Мы все молодые и гениальные. В ходу слово «нетленка». Подразумевалось, что каждое наше произведение останется навсегда, «мой прах переживёт и тленья убежит».
В ходу обращение «старик» и «старуха». Нам по тридцать лет или около того. Легко в тридцать лет слышать «старуха». А слышать такое в семьдесят пять обидно и оскорбительно, поскольку это соответствует действительности.
«Оттепель». Никита Хрущёв стучит ботинком по американской трибуне. Темпераментный человек. И невоспитанный. Но мы ему рады. Из коммуналок народ медленно переселяется в хрущёвки. Отдельное жильё. Мечта.
Мне двадцать шесть лет. Я печатаю в журнале свой первый рассказ. Его все замечают, включая солдат и уголовников. Меня упоминают в журнале «Вопросы литературы». Наряду с Аксёновым, Шукшиным. Это — признание.
Возле меня топчется слово «талант». Я, конечно, в это не верю. Кто я такая? Моя мама тоже не верит. Звонит из Ленинграда и спрашивает: «Кто за тебя написал? Михалков?»
Лицом к лицу лица не увидать. Тем более собственного лица.
В моём характере есть нечто такое, что заставляет людей критиковать меня прямо в глаза. Иногда это получается грубо. Но я смирилась.
Денег — ноль. Но молодость сама по себе богатство. Смех без причины — это вовсе не признак дурачины. Это признак здоровья.
Возле Никиты Хрущёва на трибуне Мавзолея маячит бровастое лицо Брежнева. Он простоват, но бравый. В какой-то момент это бровастое лицо становится главным. А круглый лик Никиты исчезает из поля зрения. Никита на пенсии, как обыкновенный старик. Но, слава Богу, жив, хоть и обижен.
Брежнев привёл с собой застой. В стране стабильный застой.
«Старикам» и «старухам» уже под сорок. «Нетленки» лежат в столе. Литературная карьера моих друзей стоит на месте и никуда не движется. Хочется выть.
У меня должна выйти первая книга, но она застопорилась где-то и ни туда, ни сюда.
Я одеваюсь в красивое и иду на приём к главному редактору издательства. Сажусь перед его кабинетом и жду. Секретарша докладывает. Главный редактор безмолвствует, он занят.
Я сижу час, другой. Главный редактор по-прежнему занят. У него в кабинете космонавт, недавно вернувшийся с орбиты. Наверное, космонавт тоже решил выпустить книгу, иначе зачем ему главный редактор издательства?
Наконец главный выходит в приёмную. У него на голове фуражка космонавта, он отдаёт мне честь, при этом сильно качается. Пьяный с головы до ног. У него хорошее настроение. Довольно молодой мужик. Я ему мешаю своим присутствием. Отвлекаю. Он не может из-за этого полностью расслабиться и нормально отдохнуть со статусным гостем.
Главный редактор хочет от меня отделаться, а для этого надо, чтобы я ушла. А уйду я, только получив его согласие на выход книги.
И он даёт это согласие. Кивает головой в фуражке. И книга выходит. Вот и всё.
А мои друзья («старики») не одеваются в красивое и никуда не ходят, за исключением Дома литераторов. Там они напиваются, неизвестно за какие шиши, и сидят пьяные и глубоко разочарованные в жизни. Время уходит, как дым в трубу, а ничего не происходит. Все хотят прижизненной славы, а её нет. И не предвидится.
У Чехова в «Трёх сёстрах» есть образ: запертый рояль. Ирина говорит Тузенбаху, что она как запертый рояль, ключ от которого потерян.
Вот и мои друзья существовали как запертый рояль, и никто не знал их звучания. Как это тяжело — быть запертым роялем, когда мелодии в тебе бурлят и рвутся наружу.
Что им оставалось? Они пили. Спивались. Крутили романы. Заводили параллельные семьи. Разводились. Эмигрировали. Куда-то ведь надо было девать энергию. Творческая энергия, не найдя выхода, устремлялась в самых неожиданных направлениях, а иногда и убивала. Такое случалось.
Об этом времени очень точно написал Сергей Довлатов.
Время ломало и уродовало, но вот «живёт же братия — моя честна компания», как пел Высоцкий.
Мне вспомнилась одна маленькая история. Не хочу называть имя участника. Назову — Игрек, это похоже на Игорь. Пусть будет Игорь.
