Кобзон о себе и своих связях

Было время, когда Иосиф Кобзон регулярно ездил в Америку, где я наталкивался на него в знаменитом ресторане «Русский самовар» на 52-й улице Манхэттена.

В последний раз он был в США на гастролях в 1994 году, но на следующий год ему начали отказывать в американской визе, сделав лишь одно исключение в конце 1990-х, когда он въехал с делегацией Госдумы.

В декабре 1997 года я летал в Москву, чтобы обсудить с певцом причины, по которым американцы закрыли ему въезд, после чего их примеру последовал ряд других стран. Власти США не объясняли причины отказа официально, но о ней можно было догадаться по косвенным приметам. Это и статья Билла Герца в «Вашингтон таймс», где автор характеризовал певца с ссылкой на ЦРУ как короля (в оригинале «царя») организованной преступности. Это и документ, который в России называли тогда «меморандумом Макналти».

Имелось в виду ходатайство о выдаче разрешения на прослушку мобильника вора в законе Вячеслава Иванькова, который подписывал отправленные мне малявы как Иванков, и был известен как Япончик, Японец, или Дед среди своих.

Ходатайство подписал 31 мара 1995 года следователь ФБР Лестер Макналти, разрабатывавший Япончика. Среди прочего, автор этого 50-страничного документа, который до сих пор засекречен, излагает компромат, имевшийся у ФБР на Кобзона. Компромат основан на донесениях тайных осведомителей и местами подкреплен другими оперативными данными. Документ имеет рабочий характер и не является доказательством вины упомянутых в нем лиц, которые в США к суду не привлекались. Как писал Макналти, «в последние месяцы Иванков и его организация вступили в тесный контакт с преступной группой, которую возглавляют Анзор Кикалишвили и его партнер Иосиф Кобзон. Кикалишвили и Кобзон получают значительные незаконные платежи от американского совместного предприятия под названием Russian American, находящегося в Нью-Йорке…».

Дальше утверждалось, что Кикалишвили, Кобзон и их партнер Отари Квантришвили платили взятки некоему сотруднику российской таможни и взамен получили возможность беспошлинно ввозить в страну спиртные напитки и табачные изделия.

По словам Макналти, один тайный осведомитель сообщил, что сообщником «группы Кобзона-Квантришвили являлся канадский житель Иосиф Сигалов, который помог певцу, в частности, переправить из Германии в арабскую страну партию оружия и снаряжения, в том числе пулеметы и системы ПВО, на сумму от 18 до 20 млн. долларов».

Наконец, следователь ФБР утверждал, что в начале января 1995 года в Сан-Хуане на Пуэрто-Рико состоялся своего рода «мафиозный саммит» с участием Кобзона. 12 января 1995 года сотрудники ФБР порылись в мусорной корзине, оставленной перед номером Кобзона, и нашли там бумажку и книжечку спичек с телефонным номером Иванькова. Телефонная компания сообщила, что он дважды звонил Япончику из Сан-Хуана.

Я пересказал вышесказанное Кобзону, хотя он уже, как оказалось, читал эти утверждения Макналти в моей статье, которую московский «Магаполис-экспресс» позаимствовал без разрешения из лос-анджелесской «Панорамы». Наш разговор проходил на верхушке некогда роскошного отеля «Интурист», фойе которого было в тот момент довольно поношенным. Офис Кобзона производил совсем другое впечатление: антиквариат, мебель под старину, россыпь глянцевых фотографий и грамот на стенах, а из окон открывался головокружительный вид на главные московские достопримечательности.

«Кобзон держит слово», — сказал мне перед этим наш общий знакомый, местный миллионер Михаил Рудяк, и певец подтвердил эту характеристику: он обещал мне интервью и, несмотря на явную занятость, выкроил для меня время, причем в выходной: было 12 декабря — российский День Конституции, оказавшийся, по иронии судьбы, и днем рождения Фрэнка Синатры, который несколько раз упоминался — по разным причинам — в нашем разговоре.

Кобзон был также хорош тем, что не обижался ни на какие вопросы.

— Что-нибудь из этого правда? — спросил я, изложив претензии ФБР к своему собеседнику.

— Я живу в стране, где я фигура достаточно заметная, моя фамилия не Иванов, моя фамилия Кобзон, — сказал певец. — Если бы что-то из того, что было напечатано, соответствовало бы действительности, вы бы сидели в моем офисе сейчас, я бы с вами разговаривал?

— Может, и разговаривали бы.

— Каким образом?

— Япончик мне по телефону звонил.

— А, из тюрьмы, вы имеете в виду. Возможно. Потому что по каждому обвинению, которое было выдвинуто прессой, я, естественно, должен был быть судим. Естественно, это была бы сенсация. Человек, который пел комсомольские песни, человек, который достаточно широко выступал на стройках, на съездах комсомола (я семь съездов комсомола подряд отработал), на съездах партии, вдруг он оказывается такой-сякой, мафия и так далее. Сенсация!

— Я хочу понять, откуда такая слава пошла о вас.

— Все началось с того, что я работал советником мэра по культуре. Фамилия, пусть это прозвучит нескромно из моих уст, достаточно известная в бывшем Советском Союзе и в постсоветском пространстве. Вначале нужно было поссорить Лужкова с Ельциным. Команда Ельцина очень старалась это сделать. Нашего мэра лягнуть очень сложно, он прораб перестройки…И когда начался накат на Юрия Михайловича, нужно было создать дело. Пошли публикации по поводу его окружения. Вот с кем общается мэр! Мэр общается с мафией: Кобзон. Кобзон — мафия… Оказывается, он с Отари Квантришвили. Мы создали Фонд социальной защиты спорстменов имени Яшина. Потом Отари создал партию спортсменов России. Но он был очень неосторожным человеком, по недомыслию не сформулировал четко и публично высказал мысль, которая прозвучала бы угрозой господину Рушайло, возглавлявшему ГРУОП Москвы. У Отари четверо детей, у Рушайло — тоже. Отари сказал: «Пусть он подумает о детях своих…». Мы ему: «Что ты такое сказал?!» Он говорит: «Я имел в виду, что нам всем нужно делать для того, чтобы дети наши жили благополучно». А это было воспринято как угроза, и через несколько дней его не стало».

