Аросева считала театрального артиста самым счастливым человеком на свете, потому что такого наслаждения, как играя на сцене, человек на планете Земля испытать больше нигде не способен.
Мы познакомились с Ольгой Александровной в 1998 году. Мне позвонил режиссёр Миша Мокеев и спросил:
— Есть у тебя пьеса для Аросевой?
— Нет, — ответил я, — но, если нужно, напишу.
И в тот же вечер, не откладывая, взялся за работу. Я не знал, что мать Ольги Александровны дворянка, урождённая девица Гоппен, училась в Смольном институте благородных девиц, однако, повинуясь неясному чувству, решил, что главная героиня в пьесе не должна нести комедийный флёр знаменитой на всю страну пани Моники, а, напротив, будет русской аристократкой Ростопчиной. Мокеев сразу же позвонил Аросевой и сообщил, что молодой автор согласился и уже пишет. В ту пору я был автором двух пьес — авангардной «Тачки во плоти» в постановке Евгения Каменьковича и «Ботинок на толстой подошве». Спектакль в постановке Романа Козака с участием Васильевой, Гаркалина, Феклистова стал театральной сенсацией.
Через месяц у моей новой пьесы появилось название «Афинские вечера», через полгода упорного ежедневного труда над рукописью я понял, что потерпел чудовищное фиаско. Пьесы для Аросевой не получилось, пятьдесят страниц мёртвой жвачки, дыры, пустоты, местами безвкусицы, к финалу действие разваливалось.
Однажды вечером опять зазвонил телефон, я услышал голос Мокеева:
— Аросева поинтересовалась, как дела, как пьеса.
— Не получилась, — с грустинкой ответил я.
Миша перезвонил Аросевой.
— Не получилась пьеса, — отрапортовал он. — Забудем.
Прошло ещё полгода, я стал перечитывать черновики и вдруг… увидел, что одна из сцен по форме написана чисто, красиво, бриллиант среди нечистот. Сцена получилась острой, жанровой, яркой по форме. Я понял, что в этой единственной хорошей сцене герои не сцепляются, живут каждый отдельно своей жизнью, в своей сказке, в собственном мифе! Я понял, что персонажи диссонируют, не слышат друг друга. Я сел за стол и переписал всю пьесу по форме той, удавшейся сцены. Действие полетело, появился юмор, чувства, пьеса ожила. Буквально за несколько дней я закончил пьесу, перечитал. Отлично!
Теперь настала моя очередь звонить Мокееву.
— Пьеса получилась!
— Ура, — сказал Миша, — сделай копию, я оставлю на вахте Театра сатиры.
Через день он перезвонил и сказал:
— Пойдёшь с завлитом Ольгой Туркестановой в гости к Аросевой, Ольга Александровна хочет с тобой познакомиться.
Мы стояли на пороге её квартиры. Я и опытный завлит Ольга Туркестанова. В руке у меня была ещё не читанная актрисой пьеса. Пьеса-загадка. Я понимал, что пьеса хорошая, но всякое в жизни случается. И очень хорошие, и даже абсолютно замечательные пьесы летят в корзину.
Открылась дверь, Аросева улыбнулась, пригласила пройти на кухню.
— Соляночку рыбную сварила, я вас угощу!
— На море вырос, рыбак, однако рыбной солянки не пробовал, — сказал я, это была правда.
— В таком случае можете загадать желание, есть такая примета, когда за столом в первый раз, — заметила хозяйка.
Формула счастья в голове случилась моментально, сама собой. Она заключалось в одном слове — «премьера»!
Ольга Александровна оставила угощение на столе, взяла пьесу и ушла в гостиную читать.
Через час, после того как мы с Туркестановой расправились с рыбной солянкой и перешли к чаю, Аросева появилась со словами:
— Это моя история, я буду это играть! И ещё… У меня уже есть костюм для героини. Этим летом купила в Лос-Анджелесе два кружевных плаща. Белый и чёрный. В чёрном я буду играть спектакль, в белом я появлюсь только в финале на две минуты, в сцене после её смерти.
Аросева исчезла на минуту и появилась в дверном проёме с двумя кружевными плащами в руке. Чёрным и белым. Она нам показала их издалека, как фокус, иллюзию, волшебство. Лицо её светилось от счастья.
— Только к плащам нужно докупить две кружевные шляпы с широкими полями — белую и чёрную. И ещё… Я знаю, кто будет играть Бориса Олеговича! Лёва Дуров, мы с Лёвой недавно встретились в самолёте, летели рядом, болтали всю дорогу и решили обязательно найти пьесу и сыграть, роль Бориса Олеговича на него как влитая, кстати, очень серьёзная роль!
Мы сформировали труппу, по иронии судьбы, Миша не стал режиссёром спектакля, я позвонил Николаю Чиндяйкину. Тот согласился.
