Анатомия третьего вида

Да, мой дорогой читатель, это неиссякаемая проблема и неразрешимый вопрос: на сколько полов (или, как теперь принято говорить, гендеров) делится человечество? Вы, наверное, думаете, что на два — мужской и женский. Я тоже так раньше считал. Но, оказывается, в современном западном либеральном мире их гораздо больше. Одни насчитывают шесть, другие — девять, иногда доходит до шестнадцати. Но всё это, дамы и господа, враньё. На самом деле, существует всего три биологические разновидности человека: мужчина, женщина и политический деятель.

Чем отличаются друг от друга первые две, вам не надо объяснять. Если вы учились в школе в Америке, вы это постигли в третьем классе начальной школы на уроках сексуального образования, а если в России — то ещё раньше, по рисункам на стенах общественных уборных. Особи третьего типа, при некотором сходстве с первыми двумя, отличаются тем, что у них отсутствует баланс между слуховым аппаратом и речевыми устройствами. Объясню, чтобы было понятнее: слуховой аппарат у них полностью атрофирован, и за счёт этого гипертрофически развиты речевые органы.

Вот как я дошёл до этого открытия. Одним погожим утром я стоял на коленях пред своим домом и сажал цветы. Бушевала весна, вовсю распевали пересмешники, и земля издавала запахи пробудившейся жизни. В общем, налицо была радость бытия. И тут рядом со мной на траву упала тень.

Я поднял голову и сразу узнал человека, который отбрасывал тень. Это был мистер Саркакис, кандидат в штатную палату представителей от нашего округа. Его нельзя было не узнать; его счастливое лицо уже несколько месяцев не покидало местных газет и телеканалов. Я сказал:

— А, это вы! Я вас знаю. Вы мистер Саркак Саркакис. Вы баллотируетесь в палату представителей нашего штата.

— Здравствуйте — отвечал мистер Саркакис. — Разрешите представиться. Я Саркак Саркакис. Я баллотируюсь в палату представителей нашего штата. Приятно познакомиться.

Я понял, что мистер Саркакис туговат на ухо и прокричал:

— Как поживаете, мистер Саркакис?

— Я с вами полностью согласен, — с готовностью отвечал мой собеседник. — Как ваш представитель в Конгрессе я намерен продолжать бороться за бесплатное медицинское обслуживание граждан нашего штата, за бесплатное образование в колледжах, а также за дальнейшее повышение, одновременно с дальнейшим понижением…

Рядом с мистером Саркакисом, на полшага позади него, стоял белобрысый молодой человек с блокнотом, в который он что-то лихорадочно записывал, очевидно, речь своего патрона. Речь продолжалась довольно долго. Наконец, мистер Саркакис сделал вдох, и я, воспользовавшись паузой, спросил:

— Вы тоже живёте в этом городе?

— Я считаю, что мы не должны допустить изменения климата, — сказал мистер Саркакис, ни на секунду не задумываясь. — Засорение окружающей среды в результате сжигания угля и нефти неизбежно приведёт …

Следующие несколько минут он, видимо, развивал эту мысль, но я потерял нить его рассуждений, поскольку думал о том, в каком сочетании посадить цветы, и так и не узнал, к чему приведёт сжигание угля и нефти. Неожиданно мистер Саркакис прервал свою речь и спросил:

— Надеюсь, вы меня поддержите на предстоящих выборах?

Вопрос застал меня врасплох. Немного помявшись, я сказал, вкладывая в слова максимум такта:

— Понимаете, мистер Саркакис, я, вообще, голосую за другую партию, то есть за вашего оппонента, и поэтому не могу обещать…

— Прекрасно, — перебил меня мистер Саркакис. Я знал, что могу рассчитывать на ваш голос, поскольку вы, как и все жители нашего округа, глубоко обеспокоены растущим расизмом и белым супремо… суперма…

Тут он смешался, не в силах выговорить нужное слово, и переключился на другую тему.

— Вы совершенно справедливо отметили, что наша южная граница должна быть открыта для всех, кто бежит в Америку, чтобы сделать бесценный вклад в нашу экономику и мультикультуру…

— Ну, это вы бросьте, — сказал я, наконец, решившись перебить кандидата в палату представителей. — Я ничего такого не отмечал.