— То есть это менты его убили?

— Это на двести процентов.

Я попросил певца рассказать о «саммите мафии» в Сан-Хуане. «Мы решили отдохнуть семейно», — начал Кобзон и перечислил своих спутников, среди которых были Александр Донской и Леонид Сигалов.

— В документах ФБР говорится, что у Сигалова и Донского имелись криминальные связи, — заметил я.

— Ну, живет же Донской в Соединенных Штатах; если к нему есть претензии, они могли их предъявить, — сказал Кобзон. — Сигалов — гражданин Канады; они могли и ему предъявить.

В Сан-Хуане отдыхающие «пляжились целый день, вечером отдыхали, шли в ресторан, — у нас был заведенный режим, потом в казино, это все в одном и том же отеле, и так это длилось несколько дней кряду. Потом к нам подъехал Слава Фетисов на два дня. Потом позвонил из Майами Анзор Кикалишвили, говорит: «Ребята, так скучно здесь, как у вас там? Можно подъехать на денек?» — «Подъезжай». Он подъехал на денек. Вот это все люди, которые там были.

— Был у вас номер телефона Япончика?

— Конечно. Я с ним общался. Я с ним познакомился в Америке в ресторане «Арбат».

— И как он вам?

— Мне он показался человеком крайне интересным.

— Что он говорил, не помните?

— Он рассказывал о том, что такое исправительная система советская. Он рассказывал о том, что за время его отсидки произошли колоссальные изменения в преступном мире, связанные с нашестием, так сказать, разных национальностей кавказских в Москву… Он это осуждал. Более того, он из-за этого и выехал, потому что начал с этим бороться. Его стали преследовать.

— Власти или кавказцы?

— И те, и другие… Когда мы познакомились с ним в «Арбате», ему показалось интересным беседовать со мной, мне показалось интересным беседовать с ним… А особенно, когда он прочитал наизусть Есенина, я вообще сказал: «Ну, вообще классный мужик!»

У покойницкой стены Кобзона

Кобзон подрядился уделить мне 10-15 минут, но мы говорили уже второй час, и все не унимались. Розговор велся напротив стены, увешанной фотографиями, среди которых самая большая принадлежала Квантришвили. «Это моя покойницкая стена», — улыбнулся певец. «Вот здесь Отари Квантришвили, — начал он экскурсию по стене. — И вот он здесь, и вот он здесь. Я сожалею, что его нет в живых. Это замечательный бизнесмен Евгений Александрович Щербань, мой земляк из Донецка, с Украины. Он приехал с женой на серебряную свадьбу мою в прошлом году, 1 ноября. З ноября возвращался в Донецк на чартерном рейсе ЯК-40, и прямо в донецком аэропорту расстреляли и его, и жену. Это его сын, погиб в автомобильной катастрофе…Здесь Леонид Осипович Утесов, Борис Сергеевич Брунов, к сожалению, ушедший Роберт Рождественский, Андрей Миронов, Дин Рид, американский певец, Юрий Гагарин. Это покойный первый секретарь обкома из Полтавы. Здесь Отари. Вот и все».

На другой стене были живые. «Это различные снимки артистические, — сказал Кобзон. — Муслим Магомаев, Олег Газманов, Саша Морозов, композитор… Это в Таманской дивизии. Это наша Джуна знаменитая. Это мы на съезде профсоюзов. Это Иваньков в Атлантик-Сити, в «Тадж-Махале»; моя биография есть моя биография…».

В Москве у меня было еще одно дело. Мой тогдашний собеседник Моня Эльсон, ждавший в тюрьме суда по обвинению в пяти убийствах, просил меня передать привет Шабтаю Калмановичу, который был осужден в Израиле за шпионаж в пользу Советского Союза и отбывал срок с Эльсоном.

У Кобзона был с Шабтаем совместный бизнес, но к моему приезду они уже разошлись. Несмотря на это, Кобзон позвонил по моей просьбе Шабтаю и устроил мне встречу. Он также отказался комментировать причины их разлада, то есть повел себя достойно. Шабтай прислал за мной исполинский «Мерседес», который доставил меня к нему в ресторан «Серебряный век», находившийся в бывших «Центральных» банях, куда мы в детстве забегали мыться, когда у нас на Тверском отключали горячую воду.

В отличие от Кобзона, Шабтай мне сразу не понравился, поэтому минут через 15 я попросился на выход, и его «Мерседес» доставил меня на Никитский бульвар, где я тогда останавливался в бывшей квартире министра культуры Российской Федерации Евгения Сидорова у снимавшего ее директора московского ХИАСа Лени Терлицкого. Мой мир в те годы был поразительно тесен.

Мне говорили потом, что Кобзон был крайне недоволен нашим интервью, которое целиком было напечатано в «Новом русском слове». Дело было не в его содержании, а в том, что я иллюстрировал его своей фотографией Кобзона, которая ему не понравилась. Она действительно была так себе, но я снимал «мыльницей».

Я поставил свою фотку (а не какой-то официальный портрет Кобзона), потому что 27 лет подряд хозяин газеты Валерий Вайнберг платил мне за снимки по десятке, сильно дополнявшей гонорары, которые никогда не росли, а иногда даже сокращались.