Прошло два месяца, я шёл по Новому Арбату с огромной шляпной коробкой, в которой лежали две шляпы — чёрная и белая. На генеральной репетиции я пытался прикоснуться к кружевному плащу чёрного цвета, Аросева сорвалась на крик:
— Не надо руками трогать, Петя! Уберите плащ в кофр!
Я понял, что только что чуть было не совершил преступление, пытался прикоснуться рукой к священному.
Перед московской премьерой мы играли предпремьерный показ в Выборге. Спектакль закончился, я вызвал транспорт и отправил артистов и декорации на перрон. Поезд Петербург — Москва стоял в Выборге всего пять минут. Когда состав тронулся, мы увидели на заснеженном перроне сверкающий в лунном свете алюминиевый кофр. В кофре находились два плаща из Лос-Анджелеса и две кружевные шляпы с широкими полями — чёрная и белая, ну и, само собой разумеется, костюмы других участников спектакля. Оказалось, монтировщики не успели погрузить кофр в грузовой вагон. Завтра вечером нам предстояло играть премьеру в Москве, в Театре на Малой Бронной.
По иронии судьбы, кофр стоял строго напротив купе Аросевой и Дурова.
Я стоял невдалеке около тамбура.
— Петя, прыгай с поезда! — закричала Ольга Александровна. — Спасай костюмы!
Вдруг резко оборвался перрон.
— Прыгай, Петя! — завопила Аросева.
Скажу правду, я никогда не чувствовал себя героем вестерна, более того, я не видел ни одного фильма, где ковбой спрыгивает с поезда на заснеженный откос.
— Почему с поезда должен прыгать автор и продюсер? — напустив на себя флегму, сказал я. — У нас есть директор. Володя! Где Володя? Володя, спасай спектакль, прыгай… — не очень уверенно скомандовал я.
— Не могу, Пётр Владимирович, — уставившись мне в плечо, процедил директор Володя, — мне завтра рано утром дочь в детский садик вести.
Вдруг поезд рванул, как спринтер, за окном замелькали чёрные верхушки елей.
Я тихо ретировался. Спрятался в купе. Это был нокаут. А как всё красиво начиналось, в гостях у народной артистки СССР молодой автор ел рыбную солянку, под солянку загадывал мечту, вот она завтра, заветная премьера! А костюмы — йок! Нету! Вдруг дверь купе отъехала влево. В проёме появилось лицо директора.
— Пётр Владимирович, Ольга Александровна и Лев Константинович просят вас зайти, у них разговор к вам есть.
— Уже поздно, спать пора, — ответил я.
— Нет-нет, Ольга Александровна очень, очень, очень просила зайти.
Я накинул пиджачок и вышел из уютного купе. По длинной красной ковровой дорожке, под перестук железнодорожных колёс мои ноги несли меня на казнь. Аросева и Дуров сидели на полке слева, я присел напротив, на место подсудимого, прищурился и посмотрел в окно. «Мело, мело по всей земле, во все пределы». Это была одна из самых страшных ночей в моей жизни!
Начался процесс. Старики заговорили по очереди… Первой речь держала Ольга Александровна:
— Ты понимаешь, Петя, я шла по Лос-Анджелесу, не поленилась, вошла в магазин и увидела эти два волшебных плаща, у меня сердце остановилось, когда я увидела их! Я не поленилась, примерила, повинуясь художественной интуиции, купила! Ты понимаешь, что вторых таких плащей на свете нет! В Москве такие мы ни за какие деньги не купим…
Через час речь зашла о том, какую роль в целом костюм играет в эстетике спектакля, и что без этих кружевных плащей спектакль играть никакого смысла не имеет! Лев Константинович, выпускник Школы-студии МХАТ, в обвинительной речи вспомнил мхатовских стариков Москвина, Таирова, Тарханова, своего учителя Василия Осиповича Топоркова и стал теоретизировать об отношении к театру как искусству.
Аросева подхватила, она поделилась впечатлениями юности:
— Мхатовские старики, они готовились к походу в театр, для этого у них были специальные костюмы, не шёл артист в театр в том, что носил каждый день. А ты позволил себе оставить наши костюмы на холодном, заснеженном перроне!
— Театр начинается не с вешалки, — продолжил Дуров, — а с отношения!
Дальше обвинение заговорило по очереди короткими рублеными фразами:
— Мы завтра на премьере в чём играть станем? В костюмах из подбора?
— К чему вы нас склоняете, молодой человек, к халтуре?
— А ты знаешь, что Константин Сергеевич Станиславский писал о таких, как ты?
Светало.
Я возвращался по той же красной ковровой дорожке в своё купе. Мне казалось, что я ступаю в лужи крови. Это была кровь всех тех, кто положил свои жизни служению русскому и мировому театру. Голова раскалывалась. За эту ночь я узнал о театре всё и даже чуть больше, чем мировой театр знает о самом себе!
