Автору этой книги 86 лет, из них четыре военных года — как бы главные в его жизни. Они в нём запечатлелись и не уходят из его памяти, они его сформовали и обожгли. Оттого не спится ветерану, и каждый день тех лет ему памятен, а всё, что было до того и после, сопоставляется с ощущениями военного времени и на их фоне получает его оценку.
Книгу Ефима Гольбрайха «Былой войны разрозненные строки» (Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской, Москва — Тель-Авив, 2006) я читал необычно медленно, понемногу. Не то чтобы от неё что-то меня сильно отвлекало, нет, специально останавливался, чтобы прочитанное улеглось. Когда-то я так же медленно читал великий роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».
Книга Гольбрайха — отнюдь не роман, это безыскусные заметки очевидца и участника, его, как он скромно их озаглавил, «разрозненные строки». Скажу, однако, что они не такие уж разрозненные, ибо сложились во впечатляющую картину. «Дед, — как-то спросила автора книги его семилетняя внучка. — Вот почему мы все умеем играть на пианино, а ты — нет?» «Я почувствовал себя несчастным, — пишет автор. — Чтобы как-то восстановить пошатнувшийся авторитет, я сказал: «Зато я книгу написал!» Но это не произвело на неё впечатления. «Подумаешь, — сказала она. — Это каждый может! Ты же ничего не сочинил. Ты написал, как было!» И это самая большая награда, которую я когда-нибудь получал», — говорит автор, предваряя книгу.
Рукопись книги, которой дедушка хвастанул перед внучкой, была готова еще в конце 70-х годов прошедшего века. Сам Василь Быков, прочитав рукопись, отозвался о ней очень высоко. Его «Слово об авторе и его книге» представлено ныне в качестве предисловия к изданию 2006 года. А рукопись даже с предисловием Быкова пять лет «ходила по инстанциям». Книга вышла в свет лишь в 1985 году, причем, как пишет автор, «в усеченном виде». Я не видел первое издание, но вполне понимаю, почему оно так задержалось. Могу даже угадать, что из прочитанного мною теперь в издании 1985 года было «усечено». Тем не менее даже «в усеченном виде» книга получила прекрасные отзывы таких людей, одно перечисление имен которых составило бы честь любому автору. Ясно, что эти отзывы не могли не вдохновить автора на подготовку нового издания книги с восстановлением «усеченного» и развитием сюжета за счет новых впечатлений. Те отзывы 1985 года мы можем прочитать теперь в приложении к новому изданию книги.
«Уважаемый Ефим Абелевич! — писал автору Вениамин Каверин. — Я прочитал Вашу книгу мало сказать — с интересом, с увлечением. Она написана о том, о чем никогда не пишут авторы книг о минувшей войне… Вы рассказываете о тех, на первый взгляд, незаметных мелочах военного быта, которые кажутся незначительными, а они-то и выражают главное, ежедневное, непрерывное существо войны и победы». «Даже среди нашей весьма обширной литературы о войне, — писал Лев Славин, — Ваша книга выделяется своей искренностью, точностью, фактичностью». «В ней война без сочинительства, без сюжетных украшений, война с ее бытом, работой, приметами, правилами…», — это из письма Даниила Гранина. Так отозвались о книге солдата знаменитые писатели. А вот что писал автору замечательный актер и кинорежиссер Ролан Быков: «Для меня Ваша книга будет просто справочником кинематографиста по теме войны. С этой стороны она должна бы входить в список обязательной литературы для творческих вузов. Для актера же она просто клад… Да и для режиссера. Пожалуй, и для сценариста. Тут есть готовые эпизоды для фильмов». В заключение процитирую слова Давида Ортенберга, в годы войны главного редактора газеты «Красная звезда»: «Начал читать и не смог оторваться… Прекрасная, истинно правдивая книга и читается лучше романа о войне».
Что мне хочется ко всему сказанному добавить, так это то, что эта книга — не только о войне. Она и о том, что было у нас до войны, и о том, что было после нее, да в таких выразительных подробностях, запечатленных человеком исключительной наблюдательности, которые почти нигде уже в литературе и не встретишь. Но главная тема книги — это, конечно, война.
Об авторе
Родом автор книги из Витебска, а война застала его в Москве, где его и призвали в Красную Армию со второго курса пединститута. Сперва он попал в запасной танковый полк. Там из него ускоренно готовили стрелка-радиста. «Как-то в казарму пришел комиссар полка, отозвал меня в сторону и сказал, что вечером будет комсомольское собрание, на котором меня будут избирать комсоргом отправляющегося на фронт полка. Надо — так надо. На всякий случай предупредил, что мой отец арестован органами НКВД и дальнейшая его судьба мне неизвестна. Комиссар переменился в лице, поблагодарил за откровенность и умчался. Выводы последовали незамедлительно». Через несколько часов его уже направили в пехоту и с маршевой ротой на фронт. «По иронии судьбы, — он пишет, — я все-таки стал комсоргом полка, вначале стрелкового, а потом и самоходного, но это уже было, когда я перестал упоминать об отце».
