Мой внук Павлуша проводил каждое лето у меня на даче. Нет ничего и никого прекраснее, чем десятилетний мальчик: совершенство линий, безгрешные мысли, голос как серебряный колокольчик — буквально ангел. Я любила его, как никого и никогда. Я дарила ему ту наивную не рассуждающую любовь, которая бывает только между кровными родственниками. Слово «дарить» — не точное. Правильнее сказать: окунала в любовь, как в бочку с водой, с головой. Он захлёбывался в моей нежности и вседозволенности. Ему всё разрешалось.
Моя дача располагалась в элитном посёлке, где жили исключительно ВИП-персоны и их родственники. За забором нашего посёлка в некотором отдалении располагался детский санаторий. Для обслуги был построен длинный барак, однако не деревянный, а кирпичный, по-своему комфортабельный. В бараке жил обслуживающий персонал: электрики, водопроводчики, со своими жёнами — официантками, поварихами и их детьми. У детей было своё футбольное поле, волейбольная сетка — много чего. Мой Павлуша нашёл себе за забором друзей. Их звали: Веля — производное от фамилии Величко, Баран — от фамилии Баранов и Тончик — полное имя Антон. (Павлушу звали Ерёма — производное от фамилии Ерёмин.)
Это были мальчики, которые росли без родительского присмотра, их воспитанием никто не занимался. Как получалось, так и получалось. С ними Павлуше было весело.
Долгое время все были на равных, обходились без лидера. Мой Павлуша имел дополнительный авторитет за счёт своего отца — киноартиста Ерёмина. Отец снимался во многих сериалах и был узнаваем в лицо. Однако отец Тончика (директор санатория) вдруг неожиданно попёр вверх, и его назначили главой близлежащего городка.
В детском сообществе все были равны: Веля, Баран, Ерёма и Тончик. Но в связи со взлётом папаши Тончик как бы выдвинулся вперёд, и Баран стал перед ним заискивать. Он приносил из дома коржики и угощал Тончика, тогда как другим не давал. Бабушка Барана работала в санатории поварихой и таскала из столовой продукты питания, так что коржиков хватило бы на всех. Но Баран демонстративно выделял Тончика. Павлушу это раздражало. И однажды он толкнул Тончика в лужу. Ни с того ни с сего. Все захохотали. Тончик вроде бы не обиделся. Но затаился. И как-то осенью, в середине сентября, подошёл к Павлуше и вызвал его на стрелку. Это были 90-е годы, стрелки были популярны — правда, среди бандитов. Но бандиты вылезли из подполья и стали чуть ли не официальной прослойкой общества, как рабочие или крестьяне.
Страна качалась и расползалась во все стороны, тогда как бандиты объединились и сплотились. У них были свои законы, которые назывались «понятия». Бандиты жили «по понятиям», в этом была своя справедливость и свой порядок. На фоне общего хаоса, на фоне продажных судов бандиты выигрывали. Они пробрались даже в правительство, продавливали нужные им законы, садились за один стол с интеллигенцией. Знаменитые певцы приходили к ним на праздники, пели и ублажали, практически обслуживали. За деньги, разумеется. За деньги можно было купить всё и всех. Я помню, как пришла в ЦДЛ (Центральный дом литераторов). Раньше туда посторонних не пускали. На дверях стоял специальный человек, который строго проверял членские билеты, отсеивал писателей от неписателей. И если попадался «не» — гнал метлой. Никто не мог просочиться в благородную элитарную писательскую среду. И вдруг… В один из дней я пришла в ЦДЛ, нарядная, талантливая и успешная, но на меня ноль внимания, фунт презрения. Дубовый зал забит братками в малиновых пиджаках и их подругами на высоких шпильках. Было непонятно, как можно передвигаться в таких туфлях, если только на цыпочках, как балерина на пуантах. Но красота дороже.
Молодость и доступность — вот, что имело значение. А такие достоинства, как талант, служение отечеству, продвижение культуры в массы… Это вы о чём? Даже смешно слушать. Кому нужен твой талант? Его не положишь на бутерброд. В него не засунешь свой пенис. А тогда зачем? Ценилось только то, что можно употребить: съесть, выпить, почувствовать.
Началась эмиграция. Интеллигенция не понимала, как тут жить и что будет дальше. Я тоже не понимала, но у меня не было вариантов. Я работаю со словом и могу жить только в своей языковой среде. Я могу существовать только в русском языке. Всё остальное — нереально. «На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности». (Довлатов). Лично я теряю девяносто девять процентов своей индивидуальности. Что остаётся?
Однако вернёмся к внуку. Павлуша пришёл домой с прогулки неожиданно тихий и сел на стул.