В десять утра я переступил порог московской квартиры. Вечером этого дня спектакль. Продан зал. Аншлаг. Костюмы на перроне в Выборге.
Я заварил крепкий кофе, приоткрыл форточку и закурил. Тупик! Зазвонил телефон. Звонил Володя Коржев, театральный продюсер, старинный друг Ольги Александровны, принимавший нас в Выборге.
— Пётр, вчера закончил дела, еду на машине, вижу, кофр алюминиевый на перроне стоит, притормозил, поднимаюсь на перрон — точно, ваш кофр. Короче, я его следующим поездом в Москву отправил. Принимай, думаю, через пару часов поезд будет в Москве.
Я выдохнул:
— Спасибо, Володя!
Премьера состоялась в Театре на Малой Бронной, сначала Аросева сыграла в чёрном плаще, потом — в белом! Овация длилась четверть часа!
Так начиналась наша одиссея.
Спустя полгода мы летели на гастроли в США над Арктикой. Алюминиевый кофр с костюмами благополучно покоился в багажном отсеке самолёта. Два кружевных плаща, белый и чёрный, летели к себе на родину, на североамериканский континент. Я смотрел в иллюминатор и думал про себя: главное — не потерять кофр с костюмами над Арктикой…
Со спектаклем мы объехали почти весь земной шар. Всё, что мне было рассказано мастерами той страшной ночью в поезде, всегда подкреплялось личным примером. У наших стариков было особенное отношение к делу. Они во всём учили только личным примером. Их отличала необыкновенная пунктуальность. Например, они никогда не опаздывали на спектакль, приходили первыми к поезду, первыми садились в автобус. Молодёжи за опоздание очень крепко доставалось.
Дуров опоздал к отъезду только однажды, это было как раз в Нью-Йорке. Подъехал минивэн, мы заняли свои места, не было только Льва Константиновича. Аросева занервничала, заволновалась: «Лёва никогда не опаздывает. Кто-нибудь поднимитесь к нему. Может, почувствовал себя неважно?» Молодой артист Саша Коврижных сорвался с места, взбежал по ступенькам и исчез за дверью. Было тепло, первые недели осени. Пользуясь паузой, мы вышли из минивэна подышать воздухом. Аросева тоже вышла, она волновалась, и это было заметно.
Вдруг над нами, где-то высоко в небе, мы услышали картавый, легко узнаваемый голос Владимира Ильича Ленина. Ленин говорил с надрывом, взывал к массам. Мы подняли наши головы к небу и увидели Дурова на балконе третьего этажа. Преобразившись в вождя мировой революции, он держал свою знаменитую кепочку в одной руке, другой активно жестикулировал.
— Товарищи, — громогласно вещал народный артист Лев Дуров, — мы должны в первую очередь захватить вокзалы, банки, небоскрёбы, американскую почту, мосты через Гудзон и американский телеграф! Медлить нельзя ни минуты! Американская революция в опасности!
Две толстые чернокожие американки остановились под балконом и с изумлением наблюдали за тем, как лысоватый человек невысокого росточка эпатажно скандалил, размахивая кепкой. У нас по щекам катились слёзы, было гомерически смешно.
— Промедление смерти подобно, — вещал Ильич, — только сплотив наши ряды, мы способны противостоять капиталистической чуме! Мексиканцы, белые, чёрные, китайцы, таксисты, туристы! Сплотимся под знаменем пролетарской революции!
— Лёва, спускайся, сейчас тебя заберут в полицию! — крикнула Ольга Александровна. Однако Ильич не унимался.
Одна из чернокожих выдвинула гипотезу:
— Наверное, он с женой поссорился.
Под балконом росла толпа зевак.
— Может, квартира горит? — добавила другая. — Надо вызвать пожарных.
— А где же дым? — резонно заметила первая.
Аросева посмотрела на часы.
— Лёва, ну хватит уже, нам надо ехать, мы опаздываем на спектакль, спускайся.
Дуров закончил свою речь словами:
— Да здравствует мировая социалистическая революция! Да здравствует союз американского рабочего класса и американского крестьянства! Да здравствуют Карл Маркс, Фридрих Энгельс и я, Владимир Ильич Ленин!
Молодые артисты аплодировали. Одна из чернокожих женщин на всякий случай тоже зааплодировала. Через три минуты Лев Константинович вышел из парадного. Он слегка прихрамывал, на голове была ленинская кепочка, он нежно поглаживал ладонью воображаемую ленинскую бородку и ехидно улыбался.
— По машинам, товарищи! — сказал он, подкрепив слова ленинским жестом.
Мы двинулись в путь.
