Раздался звонок, и телефон высветил незнакомый, неестественно длинный номер. Я присмотрелся. Номер начинался с цифры 7, и я понял, что звонят из России. Когда-то я там жил, но уехал так давно, что уже десятки лет назад исчезли последние связи с той страной. Не осталось ни родственников, ни друзей, ни просто знакомых. Звонить оттуда было некому.
Поэтому я взял трубку с крайней осторожностью двумя пальцами и сдавленно произнёс, на всякий случай, по-английски:
— How can I help you?
— Алё, это Америка?! — прокричала трубка.
— Америка, — признался я.
— Здравствуйте, Яков Зиновьевич! — радостно завопила трубка. — Узнаёте?
Имя было названо моё, поэтому отпираться было бы глупо. Я сказал:
— Как же, как же, конечно. Хотя, честно говоря …
— Это Макдональд Иванович Откатов, — сказал человек в трубке. — Генеральный директор Промтрамтраха. Мы с вами вместе работали. Помните?
— М-м…Не очень.
— Правильно, — согласился мой абонент. — Вы не можете помнить, потому что тогда наш институт назывался не Промтрамтрах, а Трахтрампром.
— Это другое дело, — признался я. — Институт помню. Но ваше имя, право…
— Ничего, — великодушно разрешил Откатов. — Зато я вас хорошо помню.
— Простите, сколько вам лет?
— В сентябре будет сорок шесть.
— Понятно, — сказал я. — Когда я уволился с работы и уехал из Советского Союза, вы ещё не родились. Вы были зародышем. Вашей маме оставалось три месяца до родов.
— Что вы говорите! — удивился мой собеседник. — Вы так близко знали мою маму?
— Нет, нет, — заверил я. — Не имел чести. Тем более близко.
— Значит, с вами лично я не работал, — согласился Зародыш. — Но много о вас слышал. И звоню по делу.
Далее он рассказал, что у них принято решение издать энциклопедию Промтрамтраха, которая увековечит героическую историю института и имена его выдающихся специалистов. Энциклопедия должна выйти к знаменательной дате — 84-летию со дня основания института, который был создан в 1937 году на базе технического отдела главка и полностью укомплектован новыми кадрами.
— А куда делись старые кадры? — спросил я.
— Этого никто не знает. Куда надо, туда и делись, — неохотно отвечал Зародыш и поспешил перейти к делу.
Мне как одному из наиболее выдающихся в истории Промтрамтраха специалистов предлагалось написать свою биографию и представить её господину Откатову вместе с фотографией хорошего качества. Биография, разъяснил он, должна быть написана в третьем лице через два интервала и начинаться с того, когда, где и в какой семье я родился. На фотографии я должен смотреть прямо и не улыбаться.
— Тут может быть проблема, — заметил я. –У нас принято на фотографиях улыбаться.
— Ничего, это мы подправим, — успокоил меня Зародыш. — Главное — смотреть прямо. Вопросы есть?
Я немного помялся и сказал:
— Макдональд Иванович, уверяю вас, что я питаю глубокое уважение к вашему, то есть, извините, к нашему Пром…
— Трамтраху, — подсказал Зародыш.
— Именно. К нему самому. Но у меня к вам просьба: пожалуйста, не включайте меня в вашу энциклопедию. Я человек неприметный, уже сорок шесть лет не живу в вашей стране и не работаю в этом… Пром…
— Трамтрахе, — снова подсказал Зародыш.
— Именно, в нем самом. Там меня никто не знает. Поэтому…
— Вас все знают и любят, — оборвал меня строгий Зародыш. — Вам оказывают особый почёт. Вашу кандидатуру утвердила комиссия. Так что приступайте к биографии. Всего хорошего.
Я вздохнул и покорился. Два дня я потел над своей нехитрой биографией. С датой и местом рождения всё было понятно. Но вопрос о том, в какой семье я родился, загнал меня в тупик. Помучавшись, я написал, что родился в интеллигентной еврейской семье, в надежде, что мои покойные родители не возражали бы против такого признания. Закончив, я перечитал своё творение, остался им доволен и отправил его назойливому зародышу Откатову вместе с фотографией, на которой я был изображён на фоне нью-йоркской гавани со Статуей Свободы на заднем плане. После чего я вздохнул и забыл про Откатова с его энциклопедией.
Но спустя две недели о них пришлось вспомнить. Я получил электронное послание, в котором Откатов просил прочитать мою исправленную биографию и позвонить ему. Прилагались биография и фотография.