Прерву цитирование, чтобы хоть кратко сказать о его отце. История для тех лет типичная. Взяли его в 1937-м. В протоколе обыска, который он увидел через много лет, было записано: «Изъят комплект журнала «Нива» за 1907 год с портретами лиц царской фамилии». В справке, которую семье выдали в 1956, сообщалось, что он умер от артериосклероза в 1944 году. Неправда, расстрелян в январе 1938-го.
Теперь продолжу прерванную цитату: «Об этом мне напомнили при досрочном увольнении в запас»… От разговора с комиссаром полка до увольнения из армии прошло 12 лет. «Сталин держал большую армию и собирался воевать дальше. Хрущев же понимал, что не только воевать дальше, но и содержать такую огромную армию разорённая войной страна не может, и стал ее сокращать». Для многих это стало трагедией.
Я, кстати, был этому невольным свидетелем. Меня тогда призвали из запаса в армию, хотя я туда не стремился, а тех, кто служил еще с войны, массово выгоняли. Словами автора книги: «После войны большинство молодых офицеров были еще не женаты, хотели демобилизоваться, пойти учиться или доучиваться (последнее было разрешено только рядовому и сержантскому составу), получить образование, специальность. Всем им было отказано. К пятьдесят третьему году они свыклись… не мыслили своей дальнейшей судьбы вне армии, и для них это был удар… Без пенсии. Без образования… без специальности… без жилья… Не щадили никого. О войне, о фронте, о ранах никто не вспоминал… По армии прокатилась волна самоубийств. Некоторые офицеры спились. Пополнился и преступный мир… Это была трагедия поколения фронтовиков».
Автору книги до минимальной военной пенсии оставалось служить полтора года. «А с кого я должен начинать? — вопрошал член Военного Совета. — На тебя пальцем показывают. У тебя отец — враг народа!» А до ХХ съезда оставалось три года… Формально он и его жена имели право на возвращение в Москву, но жилья там не было, и они решили поехать в Таджикистан — «поработать». «Это «по-», — пишет автор, — длилось почти сорок лет. До отъезда в Израиль».
Со Сталинабадом, как тогда называлась столица Таджикистана Душанбе, косвенно связаны некоторые описанные в книге эпизоды. Такой, например: «Полк выдвигается на исходные позиции. Марш тяжелый, колонна растягивается. В одной из стрелковых рот вместе со всеми идет солдат-еврей… Детина уголовного вида… подходит к этому солдату и в упор стреляет ему в затылок… Тут должно было что-то произойти… Но ничего не происходит!.. Колонна продолжает движение… Бандит уже давно всех предупредил, что убьёт еврея. И настолько был уверен в своей безнаказанности, что не стал дожидаться боя, где это сделать несравненно легче. Мне говорят: не может быть! Где был командир взвода? Да здесь он был, командир взвода. Здесь… Девятнадцать лет, только из училища… А этот отпетый уголовник — взрослый мужик, неформальный лидер, его боятся, и никто с ним не будет связываться… Но во взводе был еще один еврей. Бухарский… Этого солдата за еврея никто не держал…
— За что ты его убил?
— Он еврей!
— Ну и что?
— Из-за них война»…
Бухарский еврей Рафаэль Толмасов, после войны известный певец и один из основателей Таджикского оперного театра, был соседом и близким другом автора книги. А тогда он в страшном смятении изорвал и выбросил свою красноармейскую книжку, потом, попав по ранению в медсанбат, назвался таджиком. После войны вернулся в Сталинабад и снова стал евреем.
Дорога на Запад
и на Восток
Относительно проявлений антисемитизма в армии и на фронте автор говорит сдержанно. Нехотя, но говорит. Всякое, мол, бывало, а «рассуждения о том, что на войне не было антисемитизма, сродни бредням о том, что евреи не воевали».
В книге столько моментов, достойных пересказа, что я теряюсь, затрудняясь в выборе. «Из первого окружения я выходил босиком… В тот год было много земляники»… Когда он — порой и в одиночестве — пробирался из первого окружения на восток, сотни людей шли на запад, к немцам. Потом он всё это осмыслил, а тогда не понимал: «Поразительно, что уверенность в победе не оставляла и в этот тяжкий час. Может быть, потому, что мы мало знали?» — читаю здесь, а через 60 страниц снова: «Как отнестись к тому, что каждый 17-й военнослужащий германских вооруженных сил был бывшим гражданином СССР?»
