«Обыкновенно, когда меня спрашивают, к какой национальной группе следует отнести меня как художника, я отвечал: я немец по языку, интернационалист по убеждениям, еврей по чувству»
Лион Фейхтвангер
Фейхтвангер начинал как драматург, занимался журналистикой и даже издавал литературный журнал Der Spiegel, а затем ушел в историческую романистику. За «Безобразной герцогиней» (1923) последовал «Еврей Зюсс» (1925), который привлек внимание читателей и вызвал противоречивые оценки читательской публики.
Роман о судьбе финансиста Йозефа Зюсса, его успехе (сын безвестного комедианта становится придворным министром герцога Вюртембергского) и падении с вершин власти (в конце концов Зюсса приговаривают к повешению, толпа улюлюкает, еврейская община плачет). В этой трагической истории автор попытался дать ответ на вопрос, почему этот средневековый еврей не изменил своей вере, к которой не был особенно привержен, — отказавшись принять христианство, принял мученическую смерть. Как сказали бы в наше время — стоял перед экзистенциальным выбором. Свой — сделал.
Роман не приняли и читатели-евреи, которые упрекали его автора в антисемитизме, и немецкие шовинисты, которые обвиняли его в еврейском национализме. В 1929 г. Фейхтвангер в журнале Freie Deutsche Buhne ответил и тем, и другим: «…Это произведение не было задумано как эпос еврейства, не предполагалось, что оно должно будет говорить что-либо в пользу еврейства или против него».
Роман был переведен на многие языки, в том числе на русский, исландский, японский и даже бенгальский. Очевидно, как заметил сам автор, ему удалось написать историческое произведение, в котором действовал «живой человек», со всеми присущими ему чувствами и страстями, продолжавшими волновать современников автора.
В 1934 г. роман экранизировали в Великобритании. В 1940-м фильм о еврее Зюссе вышел в Германии. Английский фильм снимал режиссер Лотар Мендес, эмигрировавший из Германии еще в 1920-е гг. Немецкий — Файт Харлан, фаворит Геббельса. В Берлине картину Мендеса охарактеризовали как «неслыханную еврейскую наглость». Агитку Харлана всячески пропагандировали — после выхода картины в прокат Геббельс приказал, чтобы ее в обязательном порядке просмотрели СС и полиция в полном составе, а в своем дневнике записал: «Антисемитский фильм, какой мы только можем себе пожелать».
Не каждый подлец — антисемит, но каждый антисемит — подлец
Начиная с «Еврея Зюсса» еврейская тема будет проходить красной нитью через все творчество Фейхтвангера. В 1930-м выходит его роман «Семья Опперман» (вместе с «Успехом» и «Изгнанием» он составит трилогию «Зал ожидания», 1930–1939), в которой на примере истории одной еврейской семьи повествуется о крахе Веймарской республики и приходе к власти Гитлера. Затем Фейхтвангер обратится к фигуре Иосифа Флавия — романы «Иудейская война» (1932), «Сыновья» (1935) и «Настанет день» (1945) составят трилогию о еврее, принимавшем участие в восстании Иудеи против римлян, затем перешедшем на сторону завоевателей и ставшем одним из самых известных историков античности. В 1950-х он напишет один из самых лучших в мировой литературе романов о любви «Испанская баллада» (1954) и роман на библейский сюжет «Иеффай и его дочь» (1957).
Всю свою сознательную жизнь автор Лион Фейхтвангер боролся против антисемитизма. Уверовав в силу разума, он называл юдофобию «вселенской глупостью», полагая, что она объясняется не политическими, не националистическими, не экономическими причинами. Но пройдя долгий путь познания, убедился, что это зло неискоренимо. И однажды в сердцах припечатал: «Не каждый подлец — антисемит, но каждый антисемит — подлец».