Надо признать, что фотография была обработана мастерски. Я, как и раньше, смотрел в объектив, но уже не улыбался, а наоборот, выражал мрачную обречённость. Статуя Свободы исчезла вместе с гаванью, на их месте высились небоскрёбы какого-то незнакомого города, и над ними реяло полотнище с крупной надписью «Слава».
Моя биография, которую я так мучительно создавал, была написана заново. Язык этого сочинения выглядел, как русский, но был мне непонятен. Вчитавшись, я начал догадываться, что выражение «беззаветно трудился» использовалось вместо слова «работал», а «осуществлял выполнение проектирования» подразумевало «проектировал». Было также сказано, что я неоднократно награждался призами, почётными грамотами и знаками отличия, хотя ничего подобного со мной никогда не случалось. Возле фразы о моём происхождении стояли три красных вопросительных знака.
Как просил Откатов, я позвонил ему в Россию. Услышав и узнав меня, он радостно закричал:
— Привет, Зиновьич! Биография у тебя, прямо скажем, героическая! Готовься стать знаменитостью. Надо только решить проблему с твоим происхождением. Понимаешь, так, как ты написал, у нас не принято. Комиссия не пропустит. Есть определённые слова, которых рекомендуется избегать…
— Понимаю, — сказал я. — С этой рекомендацией я почти полжизни избегал того самого слова. Тогда напишите так: «Родился в семье безродных космополитов».
— Я не знаю, что это такое, но звучит красиво, — сказал Откатов. — Боюсь, комиссия не пропустит.
— Хорошо. А зачем вы написали, что я награждался какими-то призами и знаками отличия?
— А что в этом плохого?
— Это неправда. Никто меня никогда не награждал.
— Не может быть! — поразился Откатов. — Так всю жизнь без наград и живёшь? Ну, это мы в два счёта исправим. Почётная грамота устроит? Завтра пошлём две: «За выдающиеся заслуги» и «За выдающиеся достижения».
— Спасибо. А зачем вы на моей фотографии написали «Слава», когда я никакой не Слава, а Яша?
— Погоди, дай глянуть, — сказал Откатов. — Ага, вижу. Это они по ошибке взяли задний фон со старой фотографии. Там написано «Слава КПСС». Они КПСС стёрли, а Славу забыли. Это мы исправим. Всё у тебя?
Я замолчал. Мне стало грустно, и я не мог придумать, как отделаться от моего назойливого абонента с его энциклопедией. Словно почувствовав это, Откатов сказал:
— Не горюй, Зиновьич, всё будет как надо. Давай обсудим последнюю деталь. За то, чтобы поместить твою биографию в нашу энциклопедию, с тебя причитается десять тысяч баксов. По-вашему — долларов. Учти, что вообще это стоит гораздо больше, но для тебя мы делаем скидку. Понятно?
— Не очень. Это что, шутка?
— Шутить с тобой мне некогда. Нам не до шуток. У нас бюджет трещит по швам. Когда пришлешь деньги?
— Если всерьёз, то никогда.
— Тебе что, жалко для родного Пром…
— Трамтраха, — подсказал я. — Для него ничего не жалко. Но денег не дам.
— Ну что вы за народ такой, — с горькой укоризной сказал Откатов. — Только о деньгах и думаете.
— Вы — это кто?
— Кто-кто… да все вы. Мы тебе такую биографию отгрохали! Прославили на весь Промтрамтрах. А ты всё — деньги, деньги. В общем, так. На следующей неделе к вам в Америку поедет наш внештатный сотрудник Коля Кукуев. Он с нами по контракту работает. Он тебе позвонит и зайдёт. Вот с ним и передашь, как договорились.
— Да мы, вроде, не догова…
— Твою кандидатуру комиссия утвердила, — с возмущением перебил Откатов. — Так что, не выпендривайся, Зиновьич. Приготовь десять тысяч наличкой в крупных купюрах, мы по-другому не принимаем, и жди звонка. И не шути с Колей. Он человек нервный, шуток не понимает. Пока.
Распрощавшись с Откатовым, я загрустил. Упоминание о нервном Коле наводило на мысль о бренности жизни, которая висит на ниточке и может оборваться в любой момент. Мне хотелось оттянуть этот неприятный момент насколько возможно. После мучительных размышлений я сел за компьютер, сосредоточился и cочинил такое душераздирающее письмо: «Уважаемый гр. Откатов! Нам стало известно, что вы вступили в контакт с американским подданым по имени Яков Зиновьевич и собираетесь включить его биографию в энциклопедию Промтрамтраха. Считаю необходимым поставить вас в известность, что гр. Я. З., живя в Советском Союзе и работая в вашем институте, был завербован иностранной разведкой. Он уехал в Америку под видом эмигранта, боясь разоблачения. Проживая за океаном, гр. Я. З. продолжает работать на ЦРУ, ФБР и сионистские организации «Джойнт», ХИАС, «Бнай Брит» и Джуиш Комьюнити Центр. Общение с ним может повредить вашему институту и вам лично. Учитывая чрезвычайную секретность этого письма, имени своего назвать не могу».
