Фото из архива мемориала «Яд Вашем»
Может быть, ангелы, обитающие рядом с Басей в заоблачных высях и спускающиеся только с небес на Святую землю, шепнут о ней мне пару слов!
Я видел сам…
Но нет, не верю,
Не верю собственным глазам,
Чтоб то,
что я увидел сам,
Свершили люди, а не звери!
Не верю, нет!
Но тише, тише…
Иосиф Уткин, 1942 г.
Мне никогда не удавалось угадывать возраст. Ни у мужчин, ни у женщин. Возраст дяди Васи из соседнего подъезда я узнал случайно, встретившись с ним не во дворе нашей общей девятиэтажки, а в билетных кассах московского кинотеатра «Центральный».
…На дворе стояла середина 1970-х годов, я продолжал трудиться учителем в школе в рабочем районе и сегодня именуемом Текстильщиками, хотя никаких предприятий легкой промышленности там не было.
Итак, Дядя Вася стоял в билетных кассах «Центрального» у окна и смотрел, как только что прошедший ливень превращался в накрапывающую морось. За руку он держал девочку лет восьми, которую я часто видел вместе с ним во дворе нашего дома. Эта девочка никогда не гуляла одна. Почти всегда рядом с ней был кто-то из родителей, но чаще всего ее дедушка, которого во дворе знали как дядю Васю. Иногда дедушка присматривал за внучкой из окна и, если она оказывалась вне его видимости, громко звал: «Бася!».
Если верить поговорке, что «по одежке встречают», то во дворе дядю Васю встречали насмешливые взгляды. Потому что, говоря давно прижившимся сленгом, его прикид состоял из смешения военно-морской и милицейской форм. Он носил серые милицейские брюки с красным кантом, солдатскую шинель без погон и морскую капитанскую фуражку.
Во дворе нашего дома, когда я пересекался с дядей Васей, то приветствовал его кивком головы или поднятием руки. Он слегка припадал на левую ногу и иногда, особенно когда было скользко, ходил с палкой, которую держал в правой руке. Но если рядом шла Бася, то палку он перекладывал в левую, а девочку, как высшую драгоценность, держал правой.
Только встретившись в кассах «Центрального», впервые обменялся с дядей Васей рукопожатием. Он меня не мог не узнать, потому что пару раз я помогал ему донести до лифта его подъезда сумки с продуктами. И на сей раз он тоже был с сумкой, набитой всякой снедью. И я решил, что сделаю доброе дело, если помогу моему соседу-инвалиду донести тяжелую сумку до дома. Тем более что перекладывать груз из одной руки в другую он не сможет, ибо постоянно держит руку своей внучки. Еще я заметил в сумке дяди Васи несколько пачек «Соломок к чаю», недорогих популярных в то время кондитерских изделий, которые любили и взрослые, и дети. И тут я вспомнил, что, если встречал дядю Васю в нашем дворе с продуктовой сеткой, то в ней всегда находилось место нескольким пачкам этих соломок. Через какое-то время мне стала понятна такая «закономерность».
До встречи с дядей Васей в кинотеатре «Центральный» у меня не было сомнения, что по возрасту он годится мне в дедушки. Но я ошибался. Когда мы сели в вагон метро и лицо дяди Васи оказалось близко от моих глаз, меня удивила его моложавость. При том что его голова была совершенно седой. Я предполагал проводить соседа с внучкой до лифта и испытал неловкость, когда он пригласил меня подняться в квартиру.
У дверей квартиры с табличкой «Дмитриевы» я познакомился с родителями Баси, заприметившими нас еще из окна. Пригласили пить чай. На столе, конечно же, поставили «Соломки к чаю».
В квартире Дмитриевых я узнал немало интересного из жизни дяди Васи и его семьи. Родился Василий Александрович в Смоленской области. Его отец, в самом начале войны призванный в армию, погиб в первом же бою. Дядя Вася, тогда пятнадцатилетний подросток, вместе с матерью, бабушкой и старшим братом оказался в немецкой оккупации.
В тот первый раз моего посещения квартиры о пережитом в оккупированном Смоленске дядя Вася ничего не рассказывал. Хотя — и в этом я уверен — в какой-то момент он собирался что-то такое поведать… Но, взглянув на сына и невестку, запнулся. Смущенный и растерянный, я поспешил перевести разговор на другую тему.
