нью-Йорк, нанесли визит Гардеробу Несчастному в его мастерской. Великий художник был не в духе, посетителей принял неохотно, но, тем не менее, согласился посмотреть фильм о себе, который и был ему показан с помощью высокотехнической французской аппаратуры, привезенной Вовкой из Москвы. Разрушая Вовкины сладостные ожидания, Гарнитур отреагировал на фильм без восторга, вернее, вообще никак не отреагировал. Это был первый удар под дых Вовкиному самолюбию.

Дальнейшее развитие событий ещё больше травмировало бедного Вовку. Важный российский чиновник стал вкрадчиво уговаривать Гарнитура вернуться в распростёртые объятия своей родины. Он красочно описывал обилие благ, которыми родина осыпет Несчастного, включая мастерскую в центре Москвы, постоянно действующий музей его работ и торжественные чествования во Дворце съездов. Гарик слушал недолго, а потом перебил чиновника и сказал, что ни в какую родину он не поедет, а если уважаемому дипломату что-то не понятно, то он может поцеловать Гарика в задницу. Представляешь?

— Кошмар, — согласился я, дослушав Вовкин рассказ. — И он поцеловал?

— Дурак, — сказал Вовка. — Ты остришь, а у меня теперь карьера рушится.

— В чём же ты виноват?

— Они считают, что я сделал недостаточно убедительный фильм.

— А как со вторым вариантом, там, где Гарнитур Несчастный оказался предателем и растлителем?

— Его тоже не выпускают на экраны. Передумали. Они считают, что это не поможет, а только прибавит ему популярности. В общем, я влип. Теперь мне вообще не дадут снимать.

Тут он окончательно закручинился, и мне пришлось заказать третью «Маргариту», чтобы его успокоить. Мне было искренне жаль бедного Вовку.

— Жмых, — сказал я, обняв его за плечи. — Не горюй, Жмых. Я постараюсь тебе помочь. У меня есть идея.

Вовка улетел в Москву, а я сел за компьютер и сочинил такое письмо:

«Я считаю, что пора обратить внимание на деятельность художника и скульптора Гарнитура Несчастного, чьи произведения пронизаны расизмом, сексизмом и белым супремасизмом. Чего стоит одна «Цивилизация», которая своим цветом и содержанием прославляет превосходство белой расы и так называемой белой цивилизации…».

Это письмо я под вымышленным именем разместил в сети, во всяких твиттерах и фейсбуках, а также послал в несколько прогрессивных газет и телеканалов. Прогрессивные газеты и телеканалы немедленно схватили брошенную им кость. Все, кто ещё вчера возносил Гарнитура Несчастного до уровня божества и называл его символом эпохи, теперь обрушились на него со зловещими обвинениями в расизме и прочих сопутствующих злодеяниях. Развернулась хорошо оркестрованная травля несчастного Гарнитура. Самым свирепым атакам, конечно, подвергалась скульптура «Цивилизация». Я приближался к намеченной цели.

Через некоторое время Вовка по секрету переслал мне письмо, которое ему по секрету прислал Гарик. Письмо было по-английски; Вовка его прочесть не мог, а Гарик ничего не объяснил. Вовке нужна была моя помощь.

Письмо было от одной из известных восхваляемых прогрессивной прессой общественных организаций, именуемых себя борцами с расизмом и фашизмом. Оно было адресовано Гарнитуру Несчастному и вещало:

«Ваша позорная скульптура с позорным названием ‘Цивилизация’ выражает расизм и белый супремасизм. Она должна быть немедленно снесена. К сожалению, из-за её веса и расположения, операция по сносу чрезвычайно затруднительна, требует специального оборудования и больших затрат. Вы должны оплатить стоимость этой операции, которая оценивается в три и шесть десятых миллиона долларов. Если мы получим эту сумму полностью в течение недели, то мы согласны скульптуру не сносить, а только перекрасить. Если же не получим, то имейте в виду, что ваш адрес нам известен».

Я перевёл Вовке письмо на русский язык, но это не произвело на него никакого впечатления.

Прошло месяца три. Газеты и телеканалы постепенно забыли про Гарнитура Несчастного и переключились на кого-то другого, то ли расиста, то ли растлителя. Я тоже стал забывать историю Гарнитура и своего невезучего друга Вовки. Но однажды, от скуки перебирая телеканалы, я наткнулся на российскую программу новостей и услышал:

— Сегодня в Москве открылась выставка выдающегося русского художника Гарнитура Несчастного. Как вы знаете, Несчастный после тридцати лет проживания в Соединённых Штатах вернулся на родину. Скоро в Замоскворечье начнётся строительство музея Несчастного, где на трёх этажах будет размещена постоянная экспозиция его живописи и скульптуры. Сейчас у нас в гостях…

На экране появился Гарик Несчастный, и я ахнул. Как все американские телезрители, я привык видеть его одетым в линялую рубашку и рваные джинсы. Теперь он был в смокинге с белым галстуком-бабочкой и сигарой в зубах.

— Гарнитур Моисеевич, — заворковала ведущая, — вы тридцать лет прожили в Америке, а теперь живёте на своей родине. Скажите честно, где лучше?

— Что за вопрос, — отвечал Несчастный. — Конечно, в Америке. Только её больше нет…

Распираемый от гордости за успех своей операции, я позвонил Вовке.

— Поздравляю, Жмых! — закричал я. — Вы победили! Твой друг вернулся!

— Иди ты знаешь куда?— отвечал Вовка со злостью. — Победили не мы, а вы. Ты вместе с нашим дорогим правительством.

— Жмых, но ведь теперь на экраны выйдет твоя замечательная картина про великого Гарнитура. Что тебе ещё нужно?

— Картину мою зарубили. Они говорят, что она никому не нужна, поскольку Несчастный и так переехал в Россию. Это мне передали по секрету; напрямую со мной никто не разговаривает. Я у них теперь персона нон грата из-за того, что за границей встречался с эмигрантом, врагом и предателем.

— С каким предателем? Он же теперь великий художник и гордость родины.

— Ни черта ты не понимаешь! — ещё больше разозлился Вовка. — Когда я с ним встречался, он был врагом и предателем. И ты тоже эмигрант и предатель родины. И вообще, кто тебя просил влезать в это дело? А ещё друг называется.

Вовка плюнул в сердцах и бросил трубку. С тех пор мы больше никогда не разговаривали, и я больше ничего о нём не слышал.

На этом можно закончить историю о моём друге детства, невезучем Вовке. Что до великого Гарнитура, то о нём я вспомнил недавно, проезжая вдоль Гудзона по шоссе номер девять-дабл-ю. Я ездил по этой дороге и раньше, и всегда примерно в 10 милях к северу от моста Таппан-Зи взгляд издали натыкался на гигантскую сверкающую белизной скульптуру «Цивилизация». В этот раз я её не увидел. Подъехав ближе, я разглядел скульптуру. Она стояла на том же месте, но сливалась с тёмным фоном леса. Она была чёрного цвета. Только Альберт Эйнштейн почему-то был выкрашен ярко красным. То ли у красителей не хватило чёрной краски, то ли они думали, что это Мартин Лютер Кинг.