В дороге всегда было очень весело. Старики шутили, рассказывали байки, вспоминали удивительные эпизоды репетиций, съёмок, случаи из жизни. Одним из любимейших ребусов, которые разгадывала Аросева, был учитель Дурова, артист Художественного театра Василий Осипович Топорков. Аросева видела спектакли с его участием в молодости, всегда говорила о Топоркове с восхищением, пыталась разгадать секрет актёрской техники великого артиста.
— Топорков ведь ничего такого особенного и не делал, Лёва, не комиковал, играл очень просто, но при этом уморительно смешно, иногда очень пронзительно. Я девчонкой наблюдала за ним и пыталась понять, как он это делает?
— Это и есть искусство, когда непонятно, как сделано, — отвечал Дуров. — Когда на голой технике или штампах — это ремесло.
— Ты у него учился, он это как-то объяснял, чему он вас учил? Это творческая кухня, какая-то хитрость или от мамы с папой?
Они вели свой бесконечный разговор об актёрском ремесле и актёрской магии, эта тема никогда их не оставляла… Они, как чётки, перебирали имена, биографии, спектакли, роли корифеев, анализировали, делились впечатлениями, философствовали, пытались найти что-то важное, полезное для самих себя. Эти бесконечные разговоры в дороге складывались в театральную библию.
На сцене дуэт Аросевой — Дурова сложился совершенно удивительный, уникальный, каждый спектакль был не похож на другой, они не пользовались заученными схемами, смело привносили новое, импровизировали, играли смыслами, жанрами, вовлекали в эту игру зрителя, артистов, спектакль казался живым организмом, он стал сильно изменяться, впитывать новое. Иногда изменения в текст пьесы вносила сама жизнь.
Мы ехали на гастроли в Петербург. В СВ-купе за столиком была та же троица. Аросева, Дуров, Гладилин. В проёме полуоткрытой двери появилось лицо актрисы Анастасии Бусыгиной.
— Пётр, у меня проблема, — сказала Настя.
— Что за проблема, детка? — спросила Ольга Александровна.
— Я еду в купе, там мужчины в тренировочных костюмах едят курицу.
— И в чём проблема? — спросила Аросева.
— Ужасно пахнет курицей, — сказала Настя.
— А чем, по-твоему, Настя, должна пахнуть курица? Огурцами? — спросил Лёва.
— Запах ужасный. Нельзя ли меня перевести в другое место? В соседнем с вами СВ есть место.
На следующий день Аросева изменила текст в первой сцене.
— Как добрались, Анна? — спросил Борис Олегович (Дуров) свою тёщу Анну Павловну.
— Ужасно, ехала в поезде, ужасно трясло, в соседнем купе люди в тренировочных костюмах ели курицу, запах невыносимый!
Зал взорвался овациями. И этот текст остался в спектакле навсегда.
Осенью следующего года на один из наших спектаклей пришла продюсер РТР Татьяна Воронович и предложила мне снять фильм «Афинские вечера». Сегодня, в эпоху засилья сериалов, подобное невозможно представить.
— У тебя всего лишь двадцать один день, фильм должен быть новогодним, мы его покажем в новогоднюю ночь 31 декабря.
Я переписал пьесу в новогодний киносценарий, через пару месяцев в восьмом павильоне «Мосфильма» мы начали строить декорацию. Страна с трудом выбиралась из кризиса, деньги на кино были выделены крошечные, мы экономили на всём, чем могли.
И вот первый съёмочный день, ударила хлопушка. С артистами, которые пришли в картину, никаких проблем не было, для них это был свежий материал. Зато старики, отыграв спектакль почти год на сцене, стали механически переносить театральные сцены в кадр, играли перед камерой очень крупно, как будто перед огромным залом. Я просил играть естественней, ближе к обыденному поведению человека, жёстко настаивал на своём. Однажды у нас с Дуровым на глазах у всей киногруппы произошёл серьёзный конфликт. Утром следующего дня в знак протеста против деспотизма режиссёра Лев Константинович пришёл в павильон с прищепкой на губах и начал в таком образе, униженного и оскорблённого, утренний обход киногруппы. Его приветствовали: «Здравствуйте, Лев Константинович», — в ответ он мычал и косил глаза в мою сторону. Он обошёл все цеха, промычал «доброе утро» всем и каждому, поздоровался со всеми. Реприза удалась, все смеялись, мы помирились, обнялись и приступили к работе.
Спустя дней десять случилась беда. Ольга Александровна на съёмках сломала руку. Её с площадки увезли в больницу, вернулась она в гипсе.
— Как вы себя чувствуете, Ольга Александровна? — спросил я. — Давайте отменим смену?
— Нет-нет, работаем, Петя, попроси у девочек большой чёрный платок с бахромой. Я накину его на плечи и прикрою руку.
Так мы и закончили картину. Фильм показали ночью 31 декабря. Зритель картину принял, её до сих пор очень много показывают.