С семьей Дмитриевых у меня установились дружеские отношения. Занятость на работе моих соседей, домашние хлопоты, житейская мелочь, а что касается меня, еще и просиживание в библиотеках в связи с работой над диссертацией не давали возможности часто навещать друг друга. Тем не менее, когда Кира стала учиться на курсах повышения квалификации, то время от времени меня просили проконсультировать ее в области некоторых разделов химии. Такие консультации много времени у меня не занимали и никакой платы у своих соседей я, конечно же, не брал. Но они обычно завершались семейными посиделками за столом.
ак это бывает в таких случаях, разговоры касались разных тем. Несколько раз я пытался порассросить старшего Дмитриева о годах военного лихолетья — ведь он пережил оккупацию в области, соседней с Московской, — но в присутствии сына и невестки разговор на эту тему не складывался.
И вот однажды в воскресный день встречаю Василия Александровича в нашем дворе. Не исключаю, что дядя Вася в одиночестве прогуливался во дворе, поджидая меня, чтобы повести свой рассказ не в присутствии родных. Именно в тот раз дядя Вася впервые напросился ко мне в гости. Разумеется, я пригласил его за стол, но, когда вернулся из кухни с чаем и печеньем, сосед разложил на столе какие-то фотографии. Не забыл он достать из сумки и свою «Соломку к чаю».
«Вот эту девочку зовут Бася», — медленно, растягивая первый слог имени, произнес дядя Вася. С фотографии на меня смотрела девочка младшего школьного возраста, заметно старше внучки Василия Александровича. Я сразу заметил, что карточка неизвестной мне Баси была с фигурным обрезом кромок, характерной для довоенных фотографических портретов. Глянув на оборотную сторону, прочитал: «Бася Новик, 1939 год». Дядя Вася, заметив мое недоумение, глубоко вздохнул и пояснил: «Это другая Бася». Он хотел что-то еще сказать, но поперхнулся, двумя руками схватил чашку с чаем, отпил несколько глотков и резко отвернулся.
Я и сегодня теряюсь, когда при мне взрослые начинают плакать. Поэтому не сразу нашел слова, чтобы успокоить человека, который пришел рассказать пережитое на войне. Но вскоре дядя Вася успокоился и продолжил. Не сомневаюсь в том, что события, описанные Василием Александровичем Дмитриевым, свидетелем которых он был, можно считать документом.
«Немцы оккупировали Смоленск и область уже в середине июля 1941 года, — вспоминал дядя Вася, — точную дату назвать трудно, потому что в отдельных районах разрозненные части Красной Армии долго продолжали сопротивление». Но дата создания Смоленского гетто задокументирована самими немцами — 5 августа того же года. Именно в этот день немецкие каратели и их местные прислужники согнали смоленских евреев в пригород, известный как «Садки». Предварительно оттуда было выселено все нееврейское население. Обитателям гетто запретили выходить из «Садков» и обязали носить желтые звезды. Никакие продукты в гетто не доставлялись, поэтому вскоре там начался голод. Немцы использовали свою обычную практику: опасаясь сопротивления, первыми убивали молодых мужчин. Женщин, детей, стариков тоже не щадили. Уничтожение евреев производили различными способами. Детей обычно забивали насмерть и травили газами в специальных машинах.
Семья Баси Новик жила в деревне Магалинщина Смоленского района, в километрах шести от городской черты. Их небольшой дом почти примыкал ко двору, в котором проживала семья Дмитриевых. Семен, старший брат Васи, связанный по заданию партизан с одним из местных полицаев, за день до выдворения евреев в «Садки» предупредил об этой акции Хаю Боруховну Новик, мать Баси. Глава семейства Савелий Шапсович Новик, директор местной школы, добровольцем ушедший в армию вместе со старшим сыном и дочерью, не успел эвакуировать жену и младшую дочь. Он пользовался авторитетом среди деревенских жителей, хотя были у него и враги.
Фото: visitsmolensk.ru
Нина Ульяновна Дмитриева, мать Семена и Василия, сама предложила укрыть Хаю и Басю у себя в доме или у родственников. Но Хая считала, что у девочки, если она будет одна, больше шансов не попасть на глаза тем, кто захочет выслужиться перед оккупантами и получить награду за выданных евреев. Тем более что семитские черты ее дочери заметны не были, ибо внешне она походила на отца, голубоглазого блондина.