То была его дорога на восток. А вот уже дорога на запад — это марш-бросок из-под Сталинграда на Дон. «Для пехоты самая плохая дорога — прямая». Автор поясняет, почему это так, я соглашаюсь и удивлён только тем, что нигде такого не читал, а он, солдат, по тяжкому опыту знает, что навьюченному на долгом переходе лучше не видеть перед собой бесконечную, до самого горизонта, дорогу.
«Под Сталинградом я сделал «головокружительную карьеру», — читаем дальше, — стал сержантом, командиром отделения». Потом его там же на фронте произвели в офицеры, войну он закончил старшим лейтенантом. Прошел огонь и воду, только медных труб не дождался. Был ранен, контужен, заживо погребен, был заместителем командира штрафной роты — что в живых остался, это повезло. Награжден несколькими боевыми орденами, но о своих подвигах предпочитает не говорить, не о себе вроде бы пишет, а о войне. И о том, о чем писать почему-то не было принято. Например, как медсанбаты не брали «чужих» раненых, то есть не из своей части — «фронтовики знают… фронтовая печать не раз об этом писала», а в книгах о войне мне, например, такое не встречалось. Или вот: «Я сидел на телефоне… — Почему не продвигаетесь? — спросил командир дивизии. Командир полка стал что-то объяснять.
— А вы кого-нибудь расстреляли?
— Нет.
— Так расстреляйте!»…
«Жестокость. Написал и задумался. Нужно ли писать всю правду о войне? Правильно ли поймут молодые, не знавшие войны, ту меру жестокости, которая была необходима, чтобы победить? Необходима ли? Всегда ли? Как установить критерий необходимости в обстановке, когда собственная, один-разъединственный раз дарованная жизнь висит на волоске, таком тонком, таком неверном, и может оборваться каждое следующее мгновение, как только что на твоих глазах оборвалась жизнь твоего товарища?..» — спрашивает себя автор и не находит ответа.
Не найдем ответа и мы, но задумаемся. А в книге еще много такого, что мне обидно будет упустить. Вот этот эпизод, например.
Год оставался до Победы. Сапун-гора, ключ к Севастополю. Брали ее штурмом, но первой к вершине должна была пробраться группа с задачей закрепить там знамя. «Спустя столько десятилетий, наверно, не очень понятно, почему так много о знамени. Знамя — символ. Водружение его — знак победы. За штурмовыми группами, которым вручено знамя, наблюдают тысячи глаз… А уж всякое начальство и высокое командование — не отрывают глаз от биноклей и стереотруб, и когда Знамя появляется — такой восторг, такая радость, такое «Ура!» разносится на позициях»…
Это нам понятно, а вот кто понесет знамя? Самый-самый? Конечно! Именно ему потом вручат Звезду Героя… На деле совсем не так. Нести знамя было поручено «молодому необстрелянному солдату, прибывшему к нам с пополнением на Сиваше — я его и в комсомол принимал — Ивану Яцуненко. Иван брать знамя не хотел. Это был его первый бой, и он находился не в лучшем состоянии. И выбрал его командир не из политических соображений, а из чисто боевых: солдат со знаменем — не солдат, ни стрелять, ни бросить гранату, а нас осталось уже немного. Знамя он все же взял»… Прорвались и закрепили знамя между камнями у самой траншеи, из которой еще отстреливались немцы. Тут автор книги увидел вдалеке еще одно знамя. Значит, еще одна штурмовая группа пробилась к вершине. Его, он пишет, это отнюдь не огорчило…
Пропускаю полные драматизма картины боя, описанные так, что не оторваться. Но вот бой закончен. «Кубарем скатываюсь с Сапун-горы и бегу на КП батальона доложить комбату». А у него в блиндаже корреспонденты. «Ну, что? Установили знамя? — Установили! — в счастливом возбуждении выкрикнул я. И, стремясь быть объективным, уже тише добавил: «Только, по-моему, там еще до нас кто-то установил»… Лица присутствовавших потускнели. На комбата было больно смотреть. Разочарованные корреспонденты… стали выбираться из блиндажа… Комбат, выдержав мхатовскую паузу, в течение которой, мне казалось, я неудержимо проваливался сквозь землю… сказал: «Первый раз вижу еврея — такого дурака!». Последующая жизнь не раз подтверждала этот диагноз». Действительно, в книге немало моментов, подходящих для подобной авторской самоиронии — наивен он был по молодости лет, хотя по боевому опыту и старше многих с любовью описанных им в книге фронтовиков. По его образному выражению, старше «на полвойны».
Закончу свой отзыв об этой замечательной книге — правдивой, впечатляющей и сообщающей много нового знания — еще одной цитатой, где-то из ее середины: «Теперь, когда все мы знаем, сколько жестоких, напрасных, ненужных жертв, сколько миллионов погибло по вине Сталина, приходишь в ужас, и горькое сожаление, что столько лет был обманут и что ничего уже нельзя исправить — отравляет жизнь. Эта трагедия никогда не изгладится из памяти».
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