Рука у Ольги Александровны благополучно зажила, и мы снова поехали на гастроли. И снова дорога, спектакли, разговоры в дороге, прекрасное настроение и… хулиганские и озорные розыгрыши, проделки народных артистов.
Ольга Александровна часто повторяла… люди дружат по юмору. В этом смысле труппа спектакля подобралась уникальная. Обыденность, будни, серая реальность народными артистами были строго запрещены. Стариками приветствовался только юмор и слегка безумный комический галоп!
Мы поехали на гастроли в Израиль. В пору жестокого финансового кризиса снять деньги с карточки было невозможно. В России банкоматы перестали выдавать деньги, в Израиле выдавали ограниченную сумму.
Однако мне посчастливилось сорвать куш и снять довольно приличную сумму, я похвастался, рассказал, где находится волшебный банкомат. Старикам банкомат был малоинтересен, они решили пойти на «гоп-стоп». Они напали в гостиничном коридоре из-за угла, острые вилки и ножи впились мне в горло, рука Аросевой скользнула за отворот моего пиджака, они зашли в лифт, двери перед моим носом захлопнулись.
Неделю, под хохот труппы, в дороге, на фуршете, в гримёрной, до и после спектакля, я выклянчивал свои деньги, уговаривал, угрожал, пытался отобрать и выкрасть. Мне очень нужны были деньги, они не отдавали, в один момент мне показалось, что не вернут уже никогда.
— Товарищи народные артисты, проявите благоразумие, верните средства к существованию! — умолял я. — Это неприлично! Это не соответствует вашему статусу и положению, какой пример вы подаёте молодёжи, имейте совесть!
— О чём речь, Петя, мы уже всё потратили.
— Нашли хороший ресторан в Иерусалиме.
— Ни в чём себе не отказывали.
— Вещичек прикупили.
Деньги вернули только после того как тема потеряла свою новизну, когда из неё выжали всё возможное. До капли. До последней улыбки. Деньги вернули, в моих руках был отыгранный, никому не нужный реквизит.
У спектакля «Афинские вечера» очень скоро сложился свой круг почитателей и поклонников. Однажды, к нашему счастью, нас посетили меценаты. Настоящие, такие бывали до революции.
— Мы знаем, что у Ольги Александровны скоро юбилей, 80 лет. Что ей подарить?
— Надо поинтересоваться, я спрошу.
В гримуборной толпились благодарные зрители, друзья, родственники. Когда они вышли, я объяснил Аросевой суть проблемы.
— Ольга Александровна, ребята посмотрели спектакль, им очень понравилось, они хотели сделать вам подарок к 80-летию. Люди не бедные, автомобиль или шубу норковую? Может, построить что-нибудь на даче… баню или флигелёк?
Лицо Аросевой стало серьёзным.
— Автомобиль и шуба у меня есть, флигель мне не нужен. Я хотела бы снять биографический фильм, побывать в местах моего детства и юности, рассказать об отце.
— Снять фильм — это значительно дороже, чем автомобиль или шуба.
— Пусть решают, как получится, — ответила Ольга Александровна.
Меценаты ждали в опустевшем фойе театра. Они внимательно выслушали меня.
— Да, конечно, давайте снимем фильм.
И снова мы отправились в дорогу. Париж — Прага — Вена — Санкт-Петербург — Москва. Самолёт, потом минивэн и путь через всю Европу.
В Праге, в посольской вилле «Тереза», где выросла Ольга Александровна, нам не разрешили снимать. Однако безвыходных положений не бывает. Мы подогнали машину для перевозки молока с вертикально поднимающейся платформой. Аросева встала на платформу, платформа поехала вверх, и за её спиной выросла вилла «Тереза», забор исчез, он оказался внизу, за нижней границей кадра. Высота была нешуточной, платформу слегка покачивало. Оператор приготовился снимать из глубины фургона, режиссёр (я) держал актрису за ногу. Падение могло иметь ужасные последствия. Платформа вдруг предательски качнулась, Аросева улыбнулась и произнесла свой первый монолог.
Во время войны она училась в цирковом училище работе под куполом и на проволоке, это был для неё сущий пустяк. Мы сделали несколько дублей, и, как оказалось, не напрасно. На следующий день нас пустили снимать на виллу «Тереза», однако дубли, снятые в экстремальных условиях, оказались лучшими!
Киногруппа перемещалась по прекрасному саду вокруг виллы. Она показывала деревья, которые сохранились со времён её детства. Когда мы закончили и вышли через проходную, она осталась и поговорила с ними.
На другой день мы поехали снимать в Ригровы сады и нашли то самое место, где пятилетняя Оленька под впечатлением от «Трёхгрошовой оперы» Брехта сыграла роль нищенки, предварительно изрезав ножницами платьице, измазав рожицу углём. В газетах напечатали: дочь русского посла просит милостыню в Ригровых садах!