— Совершенно верно! Я рад, что вы меня поддерживаете в этом вопросе, — сказал мистер Саркакис. — Надеюсь, вы не будете возражать, если мы поставим перед вашим домом плакат с моим именем и предвыборным призывом.

— Ещё чего не хватало! — рассердился я. — Категорически возражаю!

— Прекрасно! — закричал мистер Саркакис. — Спасибо за поддержку!

Он схватил мою руку и начал её трясти, источая возгласы признательности и восторга. Я в растерянности посмотрел на белобрысого секретаря. Тот на мгновение перестал писать и, не поднимая головы, сказал вполголоса:

— Не беспокойтесь.

Мистер Саркакис, наконец, отпустил мою руку, развернулся и в сопровождении белобрысого направился к соседнему дому. Я принялся дальше сажать цветы и через несколько минут забыл о назойливом мистере Саркакисе и его предвыборной кампании.

В один из тех же весенних дней, недели две спустя, я задержался на работе и, чтобы снять усталость, по пути домой зашёл в бар. Похоже, что в этот день все жители нашего города захотели снять усталость, потому что бар был набит битком. С трудом протиснувшись сквозь потное, галдящее скопление мужчин и женщин, я нашёл единственное свободное место за баром, кое-как вскарабкался на высокую табуретку и заказал свой любимый бурбон Бэйсил Хейденс. Честно говоря (только, между нами) я не различаю и одинаково люблю все виды виски, будь то скотч, или бурбон, или Канадский, или Ирландский, или даже Японский виски. Но признаться в этом было бы позорно. Уважающий себя человек должен иметь свой любимый виски. Это так же важно, как иметь свою любимую футбольную команду и своего любимого джазового музыканта. Поэтому, когда я, не притрагиваясь к меню (упаси Б-же!), сказал бармену: «Бэйcил Хейденc», он посмотрел на меня с уважением.

— Не иначе как мы родственники, — услыхал я над левым ухом. — Бэйcил Хейденc мой любимый бурбон.

Я обернулся. Сосед слева, молодой, белобрысый парень, широко улыбаясь протянул мне руку и представился:

— Джеймс Махер. Зовите меня Джимми.

— Очень приятно, — сказал я, назвав себя по имени. — Вообще-то, мы с вами знакомы. Недавно вы приходили ко мне с мистером Саркакисом агитировать голосовать за него. Помните?

— Нет, конечно, — честно признался Джимми. — Мы делаем десятки таких визитов в день. Кроме того, я вообще не вижу, с кем разговаривает Саркакис. Я должен записывать.

— Что же вы такое записываете, позвольте спросить?

— Как что? Беседы кандидата Саркакиса с народом. В конце дня в офисе я всё переписываю в компьютер и сохраняю для потомства в нужном файле.

— Ого! — восхитился я. — Это должно занимать уйму времени! Надеюсь, он вам оплачивает вечерние часы?

— Конечно. Но на самом деле, только ему не говорите, это вообще не занимает времени. Мистер Саркакис всегда говорит одно и то же, и мне надо просто скопировать его текст в каждый адрес дома, который он посетил.

— Но ведь люди задают разные вопросы. Кстати, вам не кажется, что… как бы это сказать… ответы мистера Саркакиса не всегда соответствовали моим вопросам или комментариям?

— Вопросы и комментарии я не записываю — разъяснил Джимми. — Я записываю только то, что говорит мой босс. А вопросы и комментарии вписываю потом, так, чтобы они соответствовали его ответу. А поскольку ответы всегда одни и те же, то и вопросы получаются одинаковыми.

— Интересно, — заметил я. — А вам не кажется, что у человека, который будет читать ваши записи, может возникнуть подозрение в их правдивости?

— Б-г с вами! — воскликнул Джимми. — Эти записи никогда никто не будет читать.

— Зачем же их создавать?

— Странный вопрос, — снисходительно заметил Джимми. — За что же иначе я буду получать зарплату?

Мы заказали по второму бурбону. Джимми, который оказался весьма словоохотливым молодым человеком, поведал мне свою нехитрую биографию. Он в прошлом году закончил колледж и получил степень бакалавра по какой-то невразумительной специальности под названием то ли «Общественные отношения», то ли «Политическая наука». Он нашёл временную работу в предвыборной кампании Саркакиса и теперь набирается опыта для будущей карьеры в политике или социологии.