И все-таки Нина Ульяновна, добрая душа, ошибочно полагала, что если Бася будет вести себя в их доме «тише воды, ниже травы», то никто о ней не прознает. Вероятно, в душе она рассчитывала на порядочность односельчан, которые, узнав, что она прячет в доме еврейку, не выдадут девочку. Но ребенок не может постоянно прятаться под кроватью. Ночами, если во дворе начинали лаять собаки, предупреждая о реальной опасности прихода незваных гостей, Басю перепрятывали в подпол. Случалось девочке бывать в схроне и ночью, и днем.
Василию мать и брат поручили доставлять Басе еду и воду. Маленькая девочка боялась оставаться в темном подвале одна даже короткое время. Ей разрешили только «прошептывать» песни, которые она выучила в детском саду и в начальной школе. Еще Нина Ульяновна готовила из теста маленькие сладкие соломки. Вася относил эти домашние лакомства Басе в подпол, и она, не имея часов, использовала соломки для подсчета времени, проведенного в убежище. Ей хотелось верить, что пять неторопливо съеденных соломок равняются одному часу, а более двух часов подряд в подвале ей редко приходилось бывать. В Магалинщине семью Новик знали, и Дмитриевы, опасаясь этого факта, обдумывали пути переправки Баси к своим родственникам в деревню Шаталово, недалеко от Смоленска.
Хая Новик погибла при ликвидации Смоленского гетто, которую немцы провели 15 июля 1942 года, приурочив к первой и единственной «годовщине» оккупации города и области. В тот день в дом Дмитриевых наведался полицай Тимофей Тищенко, прославившийся убийством еврейских детей. «Акцию» расстрела взрослых евреев проводили на окраине Магалинщины. Там заранее были вырыты ямы для захоронения евреев, которым изверги не давали ни единого шанса выжить. Тищенко и его подручные заставляли свезенных на место казни снимать с себя одежду, которую тут же распределяли среди своих.
Девочка Бася смогла пережить ликвидацию гетто потому, что пряталась в доме Дмитриевых. Но когда Семен непосредственно от бургомистра Смоленска Бориса Федоровича Меньшагина получил сведения о том, что Басю все-таки заметили, то решил немедленно сопроводить ее в Шаталово. Однако полицаи уже шли по следу. Предполагая, что Семен мог быть вооружен, они поспешили доложить Тимофею Тищенко, успевшему за свои злодеяния прославиться в местной газете оккупантов «Новый путь». Там его окрестили «Образцовым стражем порядка».
И этот образцовыйдушегуб поспешил со своими бандитами в дом Дмитриевых, чтобы выпытать у членов семьи место, в котором в Шаталово должна была скрываться еврейская девочка Бася.
Полицаи застали дома Нину Ульяновну, ее мать — бабушку Василия, и мимоходом заглянувшую тетю Таисью, младшую сестру Нины Ульяновны. О том, в какой дом в деревне Шаталово Семен должен доставить еврейку Басю, никто из женщин толком не знал. Только Вася, отправленный двумя днями ранее старшим братом на разведку, знал и расположение дома в деревне, и фамилию хозяев.
Но Тищенко с подручными стали пытать всех подряд. Этот опытный и подлый «страж порядка» в какой-то момент догадался, что женщины и в самом деле не знают, кто и где будет прятать Басю. Тогда он принялся за Василия. Подросток готов был перенести все муки и ничего не сказать убийцам, но когда Тищенко, застрелив бабушку и тетю Таисью, навел винтовку на мать, Вася не выдержал…
«Эта мука предательства навсегда осталась во мне, — неожиданно изменившимся до неузнаваемости голосом стал объяснять мне Василий Александрович, — и потом я очень надеялся, что Семен и Бася еще не добрались до Шаталово и, увидев по дороге местных полицаев, спрячутся в лесу». И действительно, как после освобождения Смоленщины от оккупантов рассказывали оказавшиеся на скамье подсудимых немецкие прихвостни, Семен узрел полицаев по дороге. Но и Тищенко заметил беглецов. Семен понял, что ему с Басей уйти не удастся. Рассчитывая, что девочка сумеет спрятаться в придорожных кустах, вооруженный револьвером старший Дмитриев первым открыл огонь. Ему удалось убить одного полицая и ранить двоих, но ни себя, ни Басю он не спас.