— А как мы назовём наш фильм? — спросил я Ольгу Александровну в поезде, шедшем из Праги в Вену.
— Очень просто — «Прогулки с автором».
Не так давно я прочитал в «Фейсбуке» на странице совсем молоденькой артистки слова… «мерзость старости».
Однажды Ольга Александровна поделилась со мной:
— Ты не поверишь, я всю жизнь мечтала быть старухой, пятилетней девочкой я завидовала старухам. Старость — она от Бога, как и сама жизнь.
Аросева жила памятью об отце, писала о нём книгу, она обожала родной Театр сатиры, которому отдала пятьдесят лет жизни, своих друзей, артистов театра, устраивала веселейшие застолья с соседями, друзьями юности, родственниками, она много путешествовала, жила в своё удовольствие.
Однажды объявила:
— Я купила себе квартиру в Болгарии, у самого моря. Какая прелесть, перехожу через дорогу — море, в ресторанах устрицы, вино сухое красное, волшебно.
Но главный её секрет счастья — сцена!
Все эти годы после тяжелейших гастролей звонила, спрашивала: когда поедем, куда? Она очень ценила провинциального, самого простого зрителя и к выходу на сцену относилась крайне серьёзно. Она была ненасытна в работе, одержима сценой.
И конечно… непременным атрибутом её счастливой старости было детское озорство.
Была зима. Ночь. За окошком флегматично падал снежок. Часа два ночи. Вдруг раздался звонок. Я отложил в сторону книгу. В трубке голос Ольги Александровны:
— Доброй ночи, Петенька!
— Доброй ночи, Ольга Александровна.
— Петя, у тебя плавки есть?
— Два ночи, Ольга Александровна.
— Петюня, у тебя плавки есть?
— Нет, — ответил я.
— Почему у тебя нет плавок?
— Только что развёлся, съехал без вещей, взял черновики и ушёл, плавки остались там, в той жизни.
— А купить плавки можешь?
— Прямо сейчас?
— Да.
— Ольга Александровна, ночь на дворе. Зима. Крестьянин торжествует, на дровнях обновляя путь!
— Не морочь голову, оставь в покое классика! Так ты можешь купить плавки или нет?
— Легко. Рядом круглосуточный универмаг.
— Сходи купи.
— Зачем?
— Узнаешь. Как купишь, позвони!
Аросева повесила трубку. Я задумался. Что это было? Розыгрыш? Может, сейчас Дуров позвонит? Или Андрей Ташков, большой любитель подобного жанра? Вдруг мне стало интересно, зачем плавки зимой? Я оделся, пошёл в универмаг, купил плавки, вернулся домой, звоню.
— Ольга Александровна, докладываю. Плавки куплены. Что дальше?
Я сгорал от любопытства, мне хотелось узнать, что дальше.
— А загранпаспорт у тебя есть?
— Есть.
— В шесть утра с плавками и загранпаспортом жду тебя у памятника Маяковскому.
Аросева положила трубку, я впал в ступор. Что это было? Розыгрыш? Ну приду я с плавками и паспортом к памятнику Маяковскому, что дальше?
Без пяти шесть утра. Я поздоровался с Владимиром Владимировичем, пламенным поэтом, трибуном революции.
Может быть, так мне намекнули, что пора написать пьесу о Маяковском или надо стилистически быть ближе к его драматургии? «Баня», «Клоп». Тогда при чём тут плавки и загранпаспорт?
Прошло пять минут, десять, полчаса. Раннее утро. Пустой город. Я один у памятника. Я понял, это развод, розыгрыш. Жестоко!
В шесть тридцать пять к памятнику великому пролетарскому поэту подъехал пассажирский автобус, я увидел весёлое, счастливое лицо Ольги Александровны. Дверь открылась, я вошёл в автобус.
— Петенька, мы, артисты Театра сатиры, летим в Сирию, мы посовещались и решили взять тебя c собой.
— А что мы будем делать в Сирии, Ольга Александровна?
— Выступать.
— И я тоже?
— Да, мы с тобой отрепетируем номер на двоих.
…В четыре часа дня я вышел на пляж отеля «Мариотт» и бросился в воды Средиземного моря, рядом со мной в воду входили три женщины, француженка — топлес и две мусульманки в чёрных хиджабах. Чёрного цвета одеяния покачивались на волнах.
В один из дней артисты поехали смотреть Пальмиру, мы с Ольгой Александровной присели на открытой веранде ресторана, где играл арабский бенд, перед нами была огромнейшая терраса… около пятиста женщин в чёрных хиджабах курили кальян, над террасой неподвижно стояло невероятного размера облако, оно становилось всё больше и больше и никуда не уходило, на море был штиль. Картина, достойная кисти Сальвадора Дали.