Игорь идёт через буфет Дома литераторов. Он здесь — привычная фигура, можно сказать — постоянная. Высокий, даже излишне. Красивый, пьяный. Он пьёт, начиная с трёх часов. До трёх — пишет.
В сущности, пьянь, но не рвань. Элегантный, воспитанный и, можно сказать, порядочный человек. Так бывает. Пьянство и порядочность вполне сочетаются. Игорь называет себя гением. И его друзья тоже так считают. И говорят ему в лицо. Он соглашается.
Жена Игоря, красивая парикмахерша Таня, спрашивает:
— Если ты гений, почему же тебя не печатают? Разве это никому не надо?
Игорь выслушивает и сдержанно отвечает:
— Так будет не всегда.
— Займись чем-то другим, — пристаёт Таня.
Игорь молчит. Он не хочет заниматься ничем, кроме своей прозы. Он верит в себя. Игорь хорошо делал два дела: писал и пил. То и другое запоем. Но это не приносило дохода, скорее, наоборот.
В семье родилась дочка-звёздочка. Денег нет и не предвидится. Таня вернулась на работу, не догуляв декретный отпуск. А что делать?
Нормальный человек не может сидеть без дела. А водка — это большое дело. Это компания, беседа, общение по душам — что может быть прекраснее? Потом медленное опьянение, мир предстаёт в радужных красках. Далее отключка, сон, маленькая смерть. И ничего тебя не мучает, ни перед кем ты не виноват. Ты просто непонятый гений, ушедший в несознанку. Провалившийся в никуда.
В семье помогала мама жены, но в этот день, о котором пойдёт речь, она не пришла. Ей надо было срочно посетить зубного врача. Таня опаздывала на работу. Клиенты ждали, зажав в кулаке живые деньги. Она попросила Игоря посидеть с дочкой до тех пор, пока его не сменит тёща. Игорь обожал ребёнка и легко согласился. Таня приготовила всё, что нужно: бутылочку с питанием и пелёнки. Тогда ещё не было памперсов.
Таня убежала. Игорь смотрел на крошечное личико дочки, крошечные кукольные пальчики. Всё было маленькое, но настоящее. Игорь осторожно сунул в её ладошку свой грубый палец. Девочка тут же крепко прихватила палец и сжала вполне ощутимо. Игорь улыбнулся растроганно: его дочка цепкая, не пропадёт, своего не упустит. Она живёт, и у неё получается.
В этот момент раздался звонок по телефону. Звонили друзья. Сообщили, что сидят в кафе «Ромашка», напротив его дома. Всё заказали: выпивку, закуску. В качестве закуски горячие сардельки. Деньги есть. Ждут.
В Игоре всё заметалось. Как быть? Пойти он не может. Но не пойти — тем более не может. Его душа уже практически сидела в кафе «Ромашка» за квадратным деревянным и таким уютным столом. И он чувствовал своими плечами широкие плечи товарищей. «Твои пассажиры, матросы твои, приходят на помощь». А бутылка водки стоит в центре стола — холодная, запотевшая и переливается как перламутр.
Выход был найден. Игорь пойдёт в «Ромашку» вместе с дочкой. Он её не бросит и не пропустит застолья. Он достал большую спортивную сумку, постелил в неё одеяльце, уложил свою крошечную девочку, укрыл сверху пуховым платком. И устремился в «Ромашку». Сумку он до половины задёрнул на молнию. Доступ воздуха обеспечен, и правила безопасности соблюдены.
Через пять минут Игорь был в «Ромашке». В гардеробе работали знакомые Валечка и Ниночка. Валечка предложила оставить сумку, поскольку сумка большая и неудобная. Игорь передал сумку гардеробщице и попросил поставить поаккуратнее, поскольку внутри — живая девочка, родная дочка, сокровище.
Валечка дёрнула молнию, заглянула, и её женское сердце окатило горячей нежностью. Перед её глазами — спящий ангел с длинными ресничками на щеках.
Подбежала Ниночка и тоже залюбовалась.
— Можно я у вас её оставлю? — попросил Игорь. — В зале накурено. Это плохо. Я её через час заберу. Валечка усомнилась. Всё же она на работе… Но папа был такой культурный, а ребёнок — просто чудо из чудес. Почему бы не помочь человеку, тем более что девочка спала и никому не мешала. Гардеробщица взяла сумку и поставила в самое безопасное место, в уютный полумрак без сквозняков.