Дым костра
Нацисты взяли власть в Германии в январе 1933 г. В феврале загорелся Рейхстаг, вину свалили на коммунистов, это позволило открыть «охоту на ведьм» — на всех, кто мыслил иначе, по-другому чувствовал. Начались аресты, допросы, пытки. Многие известные деятели литературы и искусства спешно уезжали — кто куда. Фейхтвангер уехал за несколько месяцев до того как Гинденбург передал власть Гитлеру: в ноябре 1932-го его пригласили в США прочесть курс лекций.
Он всегда был убежденным антифашистом и никогда не скрывал своих взглядов. Бороться с нацистами мог только словом. Что и делал. Если фюреру довелось прочитать «Успех», который повествовал о событиях, происходивших в Баварии до и после «пивного путча» (1919–1923), то он не мог не узнать в сатирическом портрете главного героя Руперта Кутцнера самого себя. Не исключено, что Гитлеру было известно, как оценил Фейхтвангер его книгу «Моя борьба» («Mein Kampf») как книгу выскочки и неуча, изобилующую огромным количеством исторических ошибок.Так или иначе, в июле 1933 г. Фейхтвангер был включен в список из 33 лиц, лишенных германского гражданства, в который вошли известные не только в Германии политики (бывший канцлер Ф. Шайдеман), журналисты (К. Тухольский), писатели (Г. Манн) и др. Все они были убежденными противниками нацизма. Автора «Успеха» не только лишили гражданства — у него конфисковали имущество, разгромили дом в Берлине и уничтожили найденные в нем рукописи.
А потом по всем городам Германии загорелись костры — из книг. Евреев и неевреев, коммунистов и социалистов — Эйнштейна и Фрейда, Ремарка и Лондона, Цвейга и Драйзера, всех, кто придерживался антифашистских взглядов. Бросали в костры и книги Фейхтвангера. Экзекуция его не испугала: по приказу колченогого гауляйтера могли сжечь все его книги, изданные на родине, но не могли уничтожить ни один из его романов, которые были переведены и изданы по всему миру и которые жили своей отдельной, независимой не только от воли Геббельса, но и от авторской воли жизнью. Тревожило другое. Слова Гейне: «Там, где жгут книги, со временем начнут сжигать и людей» могли стать пророческими (и вскоре стали). Но как бы тревожно ни было на душе, нельзя было не отдать должное новому немецкому юмору: день уничтожения человеческой мысли, заключенной в кожаные переплеты, был объявлен торжественным днем и назывался «Праздником костра»…
В Германию Фейхтвангер не вернулся. Из Америки перебрался на юг Франции. Там были друзья — Б. Франк, Ф. Верфель, Томас и Генрих Манны. Там, казалось, можно было пережить мрачные времена. Но сидеть сложа руки он не собирался — включился в борьбу, писал статьи и памфлеты против фашизма.
Третий Рим
1 декабря 1936 г. Фейхтвангер, по приглашению Иностранной комиссии при Союзе советских писателей с разрешения ЦК ВКП(б), приехал в Москву. До него приезжали Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Андре Жид. Всем показывали достижения, всех водили в Мавзолей, кормили, поили, щедро одаривали подарками… и следили за каждым шагом. Все (кроме Андре Жида) как во время пребывания в СССР, так и после возвращения на родину хвалили хозяев.
Бернард Шоу посетил Москву летом 1931-го и был принят вождем мирового пролетариата. По дороге на родину дал интервью в Берлине, в котором на весь мир заявил: «Сталин — очень приятный человек и действительно руководитель рабочего класса… Сталин — гигант, а все западные деятели — пигмеи».
Герберт Уэллс приезжал еще в 1920 г., встречался с Лениным, которого назвал «кремлевским мечтателем». В 1934-м его примет «кремлевский горец», о котором знаменитый фантаст отзовется так: «Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России».