— А ты знаешь, — сказала Ольга Александровна, — что Иисус говорил на арамейском языке?
— Да, — соврал я, — знаю.
— Нет, ты не знаешь, ты врёшь! В этих местах родился Авраам и Каин убил своего брата, в Сирии жил апостол Павел. И последователей Христа стали называть христианами именно здесь, в Сирии.
Аросева рассказывала о первохристианах, древних языках.
— Иисус говорил на арамейском языке, и авва на арамейском значит отец, а Варавва означает сын отца.
Мы говорили обо вусем, после писали на салфетках друг на друга дерзкие эпиграммы. Я не жалел её, она меня. Мы пили вино и философствовали, мы говорили об истории цивилизации и современном культурном процессе.
Эпиграммы она писала так же блистательно, как играла на сцене. К сожалению, я не сохранил эти волшебные салфетки, очень жалею об этом.
…Однажды Ольга Александровна Аросева позвонила и сказала: — Нам с Лёвой нужна новая пьеса… для академического театра, о новом времени, о современниках, с большим количеством действующих лиц. Я поговорю с Шурёнком (Ширвиндтом), он поддержит. Лёвушка всю жизнь на Бронной, пусть сыграет в Сатире. Напиши для нас с Лёвушкой актуальную пьесу, большое станковое полотно!
Идея Александру Анатольевичу понравилась, я принялся писать.
Она звонила вечерами.
— Ты пишешь?
— Пишу.
Наконец я закончил пьесу. Мы повторили ритуал. Я приехал в гости с пьесой, она снова предложила супчику, «которого мир ещё не ведал», и ушла читать. Вернулась счастливая. Отлично!
Ширвиндт прочитал пьесу «Вышел ангел из тумана, вынул «Приму» из кармана».
— Давай без «Примы», просто «Вышел ангел из тумана», — предложил Александр Анатольевич.
Начались репетиции… Аросева, Дуров, Гузенко, Тенин, Карпунина, Мосендз, Зелинская, Мотина, Малюкова. Премьера. Успех.
На фуршете я подсел к приме за столик. Мы выпили за наш спектакль.
— Что бы нам придумать ещё такое? — сказала Аросева.
— В смысле?
— Два спектакля в кармане, отлично, нам нужно вернуться в кинематограф. У тебя есть идеи?
Она, безусловно, обладала сверхъестественными способностями. Идей можно иметь сколько угодно, но как сделать, чтобы они стали частью жизни? Она сказала, она пожелала — колесо судьбы завертелось!
…Однажды рано утром меня разбудил телефонный звонок. Звонил Дуров.
— Пётр, срочно приезжай!
— А что случилось, Лев Константинович?
— Я сон увидел!
— Да ладно, быть того не может! — съязвил я.
— Я серьёзно, приезжай.
— У меня тоже сон был, Лев Константинович, давайте вы ко мне!
— Перестань шутить, шутник! Прыгай в машину и дуй ко мне!
— А что? Сон какой-то необычный?
— Приедешь — расскажу!
Я прыгнул в машину, вот она, Фрунзенская набережная. Звоню, открывается дверь, вхожу. Мастер восседает в креслице, перед ним чашка чая, вид серьёзный.
— Что приснилось, Лев Константинович? — спрашиваю я.
— Мне приснилось, что я угоняю танк. Т-34! С пьедестала!
— С постамента.
— Да. Знаешь, танки стоят на таких каменных глыбах. Снится мне, что я залезаю в люк и даю задний ход, и танк съезжает, гоняет по улицам и стреляет.
— В кого стреляет?
— Это я не запомнил, не знаю!
— А что позвали-то?
— Это же сюжет для кино, не понимаешь, что ли? Пиши киносценарий!
— Ну, угнали вы танк, постреляли из пушки, пулемёта, а дальше что было?
— Я проснулся.
— А где здесь кино?
— Дальше ты сам придумаешь! Ты драматург, работай!
Я написал сценарий. Сценарий заинтересовал продюсера Григория Любомирова. Фильм назывался «Егорушка». По имени танка, который угнали пенсионеры с постамента в провинциальном городе.
Фильм показали на НТВ, он имел прекрасные рейтинги.
— А сон-то вещий, сбылся, — сказал довольный Лев.
— Он не сбылся — это мы его сбыли!
Продюсер Любомиров предложил сделать целый сериал. Назвать его «Старики», пригласить артистов советского кино, народ их обожает, а народные сидят без работы! В следующем фильме предложил снять Аросеву (вспомните наш разговор за столиком после премьеры), изложил идею, предложил написать сценарий. История мне понравилась. «Союз нерушимых» — так она называлась. Через пару месяцев я закончил сценарий.
Сценарий Аросевой понравился. Главное действующее лицо — учительница. Прошло полвека, к ней приезжают ученики, помогают решать проблемы. Накануне съёмок Ольгу Александровну «посетило».