Тищенко не оставил в живых и Нину Ульяновну. По его приказу полицаи подтащили женщину к вырытой для убитых евреев траншее, ударом приклада в лицо сбросили вниз и немедленно закопали.
«Как убивали и закапывали мать, я не видел, — продолжал рассказывать Василий Александрович, — меня спас другой полицай, отец моего одноклассника».
У меня и сегодня нет сомнения, что Василий Александрович Дмитриев не всем мог рассказать историю еврейской девочки. Молчал и о попытке матери, брата и бабушки ее спасти. Потому что тогда пришлось бы рассказывать и о себе…
В тот день дядя Вася уже ничего не мог рассказывать. Только через два месяца, случайно встретившись во дворе, мы договорились продолжить наше общение вечером того же дня в моей квартире.
И опять стол, чай и «Соломка к чаю». Но и мой гость тоже пришел с соломкой. «Это любимый десерт моей Басеньки», — начал объяснять Василий Александрович. Потом несколько раз глубоко вздохнул и добавил: «… и всей нашей семьи». О какой Басеньке идет речь, я не уточнял. Как я понял, об обеих. Василий Александрович помнил, на каком месте прервал свое повествование.
«Полицай вытащил меня из дома, потянул на наш огород, потом к реке. Неожиданно напялил мне на голову какой-то картуз, всучил в руки тулуп и прошептал: «Буду стрелять в воздух, ползи к лесу! Потом беги!».
Добравшись до леса, я почувствовал холод — все-таки была середина сентября. Надел тулуп и, к немалому удивлению, нащупал в одном из карманов большой охотничий нож, а в другом — две луковицы…
В сентябре 1942 года «Батю» за успехи в борьбе с оккупантами награждают орденом Ленина, а через месяц арестовывают. Ничего себе расклад! Я не выдерживаю и прерываю соседа вопросом: «За что? Как могло такое произойти?». Дядя Вася продолжил: «В войну и на нашей стороне много несправедливостей случалось. Формально Никифор Захарович попал под суд и получил приговор — двадцать лет трудовых лагерей за то, что наш отряд, оказавшись под угрозой полного разгрома, вышел в советский тыл. Правда, не получив при этом разрешения Центрального штаба партизанского движения. Через год после смерти Сталина Коляду освободили. Но двенадцать лет, проведенных в лагерях, здоровье партизанского командира сильно подорвали. Он умер в 1955 году от инфаркта».
Отряд «Бати» расформировали, но в тамошних документах рядовой Дмитриев числился семнадцатилетним. Добровольцем призвался в армию. Провоевал до конца войны, хотя мог комиссоваться по ранению в ногу. После демобилизации попал в Москву и пошел служить в милицию. Так случилось, что местом службы ему определили столичный центр. Со своей женой Антониной познакомился в кинотеатре «Центральный», где она работала в билетной кассе. Будущая жена снимала комнату в большой коммунальной квартире на Садовой-Триумфальной, недалеко от работы. В одной из комнат этой квартиры жила ее подруга Берта Серпик с двумя детьми. Младшая, Кира, родилась уже после гибели отца, сержанта — пехотинца Соломона Серпика.
В середине 1950-х годов семьи Дмитриевых и Серпик перебрались из центра Москвы в подмосковное Перово, которое позже вошло в городскую черту.
Кира Серпик и Петр Дмитриев, с детства жившие по соседству и учившиеся в одном классе, полюбили друг друга и поженились сразу после поступления в институты. Вскоре родилась Бася. Внучка для бывшего смолянина Василия Дмитриева стала светом в окошке, смыслом жизни.
В цикле рассказов Шолом-Алейхема «Тевье-молочник» присутствует такая максима: «Нет на свете раны, которая бы не залечилась, и нет горя, которое не было бы забыто». Это верно. Но только с одной стороны — обращенной в будущее. Но человек живет настоящим, которое без памяти прошлого обесценивает жизнь. Все остальное от лукавого».
Василий Александрович как-то мне сказал: «Вернуть ничего нельзя. Баси Новик нет. В ее смерти я виноват. Раскаяние бессмысленно, но я раскаиваюсь. Только моя внучка Бася вернула меня к жизни».