Я послал письмо по электронной почте, специально создав ради него новый адрес с фиктивным именем. Но этого мне показалось мало. Я позвонил в телефонную компанию и попросил поменять мой номер телефона на новый, unlisted номер, то есть такой, который невозможно найти ни в каких справочниках или телефонных книгах.
После этого я успокоился. Угроза миновала. Я перехитрил Откатова и теперь заслуженно гордился своей изобретательностью.
Увы, у всякой гордости есть срок годности. Моя гордость согревала душу всего два дня. На третий день раздался звонок, и мой секретный телефон высветил ненавистный длинный номер, который начинался с цифры семь. Скрываться далее было бесполезно.
— Привет, Зиновьич! — сказал Откатов. — Что же ты, поменял номер телефона, а мне не сообщил. Ты от меня прячешься, что ли?
— Нет, нет, что вы, что вы! — ответил я помертвевшими губами. — Как раз собирался вам позвонить.
— Я тут кое-какую информацию про тебя получил, — продолжал Откатов. — Ты, Зиновьич, оказывается, не прост, настоящая знаменитость. Прямо чистый Зорге. Теперь мы тебя на самое видное место в энциклопедии водрузим. Героем будешь! Ну, конечно, за это платить надо. Десятью тысячами уже не отделаешься. Готовь двадцать. Как договорились, наличными, в крупных купюрах.
— С какой стати… — жалобно возмутился я, но Откатов меня оборвал.
— Через три дня к тебе придёт Голландец. Не вздумай с ним торговаться.
— Какой ещё Голландец?
— Коля Кукуев, наш внештатный сотрудник. Его среди своих зовут Кукуй Голландский. Я тебе говорил о нём. Отдай ему двадцать штук в конверте и смотри, не раздражай его. Побереги здоровье. Пока.
Это уже звучало, как прямая угроза. Потея от страха, я нашёл телефон местного отделения ФБР и позвонил.
— Имею важное секретное сообщение, — сдавленно доложил я.
Спустя полчаса у меня появился вежливый белобрысый джентльмен в тёмном костюме и при галстуке. Я увёл его в спальню, закрыл дверь и вполголоса во всех деталях обрисовал угрожающую ситуацию, в которой я оказался.
— Вы знаете имя человека, который должен прийти за деньгами? — спросил белобрысый, вникнув в детали дела.
— Знаю. Николай Кукуев.
— А, Колька Голландец! — неожиданно обрадовался мой собеседник. — Это известный человек. Рецидивист, наёмный убийца. Он много раз был в Америке.
Я почувствовал холодный ползучий ужас. Мой белобрысый защитник замолк, и в его взгляде появилось что-то странное, похожее то ли на жалость, то ли на траур.
— Боюсь, что мы ничем не сможем вам помочь, — наконец сказал он со вздохом. Мы не можем его арестовать; у нас нет улик. Вот когда он вас убьёт или хотя бы искалечит, тогда другое дело. Так что, потерпите немного. И держите нас в курсе дела.
— Каким образом? Позвонить вам, когда он меня убьёт?
Мой спаситель задумался.
— Да, пожалуй, это, будет трудно сделать. Позвоните, если он вас искалечит. И не теряйте присутствия духа.
— Спасибо. Похоже, что мне уже нечего терять, кроме присутствия духа.
— Ещё один совет, — сказал мой ангел-хранитель. — Не связывайтесь с Голландцем. Отдайте ему двадцать тысяч и скажите спасибо, что не просит сорок. Если у вас нет этих денег, возьмите взаймы. У вас хороший дом, и вам под него любой банк даст эту сумму. И тогда ваша счастливая жизнь будет продолжаться. И у вас будет время расплатиться с банком.
— Вы правы, — с трудом выговорил я. — Конечно, почёт Промтрамтраха того стоит. За почёт надо платить.
— Правильно. За жизнь тоже, — сказал мой спаситель
Он раскланялся, а я надел костюм, повязал галстук и поехал в банк просить денег взаймы.
Какой идиот сказал, что не в деньгах счастье?
Александр МАТЛИН
Художник Вальдемар КРЮГЕР