Анри Барбюс бывал в Москве несколько раз, в 1935 г. разговаривал с «гением всех народов», по возвращении написал его биографию, больше напоминающую «житие святого», в которой назвал хозяина Кремля «великим современником». Это ему принадлежит: «Сталин — это Ленин сегодня».
В том же 1935-м приезжал и Ромен Роллан и тоже был принят в Кремле. Сталин назовет его «величайшим мировым писателем», автор «Очарованной души» в долгу не останется и о своем собеседнике отзовется: «Совершенная, абсолютная простота, прямодушие, правдивость. Он не навязывает своего мнения. Говорит: «Может быть, мы ошиблись».
Все эти левые интеллектуалы и неисправимые утописты следили за построением социализма в СССР, уповая на то, что именно он открывает новые пути к счастью всего человечества (плохо понимая, что представляет собой страна на самом деле). Опасаясь фашизма, они полагали, что только Советский Союз может противостоять фашистской Германии. Всех их, в той или иной степени считавших, что Москва — это третий Рим, что капиталистическая Европа находится в упадке, что закат ее, предсказанный Шпенглером, близок, Кремль использовал в своей идеологической борьбе с Западом.
«Сомнения растворились…»
Фейхтвангер пробыл в Советском Союзе с 1 декабря 1936-го по 6 февраля 1937 г. Ему показали Москву, возили в Ленинград, Киев. Удивлялся, что, куда бы его ни привезли, везде в подходящих и неподходящих местах красовались бюсты и портреты «человека с усами», все речи (политические и не политические) и доклады (научные, литературные и т. д.) начинались с безмерных восхвалений Сталина и ими же заканчивались (помните у Мандельштама: «А где хватит на полразговорца, / Там припомнят кремлевского горца»?). Вся атмосфера в стране граничила с его обожествлением.
В первую страну социализма Фейхтвангер приехал сомневающимся в правдивости «московских процессов». За первым, на котором судили Зиновьева, Каменева и др., следил из-за границы. Оттуда ему казалось, что «истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями». А сам процесс «представлялся… какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством». На втором, на котором судили Пятакова, Радека и др., Фейхтвангеру разрешили присутствовать. В Москве его «сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые, и как это они говорили. Если бы все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда…». Но, поверив в виновность соратников Ленина, все же оговорился, что подобные признания вины «непостижимы» для «западных умов».
Сталин и Фейхтвангер
Сталин принял Фейхтвангера в Кремле 8 января 1937 г. и произвел на него (как он писал) «неизгладимое впечатление». В 1960-е гг. Эренбург говорил, что вождь умел очаровывать своих собеседников. И что у него были хорошие артистические способности. Принимая Шоу, Роллана и прочих, Сталин знал о своих собеседниках больше, чем они о нем. И это давало ему особые преимущества.
Беседа длилась три часа. Чтобы убедить такого ценного гостя, как Фейхтвангер, в своей правоте, Сталин времени не жалел. Фейхтвангер спрашивал Сталина обо всем на свете — и о «функции писателя» (вождь объяснил, что если «писатель… улавливает основные нужды широких народных масс», то он передовой, если нет — реакционный), и о роли интеллигенции в Советском Союзе (в марксистском понимании, объяснил «классик марксизма» рафинированному интеллигенту, роль интеллигенции «служебная, довольно почетная, но служебная»), и о демократии («гений всех времен и народов» терпеливо пояснил: «у нас не просто демократия, перенесенная из буржуазных стран», а «необычная», то есть «социалистическая», и что трудящиеся «пользуются всеми мыслимыми правами»; «тут тебе и свобода собраний, печати, слова, союзов и т. д.»).
Фейхтвангер поделился своим мнением, что лично на него Сталин производит впечатление «человека простого и скромного», но он не понимает, зачем столь «преувеличены и безвкусны» формы уважения и любви к нему. На что «лучший друг советских врачей, железнодорожников, учителей, механизаторов, колхозников», как малому ребенку, растолковал гостю: да ему неприятно, когда любовь преувеличивают до «гиперболических размеров», но, понимаете ли, народ еще недостаточно культурен, люди «рады, что удалось освободиться от эксплуатации» и буквально не знают, «куда девать свою радость».