— В чём дело? — забеспокоилась я.
— Меня Тончик вызвал на стрелку.
Я знала, что такое стрелка. Это все знали.
— Когда?
— Сегодня. В пять часов вечера.
— Ты боишься? — спросила я.
Павлуша промолчал. Боялся. Он сидел, понурившись. Мой бедный ангел. Но ведь и царские офицеры боялись дуэли. На кону — жизнь. Мыслимое дело… Подростки будут выяснять, кто прав, кто виноват, и нередко эта разборка кончается дракой. Набьют морду моему Павлуше. Сунут кулаком в нос. А лицо — это очень больно. Кулаком в нос — искры из глаз. Могут пырнуть ножом. В живот. Что им стоит? Мальчишки — дети, а дети свободны. У них нет никаких границ. Беспредельщики.
Я должна его защитить. Но как? Не пойду же я на стрелку. И что я сделаю, если они начнут избивать Павлушу, а он визжать, как кролик? Я могу только возопить: «Мальчики, не надо!» Плевали они на меня.
Я тут же метнулась к телефону и набрала своего зятя Андрея. Я больше всего боялась, что Андрей отвертится, скажет, что занят. Он действительно был занят. Он не мог покинуть съёмочную площадку. Но Андрей не стал отпрашиваться, просто повернулся и пошёл вон из павильона. Одно дело — трудовая дисциплина, другое — угроза жизни единственного ребёнка.
Андрей примчался через час. Это ровно столько, сколько требуется, чтобы доехать от киностудии до дачи. Первым делом я стала кормить Андрея. Он всегда был голодный. Видимо, его организм ещё рос и требовал горючего. Я любила смотреть, как он ест. Он поглощал пищу вдохновенно, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.
Понурый Павлуша сидел рядом.
— А ты можешь не ходить на свою стрелку? — спросила я.
— Нет, — ответил Павлуша.
— Тебя покалечат.
— Лучше быть калекой, чем трусом, — сказал Андрей.
— Глупости, — сказала я. — Гораздо лучше быть трусом, чем калекой. Калека — это надолго.
— А как же кодекс чести? — возразил Андрей. — Мужчина должен иметь кодекс чести.
«Воспитатель нашёлся», — подумала я, но вслух ничего не сказала.
Андрей повернулся к сыну:
— А зачем ты его толкал в лужу?
— Не знаю.
— Ну всё-таки… Какая-то причина была?
— Захотелось…
— Если каждый будет делать то, что ему хочется, мир перестанет существовать.
Павлуша молчал. Для него это было слишком сложно.
— Понял? — проверил Андрей.
Павлуша не ответил. Сжался.
— Отстань от него, — попросила я зятя.
До стрелки оставалось двадцать минут. За Павлушей зашёл Баран, его секундант. Павлуша поднялся из-за стола, и они отправились на место встречи, то есть на мост. Андрей пошёл следом, но старался быть невидимым. Мальчики шли по тропинке вдоль реки, а Андрей продирался сквозь кусты, пригибаясь для маскировки. Вот и мост — место дуэли. Павлуша с Бараном пошли по мосту. С другой стороны к ним шествовал Тончик, за его спиной маячили два рослых секунданта лет по шестнадцать.
Андрей стоял за кустом и с ужасом наблюдал.
Мальчики приблизились друг к другу. Начался какой-то диалог, которого Андрей не слышал. Следовало ждать, но Андрей ждать не мог. Эти амбалы могли легко скинуть Павлушу в реку, а из Барана защитник нуль.
Мой зять Андрей — творческий и нервный парень. И не только. Он ещё был хамоватый и психованный. Практически псих. Я понимала, что нервный слой — это та питательная среда, из которой он черпает свой актёрский талант, поэтому я прощала ему хамство и грубость, которые очень неприятны в повседневной жизни.
Андрей вылетел на мост, подскочил к Тончику.
— Ты кто? — спросил Андрей с заметным хамским оттенком.
— Антон Афонин, — спокойно ответил Тончик. — А что?
Он совершенно не боялся взрослого человека, при этом артиста, известного всей стране.
— Ты где живешь? В нашем посёлке?
— Нет, — ответил Тончик. — Я живу на пустыре.
— Вот и сиди на пустыре. Понял? Знай своё место и не лезь, куда не зовут.
— А я не лезу, — ответил Тончик. — Это он к нам пришёл.
— Это правда? — Андрей повернулся к Павлуше.
Тот молчал, глядя вниз в доски моста.
— Что это тебя понесло по огородам? Что у тебя общего с этой низовкой? Чему ты можешь у них научиться? Матерным словам?
Павлуша не отвечал. Ему было стыдно за отца.