День клонился к вечеру. Игорь пил. Ребёнок спал. Потом проснулся и заплакал. Валечка дала ему бутылочку с натянутой соской, а Ниночка побежала в зал. Настало время пригласить папашу. Но папаши не было. Стол был пуст. Вся компания ушла. Ребёнка забыли. Валечка не поверила своим глазам, но что есть, то есть. Стало ясно: папаша напился, практически не мог встать со стула. Верные товарищи его подхватили под руки и выволокли из кафе. А где в это время были гардеробщицы? Где-то были. Возможно, подавали плащи или вешали чьё-то пальто и не заметили. Не обратили внимания. Отвлеклись. Но что же делать? Не относить же в милицию такую куколку! К себе домой забрать невозможно. Ребёнка надо кормить. Ребёнку нужна кормящая мать, а не гардеробщица Валечка. Да и мать сойдёт с ума. Подумает: украли цыгане для своего нищенского бизнеса.
Что делать?
— А я знаю, — вдруг вспомнила Ниночка. — Его жена в парикмахерской работает, вот здесь, на углу.
— Откуда ты знаешь? — проверила Валечка.
— А они вместе сюда заходили. Они, видно, где-то рядом живут. Жена с пузом была.
Ниночка рванула из кафе в парикмахерскую. Валечка вынула из сумки плачущую девочку и поцеловала её, пока никто не видит. Было невозможно удержаться. Хотелось прикоснуться к ангелу — такая исходила от ребёнка благодать.
Не прошло и десяти минут, как в кафе ворвалась жена Игоря. Её лицо обострилось, всё ушло в нос. Глаза как гвозди. Казалось, от напряжения мозги брызнут через глаза.
Таня приняла от Валечки драгоценный кулёк и впилась своими гвоздями в личико дочки. Всё было на месте: голова, руки, ноги. Ребёнок был жив и здоров и даже весел. Убедившись, что всё нормально, что ребёнок не пострадал, жена Игоря осела на подставленную ей табуретку и тихо зарыдала.
Гардеробщицы молчали скорбно. У них была примерно похожая судьба. Возле них тоже пребывали мужья, на которых нельзя положиться. Мужья — дети. Вернее, сукины дети. Жена Игоря плакала, опустив лицо. Приговаривала: «Чем это всё кончится? Чем это всё кончится?»
Кончилось неоднозначно. И хорошо, и плохо.
Игорь умер на середине жизни. Мог прожить ещё столько же. Это плохо. Но его стали печатать. Вышла книга. Все вздрогнули: смотрите, кто пришёл. Игорь быстро прославился, стал ошеломительно знаменит. Как сказал поэт, «у нас любить умеют только мёртвых». Игоря любят. Критика сравнивает его с Достоевским. Книг мало, но каждая — жемчужина. Не обязательно писать много, оставлять собрание сочинений. Можно написать одну книгу, но она останется, и без этой книги жизнь покажется пасмурной, как осенний день.
В нашей стране — капитализм. Сталин перевернулся бы в гробу. Раньше все собирались в кучу, вместе пили, вместе страдали. А теперь все разбежались по углам, как собаки, и тявкают в одиночку.
Меня и моих друзей больше не называют стариками. Это соответствует действительности и потому не вежливо. Сейчас нас называют по имени-отчеству. Без отчества неудобно. Дом литераторов продали под ресторан. Туда ходят богатые и незнакомые. Они нам не интересны, а мы не интересны им.
Книги вытесняет Интернет, но меня это не смущает. Я продолжаю писать, мои книги выходят каждый год, их хотят читать.
Существует два мнения. Одни считают, что я пишу всё лучше и лучше. А другие полагают, что окончен путь, «завещанный от Бога мне, грешному». Это грубо, но я привыкла, что меня критикуют прямо в лицо. Так было всегда. Наверное, во мне чего-то не хватает. Тем не менее я согласна с первыми. Почему? Потому что я верю в себя. Это очень важно.
Игорь стал кумиром. Его фразы растащили на цитаты.
Дочка Игоря выросла, превратилась в красивую молодую женщину и наверняка не помнит, как её забыли в спортивной сумке.
Виктория Токарева
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