Однако гость не унимался: речь идет «не о чувстве любви и уважения со стороны рабочих и крестьянских масс, а о других случаях», и уточнил: «Выставляемые в разных местах ваши бюсты — некрасивы, плохо сделаны. На выставке планировки Москвы, где все равно, прежде всего, думаешь о вас, — к чему там плохой бюст? На выставке Рембрандта, развернутой с большим вкусом, к чему там плохой бюст?» На что хозяин одной шестой части суши ответил: это все «чуждые элементы» — бюрократы и карьеристы — боятся, чтобы их не тронули, и добавил: «Что касается плохого качества бюстов, то это делается не только намеренно (я знаю, это бывает), но и по неумению выбрать… Нельзя издать приказ, чтобы выставляли хорошие бюсты… Некогда заниматься такими вещами, у нас есть другие дела и заботы, на эти бюсты и не смотришь».
Разговор зашел о фашизме. Сталин сказал, что фашизм — «это чепуха, это временное явление» (через три года «чепуховый фашизм» развяжет Вторую мировую), и тех, кто считает, что фашизм все захватит, назвал трусами и паникерами. А когда возник вопрос, почему все обвиняемые на процессах признали свою вину, ответил: «Просто осознали, что нельзя идти против народа, не хотят быть перед смертью иудами». И добавил: «Ведь Иуда, совершив предательство, потом повесился». На что окончивший Мюнхенский университет Фейхтвангер осмелился возразить: «Об Иуде — это легенда». Но не окончивший Тифлисскую семинарию Сталин оставил последнее слово за собой: «Это не простая легенда. В эту легенду еврейский народ вложил свою великую народную мудрость». И поставил на аудиенции точку.
9 января 1937 г. в «Правде» появилось сообщение ТАСС о беседе вождя с прогрессивным немецким писателем (запись к опубликованию не предназначалась, впервые была опубликована только в 2004 г.) вместе с фотографией Сталина, Фейхтвангера и заведующего Отделом печати ЦК ВКП(б) Бориса Таля, который участвовал во встрече в качестве переводчика, референта, стенографа (его арестуют в декабре того же 1937-го, обвинят в принадлежности к троцкистской террористической организации и расстреляют в сентябре 1938 г.). Фейхтвангер уехал удовлетворенным. И вряд ли до него дошла эпиграмма, пущенная бесстрашным остроумцем по Москве:
Стоит Фейхтвангер у дверей
С каким-то непонятным видом.
Смотрите, как бы сей еврей
Не оказался тоже Жидом.
«Москва, 1937»
Если перефразировать украинского философа Г. Сковороду («Мир ловил меня, но не поймал»), то Сталин «поймал» всех, кроме Андре Жида, который до приезда в Москву всегда поддерживал Советский Союз, а после всего увиденного, прочувствованного и продуманного опубликовал книгу «Возвращение из СССР», в которой рассказал о своем глубочайшем разочаровании в первой стране социализма.
Что же касается Фейхтвангера, то сомнения автора эпиграммы не оправдались: Фейхтвангер Жидом не оказался, даже совсем наоборот. По возвращении издал в Амстердаме книгу «Москва, 1937. Отчет о поездке для моих друзей». Не успела просохнуть краска на страницах голландского тиража, как последовало личное распоряжение Сталина заведующему издательским сектором ЦК Молодцову за сутки организовать издание книги. Молодцов полностью оправдал свою фамилию — издание организовал, книгу сдали в производство 23 ноября 1937 г., подписали к печати 24 ноября, и 200-тысячный тираж в мгновение ока разлетелся по Москве.
