Наконец я в Корее. Но не в Южной

Енми Пак Фото: gazeta.kg

В Москве у меня было два самых любимых книжных магазина: букинистический на улице Качалова и «Дружба народов» в 17-м доме на Горького. В первый мы постепенно сдавали библиотеку моего приятеля, чей папа заведовал сталинским агипропом, а потом стал академиком, и книги на английском, подаренные во время войны героическому советскому народу американцами. До советского народа они не дошли, но и не были сданы в макулатуру, а хранились на складе где-то около нового цирка.

О нем мне рассказывал другой приятель, таскавший оттуда дареные американские книги, которые я потом сдавал на Качалова и делил с ним выручку. Да, и еще я сдавал для него книги, которые, судя по штампам, раньше хранились в библиотеке Лубянки или «Филиала», как называли в КГБ ее лефортовское отделение, где они выдавались заключенным врагам народа. Как они попадали к приятелю, я, естественно, не спрашивал, а сдавал их на Качалова и потом пропивал.

В «Дружбе народов» я был завсегдатаем северкорейского отдела, где регулярно приобретал шедевры пхеньянского агитпропа, особенно с жизнерадостными картинками. Сейчас я узнал их стиль в рекламе пентагоновских рекрутчиков, изображащей, как девочка выросла у двух мам-лесбиянок, а потом записалась в американскую армию.

Я ностальгически вспоминаю северокорейские книжки, воспевающие идеологию чучхе, которая напоминает мне нынешнюю американскую. Корейские политруки любили говорить, что чучхе — это «снаружи -коммунизм, а изнутри — национализм». У нас же сейчас снаружи -критическая расовая теория, а внутри — марксизм.

Я так привык наслаждаться этим маразмом, что, будучи в Москве в 1990-х, сходил на гастролировавшую там северокорейскую оперу с типичным поэтическим названием «Море крови».

Корейский также был моим первым восточныи языком, который я изучал примерно неделю, а потом махнулся с буряткой из нацкадров на индийский. Если бы это был южнокорейский, я бы, возможно, не поменялся, но в Москве преподавали только северокорейский, который мне на фиг был не нужен.

К чему я это все? А к тому, что прочитал на днях интервью с беженкой их КНДР, которая поучилась в Колумбийском университете и вынесла оттуда впечатление, что Америку ждет еще более мрачное будущее, чем покинутое ею отечество.

Ёнми Пак бежала с матерью из КНДР в 2007 году. Они по льду перешли в Китай реку Ялу и попали в лапы торговцев живым товаром, которые продали их в рабство. За 13-летнюю Ёнми они выручили меньше 300 долларов, а за маму — примерно стольник. Кореянки бежали с помощью китайских миссионеров в Монголию, перейдя пустыню Гоби, и в конечном итоге нашли прибежище в Южной Корее. В 2016 году Ёнми перевелась из Сеульского университета к нам в Колумбийку, как называли этот элитный вуз совзагранработники (поначалу это слово так же претило мне, как советские термины «тапочки» и «майка» резали слух старым эмигрантам).

За год до этого она опубликовала мемуар «Чтобы жить», в котором рассказала, как выжила в худшем тоталитарном государстве планеты, и как добиралась до желанной свободы. Которая в данный момент выглядит так: «Здесь людям до смерти хочется отдать свои права и полномочия государству, — суммирует Ёнми свои американские наблюдения в интервью «Фоксу». — Вот это больше всего меня пугает».

Кореянка говорит, что американское, как мы выражались, «верхнее образование» подавляет у своих питомцев способность мыслить критически. «В Северной Корее я буквально верила, что мой Дорогой вождь Ким Чен Ын голодает, — вспоминает она. — Он же самый толстый — как в это можно поверить? Потом кто-то показал мне фотку и сказал: «Глянь на него: он же самый толстый мужик! Другие все тощие». Я на это: «О Боже, почему я не замечала, что он толстый?!» Потому что я не научилась критически мыслить!».

«Вот что происходит в Америке, — продолжает Ёнми, которой сейчас 27 лет. — Люди что-то видят, но они просто полностью утратили способность мыслить критически». «У нас в Северной Корее нет Интернета, у нас нет доступа к великим мыслителям, мы ничего не знаем. Но здесь, где у людей есть все, они предпочитают, чтобы им промывали мозги! И еще это отрицают! Вы, ребята, лишились здравого смысла до такой степени, что я, северная кореянка, даже не могу себе представить. К чему мы отсюда придем? Нет ни законоправия, ни морали, ничто больше не хорошо и не плохо, царит полный хаос! Похоже, этого они и хотят: разрушить все до основания и построить коммунистический рай!».

«Я ожидала, что я трачу целое состояние, все это время и всю энергию, чтобы научиться мыслить, — вспоминает она на отличном английском свои ожидания перед поступлением в Колумбийку. — Я поняла, что, вау, это же бред какой-то! Я думала, что Америка другая, но нашла столько параллелей с тем, что видела в Северной Корее, что начала нервничать».

Как понял интервьюер «Фокса», эти параллели включали антизападные настроения, коллективную вину и удушливую политкорректность.Первый звонок Ёнми услышала, как только пересекла порог Колумбии. На предварительном собрании сотрудница университета обдала ее презрением за то, что она призналась в любви к классической литературе и упомянула Джейн Остен. «Я сказала: “Обожаю эти книги, — вспоминает Ёнми. — Я думала, что это хорошо». — «А она тогда говорит: «Вы знали, что у этих писателей было колониальное мировоззрение? Они были расистами и изуверами и подсознательно промывали вам мозги».

Беглянка быстро поняла, что все до одного занятия в этом привилегированном вузе были пропитаны антиамериканской пропагандой, живо напомнившей ей промывку мозгов, с которой она росла на родине. Ей вдолбили, что «американский ублюдок» — это, считай, одно слово. В задаче по математике могло быть сказано: «Если ты убьешь двух из четырех американских ублюдков, то сколько еще американских ублюдков тебе останется убить?».

Ёнми шокировали и сбивали с толку вопросы гендерного словоупотребления: на каждом занятии школяров просили назвать местоимения, которые они предпочитают. «Английский — мой третий язык, — говорит она. — Я выучила его уже взрослой. Я до сих пор иногда путаю «он» и «она», а они собираются просить, чтобы я называла их «they»? Как прикажете мне вставлять это в предложения? Это был хаос. Я чувствовала, что это откат к какой-то ранней стадии цивилизации».

«Даже Северная Корея не такая отмороженная, — замечает кореянка. Северная Корея была отмороженная, но не настолько».

Поначалу она вступала в перепалки с профессорами и студентами, но потом сочла за благо держать язык за зубами, чтобы благополучно закончить обучение. «Я видела угнетение, — говорит она, — я знаю, как оно выглядит». Когда она была подростком, люди умирали у нее на глазах от голода. «Это ребята постоянно говорят, как их угнетают, и сколько несправедивостей они испытали, — замечает Ёнми. — Они не знают, как трудно быть свободными… Я буквально пересекла пустыню Гоби, чтобы быть свободной. Но это был пустяк: столько людей боролись упорнее меня, и у них ничего не вышло».

За интервью Ёнми следует куча комментариев один другого лучше, но я процитирую один: «Моя супруга, на которой я женат 21 год, выросла в Советском Союзе. Я со счету сбился, сколько раз она говорила то же самое. Она также несколько раз отметила, что в России, которую она покинула в 2000 году, было меньше ограничений, чем в США, куда она приехала».