Дальше из Андрея полез псих. Он себя не контролировал. Он унижал Тончика, вытаращив глаза и брызгая слюной. Тончик с лёгкой насмешкой глядел на папашу своего друга. Он презирал Павлушу за трусость (привёл взрослого), и Андрея он тоже презирал за ту же самую трусость. Андрей боялся, поэтому он визжал, как подрезанная свинья, вместо того, чтобы разговаривать как нормальный человек. Настоящие бандиты ведут себя более корректно.
Тончик перевёл глаза на Павлушу и сказал:
— В следующий раз бабушку приведи.
Повернулся и пошёл по мосту в противоположную сторону.
Павлуша с Бараном вернулись на дачу.
Андрей задержался у своей машины. Он решил её вымыть. Раз уж приехал, почему бы не воспользоваться случаем? Андрей стал носить вёдра воды к машине.
Мальчики сидели во дворе, подавленные. Павлуша был просто убит.
Я подошла к ним и спросила у Барана:
— Андрей нормально разговаривал?
— Не-е-ет, — протянул Баран.
Даже ребёнку было понятно, что Андрей превысил свои полномочия и выступил не как представитель творческой интеллигенции, а как законченное хамло. Странно, что его не побили. Могли бы и навалять.
Было ясно, что Павлуше теперь за забор не выйти. Его отторгнут, и не исключено — изобьют. Но самое тяжёлое — то, что Павлуша потеряет друзей. А он их любил. Ему с ними было интересно. Внутрипоселковые друзья тоже имели место быть, но те, кто за забором, незаменимы.
Тончик был генератор идей. Он придумывал такие весёлые, рискованные игры, что в груди за рёбрами пробегал холодок. Павлуша теперь вынужден был оставаться в посёлке, и более того, он боялся выходить даже за свой забор: подкараулят и отметелят. Значит, его компания — бабушка, собака и кот. Родители приезжали только на выходные. Они всегда были заняты и, даже приехав на дачу, всё время говорили с кем-то по телефону. Павлуша их не интересовал, был бы жив, здоров и накормлен. А если жив и здоров — поди прочь, не крутись под ногами и не задавай глупых вопросов.
Я поняла: проблемы не кончились. Стрелка позади, но впереди холодная война между моим внуком и компанией Тончика. Как Америка и Россия. Но Америка далеко, через океан. А компания Тончика — за забором, и Павлушу к ним тянет.
Я набрала телефон некоего Серёги. Серёга работал распорядителем по порядку. То есть: наводит порядок во вверенном ему участке, следит, чтобы не было посторонних. При этом имеет погоны капитана, человек с опытом. Таких страна ценит и не бросает на произвол судьбы. Пристраивает к санаториям и прочим хлебным местам.
Я позвонила Серёге и спросила:
— Ты Тончика Афонина знаешь?
— Само собой, — отозвался Серёга.
— Тончик вызвал моего внука на стрелку, — сообщила я без тени юмора.
— За что? — спросил Серёга тоже без тени юмора.
— Павлуша толкнул Тончика в лужу.
— Когда?
— Прошлой весной.
— Почему?
— Захотелось.
— Понятно… И что?
— Мой зять пошёл на стрелку и обхамил Тончика. Всё испортил и усугубил. И теперь я боюсь, что компания Тончика изобьёт моего Павлушу. И вообще Павлуша не сможет выйти за ворота.
— Понятно, — отозвался Серёга. — Не волнуйтесь. Я всё улажу.
— А как вы уладите?
От волнения я перешла на «вы», хотя Серёга был в возрасте моего зятя.
— Дело в том, что я играю с ними в футбол. С Тончиком и его командой.
— Вы играете в футбол? — удивилась я.
— Они играют, а я руковожу. Я у них вроде пахана. Так что не волнуйтесь, всё будет в порядке. Пусть ваш внук ничего не боится.
— Б-же… — выдохнула я. — Вы меня спасли.
Через пару дней Павлуша гонял со всеми в футбол и делал успехи. Тончик нападающий, Баран на воротах, Веля судья.
У детей короткая память на обиду. Солнце над их головами только взошло и медленно двигалось к своему зениту. Впереди их ждала юность, молодость и вечная весна.
Наш дачный посёлок имел два конца. Один конец граничил с санаторием, а другой уходил в великолепный смешанный лес. В глубине леса — река, не широкая, можно легко переплыть, но чистая, стучит по камешкам. Может быть, это не река, а широкий ручей. Не знаю. Дачники ходили в лес, замирали от сумрачной красоты высоких мощных елей, отдыхали на берегу реки, которая текла неспешно, как жизнь.
Окончание следует
Виктория ТОКАРЕВА
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