— Знаешь, это должна быть не учительница, а техничка, уборщица.
Я начал спорить, привёл цитату Юрия Лотмана, объяснял, что сюжет — это продолжение образа, если уборщица, техничка… тогда надо было писать другой сценарий.
Аросева стояла на своём.
— Не учительница, уборщица!
— Зачем?
— Я хочу быть ближе к простому народу, — сказала Аросева.
— Куда уж ближе? — надрывался я. — Народ вас и так очень любит! Вы популярная актриса. Куда ж ещё ближе?
— Не поленись, пересмотри фильмы Чарли Чаплина. Кто его герой? Бродяжка! Он снимал кино для простых людей! Простым людям интересны истории простых людей! А для кого снимают современные кинематографисты? Для тусовки? Для фестивалей? О ком? Об олигархах, бандитах! Не устали ещё сами себя щекотать?
— Учительница — это тоже простой человек, — не сдавался я, — она из простого народа! Её мать на заводе работала, я напишу монолог, она расскажет, что начинала на фабрике ткачихой, потом пошла в педагогический учиться!
— Нет, я буду играть уборщицу!
— Разве к уборщице поедут выпускники через пятьдесят лет?
— Поедут, они её любили! Она их конфетами подкармливала, голодных ребятишек!
Ситуация накалялась, я отказался переписывать сценарий и уж тем более снимать картину, ушёл с проекта. Мы поссорились. Не разговаривали несколько месяцев.
Однажды мне позвонила Вера Кузьминична Васильева.
— Петя, позвони Оле, она очень переживает!
Я позвонил, поговорили, помирились. Я приехал к ней на дачу, она меня познакомила с новым другом — собакой, шотландской овчаркой. Собака лежала у её ног, мы разговаривали, как ни в чём не бывало, шутили, смеялись.
— Кстати, ты голодный? Супчика не хочешь? Сварила сама… фасолевый, с ветчиной.
— Супчик, с удовольствием!
Она не любила податливых и льстивых, сама говорила правду в глаза и ценила, если ей могли оказать достойное сопротивление. Это было условием дружбы, стоять на своём до конца. Мы работали, сотрудничали — автор, режиссёр и актриса — пятнадцать лет. Случалось, между нами вспыхивали яростные конфликты, но только на основе творчества и никогда по другим поводам. Споры всегда заканчивались мировой.
Томас Манн сказал, что талант есть способность обрести собственную судьбу! В случае Аросевой я позволю себе перефразировать Томаса Манна. Талант — это способность видеть будущее, предвосхищать его и создавать его своими грёзами, мечтами.
Искусство появилось в древности как часть магического ритуала, и я не раз являлся свидетелем того, что люди театра, искусства обладают сверхъестественными способностями.
И вся наша история была совершенно магической.
Сначала мечта о спектакле Аросевой и Дурова, которые случайно оказались рядом на местах в самолёте.
Эти два плаща, чёрный и белый, которые были куплены задолго до того, как была написана пьеса, и идеально подошли к роли и спектаклю.
Я не знал, что мать Ольги Александровны дворянка, и написал для Аросевой образ аристократки. Было очень много самых разных мистических, магических совпадений, которые известны мне одному, от которых мороз по коже.
Пьеса «Афинские вечера» заканчивается монологом главной героини, Анны Павловны Ростопчиной, она приехала в Париж посетить могилу друзей молодости, что захоронены на кладбище «Пер Лашез». «Таксист взял с меня лишние деньги, вот мошенник. Вчера сидела на скамейке в Люксембургском саду и смотрела, как ветер раскачивает сухую прошлогоднюю листву».
В Париже, на съёмках фильма «Прогулки с автором», на Елисейских полях я взял такси, мы сели в машину и стали ждать переводчика Ирину Прохорову. Через минуту, не больше, появилась Ира.
— Нам не нужно никуда ехать, выходите, нас ждут здесь рядом, в кафе.
Мы вышли из машины, но чернокожий водитель потребовал от нас заплатить полную сумму поездки! Я стал спорить. Таксист пригрозил вызвать полицию.
— Не спорьте, Пётр, отдайте деньги, — сказала Ира, — не связывайтесь.
Я расплатился за поездку, которой не было. Всё случилось точно так, как в пьесе, написанной за десять лет до поездки в Париж.
В тот же день мы с Ольгой Александровной гуляли по Люксембургскому саду и «смотрели, как ветер раскачивает сухую прошлогоднюю листву».
В жизни, спустя годы, всё точно, до запятой, как в пьесе.
Пётр ГЛАДИЛИН
фото: Александр Куров/ТАСС; личный архив П. Гладилина; Александр Устинов/FOTOSOYUZ; LEGION-MEDIA
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