Еще одно испытание на прочность преподнесла жизнь дяде Васе 28 августа 1968 года. Утром того дня на железнодорожном переезде подмосковных станций Белые столбы — Востряково при лобовом столкновении пригородного поезда с товарным составом погибли около восьмидесяти человек. И среди них оказались Антонина и Берта, подруги и родственницы, ежедневно добиравшиеся на станцию Барыбино той же Павелецкой дороги.
После этой трагедии Василий Александрович с сыном, снохой и внучкой решили покинуть Перово. Несколько лет они снимали жилье между станциями метро «Рязанский проспект» и «Ждановская», а затем в том же районе купили кооперативную квартиру. Так мы оказались соседями.
По рассказам Пети и Киры, Василий Александрович, бывший милиционер, всегда пресекал антисемитские оскорбительные выпады. Меня обескуражили и одновременно заставили еще больше уважать дядю Васю такие факты. Во времена печально известного «Дела врачей» 1953 года Василий Александрович Дмитриев едва не угодил в тюрьму, когда, находясь в милицейском наряде, доставил в отделение двух хулиганов, напавших с кулаками на вызванного ими участкового врача-еврея. Дядя Вася признался, что этих парней начальник в итоге отпустил, но он успел навесить им несколько «горячих» на память. Через год одного из этих парней он вновь задержал за избиение подвыпившего ветерана. И вновь начальник проявил к хулигану лояльность. Когда сержант милиции Дмитриев собрался написать докладную вышестоящему начальству о фактическом беззаконии в отделении, в котором он служит, неожиданно, по представлению этого самого начальника, на которого он готов был жаловаться, ему объявляют благодарность, присваивают звание старшего сержанта и… переводят в другое отделение. Вскоре он узнает, что тот самый хулиган, оказавшийся племянником непосредственного начальника, поступил на милицейскую службу в отделение своего дяди. Но жалобу дядя Вася все-таки написал.
Лично я не припомню, чтобы дядя Вася упоминал слово «антисемит» или «юдофоб». Таких людей он называл нацистами. Простой русский человек крестьянских корней Василий Александрович Дмитриев как-то сказал мне:
«В настоящем человеке не может быть даже толики нацизма. Если нацизм вселяется в человека, то он перестает быть человеком и становится просто существом».
Я очень удивился, когда Петя сказал мне, что отец подумывает о переезде в Биробиджан. Эту идею Василия Александровича обосновала Кира, с которой свекр посчитал нужным поделиться.
«Моя жена Антонина — сибирячка, она нацистов ненавидела. У нее среди друзей было много евреев. Биробиджан — это Сибирь и Дальний Восток в одной упаковке. Там нацистов мороз наповал убивает. И Басе там лучше будет».
Но в итоге все Дмитриевы переехали в Каунас. Оказывается, там нашелся родной дядя Киры, Борис Серпик, — ее единственный близкий родственник, оставшийся в живых. Перед самым переездом, когда квартира Дмитриевых была уже продана, Петя и Кира признались мне, что переезд в Литву связан с намерением в дальнейшем репатриироваться в Израиль. «У вас же были другие планы», — заметил я с некоторым удивлением. «Но дядя Боря переезжает в Израиль, к родственникам жены, — объяснила мне намерение репатриироваться Кира и, предваряя мой вопрос, добавила: — И Василий Александрович согласился».
В последний раз я говорил с дядей Васей за несколько дней до отъезда всех Дмитриевых. Он никогда не забывал о Басе Новик и тогда сказал: «Какая несправедливость! Я обязан был спасти эту девочку! Мне надо было вместе с Семеном сопровождать ее в Шаталово. Может быть, ангелы, обитающие рядом с Басей в заоблачных высях и спускающиеся только с небес на Святую землю, шепнут о ней мне пару слов! И я смогу попросить прощения!»
После переезда в Израиль я предпринимал усилия найти моих Дмитриевых. Израильтян, носящих фамилию Дмитриевы, на Земле Обетованной много. Бася и Кира здесь тоже не самые редкие имена. Израильских граждан по имени Петр и Василий тоже можно встретить. Но удача в поиске именно моих Дмитриевых и моих Серпик мне не сопутствовала. Но всякий раз, когда я слышу имя Бася, я обязательно вспоминаю дядю Васю. Его трагедию и неизбывную боль.
Захар ГЕЛЬМАН
Источник «Биробиджанер Штерн»
isrageo.com
Оцените пост
(голосовало: 9, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