Писатель не скрывал, что пустился в путь в качестве «симпатизирующего». Как и не скрывал, что к его симпатиям «примешивались сомнения», поскольку он понимал, что Советский Союз был «государством диктатуры». Диктатура же противоречила его потребности свободно выражать все, что он думает, чувствует, переживает «невзирая на лица, на классы, партии и идеологии».
Однако получилось то, что получилось: книга «Москва, 1937» оказалась не просто одобряющей «строительство социализма» и даже второй Московский процесс (очевидно, входивший в это самое «строительство»), но, по сути, апологетикой сталинской системы. В отличие от книги Жида (с которой автор постоянно полемизировал), книга Фейхтвангера была панегириком СССР и Сталину. Несмотря на замечание об отсутствии привычной западному человеку свободы и критические высказывания (совершенно безболезненные) о быте москвичей, множестве мелких неудобств и отсутствии комфорта. Это можно объяснить только тем (встречавшийся с автором «Лже-Нерона» Бабель говорил жене: он все понимает), что страх и ненависть, которые Фейхтвангер испытывал по отношению к фашистской Германии, в которой преследовали евреев, затмили все другие мотивы и заставили вопреки всему представить Советскую Россию, Россию Сталина, в которой в те годы евреев не преследовали, в выгодном для нее свете.
Всюду — «черт»
После Москвы Фейхтвангер вернулся в Париж. Вторая мировая началась осенью 1939-го. Зимой его арестовали как немца — представителя страны, которой Франция объявила войну. Разобравшись — выпустили. Но летом 1940 г. к власти пришел Петэн, и Фейхтвангера арестовали уже не как немца, а как еврея. И заключили в концентрационный лагерь. Вот такая ирония истории. Его освобождению способствовали американские друзья, которые затем и переправили писателя за океан.
Там, на свободе, обо все своих злоключениях он расскажет в книге «Черт во Франции. Пережитое» (1941). Несмотря на перенесенные страдания, он завершит ее такими, по сути, оптимистическими словами: «Я стою на пороге старости. Страсти мои уже не так сильны, как прежде, слабее и вспышки моего гнева, умереннее мой энтузиазм. Б-га я встречал во многих обличьях и черта тоже. Но моя радость при встречах с Б-гом теперь не уменьшилась, впрочем, остался и страх перед чертом. Я узнал, что человеческая глупость и злоба неистовы и глубоки, как все океаны мира, вместе взятые. Но я узнал также, что защитная дамба, возводимая меньшинством, состоящим из людей добрых и мудрых, день ото дня растет все выше и выше».
Через десять лет жизни в США он столкнется с глупостью государственной. Попадет «под раздачу» во времена маккартизма. Его обвинят в симпатиях к коммунистам, вызовут для объяснений в Комиссию по антиамериканской деятельности. Он ответит пьесой «Помрачнение умов, или Дьявол в Бостоне». От него отстанут, но до конца жизни так и не дадут американское гражданство.
В эти же времена в СССР не менее яростно будут бороться с «безродными космополитами», и Фейхтвангера не только зачислят в эти самые «космополиты», но и объявят «агентом англо-американского империализма». Правда, в НКВД вызвать «агента» и «космополита» не могли по причине его физического отсутствия, но могли предать его имя забвению. Что и сделали — все книги из библиотек были изъяты.
Лион Фейхтвангер оказался «чертом» везде. В Германии — во времена нацизма. Во Франции — во времена режима Виши. В Америке — во времена маккартизма. В Советском Союзе — во времена «борьбы с космополитизмом». Ну что ж, не так уж и плохо для хорошего писателя. В декабре 1958 г. ушедшего в вечность гражданином мира.
В «Опыте автобиографии» он заметит, что всегда писал «только одну книгу, книгу о человеке, поставленном между действием и бездействием, между властью и познанием». За свою жизнь он написал 17 романов, которые и прочитываются как одна такая книга.
Геннадий ЕВГРАФОВ
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 4,75 из 5)
Загрузка...