— Политикой какого толка вы собираетесь заниматься? — спросил я, выслушав рассказ своего собеседника. — Кто вы по убеждениям — либерал или консерватор?

— Я не понимаю вашего вопроса. — Джимми нахмурился. — Я не знаю, что такое убеждения, и какое отношения они имеют к моей политической карьере. Работа есть работа. Если Саркакис победит, я останусь работать в его офисе. А если нет, тогда…посмотрим.

— А как вы считаете: он победит?

— Сомневаюсь.

— Почему?

— Потому что он идиот, — сказал Джимми, не проявляя эмоций. — Вы что, сами не видите?

— Значит, вы скоро останетесь без работы?

Тут мой собеседник повёл себя как-то странно. Он начал загадочно улыбаться, ёрзать на табуретке, оглядываться по сторонам, подмигивать и, наконец, сказал:

— Без работы я не останусь. Если Саркакис проиграет, пойду работать в офис его оппонента.

— Почему вы думаете, что он вас возьмёт?

— Я знаю, что возьмёт. Мы договорились.

Тут Джимми снова оглянулся по сторонам и сказал, понизив голос:

— Только никому не рассказывайте. Дело в том, что оппонента интересует кое-какая информация о кампании Саркакиса. Я ему в этом помогаю, чем могу, а он в знак благодарности обещал взять меня на работу.

— Ага. Значит, ваш оппонент нравится вам больше, чем Саркакис?

— О, нет, что вы! Такой же идиот, если не хуже. Но работа есть работа. Теперь, кто бы из них ни победил на выборах, работа мне обеспечена. Понятно?

Он расхохотался, искренне радуясь своей изобретательности, и я понял, что Джимми, несомненно, обладает качествами, нужными для успешной политической карьеры.

Прощаясь, мы обменялись телефонами, долго хлопали друг друга по плечам и клятвенно обещали в ближайшие дни созвониться и встретиться, чтобы выпить наш любимый бурбон и поговорить о футболе.

С тех пор я никогда больше не видел Джимми и вскоре забыл о его существовании.

… С пугающей скоростью пронеслись годы. Много лет. Я состарился, заработал тяжёлый радикулит и лёгкий диабет, но всё ещё был способен сажать цветы, стоя на коленях. И теперь, в этом состоянии, в один из жарких майских дней я возвращаюсь к вам, дорогой читатель.

Работа шла медленно, но успешно, и цветы уже складывались в правильный узор, когда на траву рядом со мной упала тень. Я поднял голову. Передо мной стоял элегантно одетый белокурый джентльмен, а рядом с ним, чуть позади — рыжеволосый молодой человек с блокнотом. Белокурый широко улыбался. Это был он — мой старый друг Джимми, слегка обрюзгший и располневший, но всё ещё безошибочно узнаваемый.

— Б-же мой, Джимми! — закричал я, преодолевая шок. — Джимми Махер! Рад тебя видеть! Как поживаешь, старина?

— Здравствуйте, — отвечал Джимми. — Разрешите представиться: я Джеймс Махер. Я баллотируюсь в палату представителей штата от нашего округа. Приятно познакомиться.

— Джимми, ты что, не узнаёшь меня?

— Я с вами полностью согласен, — с готовностью отвечал Джимми. — Как ваш представитель в Конгрессе, я намерен продолжать бороться за бесплатное медицинское обслуживание граждан нашего штата, за бесплатное образование в колледжах, а также за дальнейшее повышение, одновременно с дальнейшим понижением…

Я понял, что в организме Джимми произошла мутация, и его анатомия претерпела необратимые изменения. Из обычного мужчины он превратился в особь третьего вида — в политического деятеля. Теряя надежду, я предпринял последнюю попытку вернуть Джимми в лоно создавшей его природы.

— Джимми, — ласково сказал я, — мы с тобой не виделись много лет. Давай зайдём в дом, выпьем наш любимый «Бэйcил Хейденc», поговорим…

— Так же, как и вы, я считаю, что мы должны принять решительные меры против изменения климата на планете, — сказал Джимми, ни на секунду не задумываясь. — Засорение окружающей среды в результате сжигания угля и нефти неизбежно приведёт …

Я бросил совок, плюнул и, не прощаясь с Джимми, пошёл в дом выпить в одиночестве.

Иллюстрации Вальдемара Крюгера

Александр МАТЛИН