Один американский журналист во время телеинтервью спросил напрямую: «То, какая ты сейчас, — это Козакова работа? Он тебя слепил?» Аня к таким вопросам привыкла. У неё даже есть несколько вариантов ответа, способных удовлетворить всякое любопытство.
А как было на самом деле? Вот именно — что это было? Иногда она думает, что, как библейская Ева, произошла из ребра Михаила. Очень юной оказалась в очень мощной среде под названием «Михаил Козаков». Попала в зону притяжения огромной планеты и понеслась по этой орбите.
«Он меня не подавлял. Я сама себя никогда не принижала, — говорит Аня, — просто сразу было ясно, что есть большой — Он и я — часть этого большого. Все, кто хорошо знают Мишу, меня легко поймут». Попробуем и мы.
— Наш с Козаковым путь к другу был сочинён на небесах, ни один из нас не мог даже близко предположить, что это с нами, такими разными, может произойти. Я собиралась уезжать в Германию к мужу. Мы с ним только-только поженились. Через неделю после свадьбы он уехал в Берлин, где должен был приступить к работе, а я занималась документами для выезда. Всё это произошло скоропалительно, в основном ещё и потому, что в те времена неженатому мужчине не позволили бы работать за границей. А у меня тоже была причина для изменений в жизни — я рассталась с мужчиной, с которым были запутанные, сложные отношения. История этого романа довольно необычна для нашего времени. Вначале я его игнорировала. Но он был старше меня, опытнее. Известный человек, не привыкший к отказам. Поняв, что не произвёл на меня никакого впечатления после попыток поухаживать, применил весьма неординарную тактику — на личных встречах настаивать не стал, а начал звонить по телефону. И вести со мной чудесные разговоры хорошо поставленным голосом. Обо всём на свете. Он был умён, образован и проницателен. Женщина любит ушами — сказано про меня. В какой-то момент я поняла, что уже не могу жить без этих бесед. Почти год каждую ночь в моей квартире раздавался звонок. Мы разговаривали часами. Я привыкла и ждала этих звонков, просто неслась домой к телефону каждый вечер. Когда он однажды не позвонил, я чуть не сошла с ума от отчаяния.
Мобильных телефонов не было, он в бесконечных разъездах, как я его найду? Вот тут-то я и поняла, что попалась и просто не представляю своей жизни без этих звонков. Когда мы, наконец, встретились, было ощущение, что знаем друг друга вечность. Так начался роман, который продлился несколько лет. Всё было не так просто. Его пугала разница в возрасте, появилась ревность. Хотя поводов я не давала — ни о ком другом даже помыслить не могла, но он часто уезжал, и наши разговоры по телефону превратились в мои отчёты, где я была, с кем и почему. Движения в отношениях не было — мы жили раздельно, при всех страстях у каждого, так или иначе, была своя жизнь. Мучительная история. Мы расставались, но надолго не получалось. Замкнутый круг. В какой-то момент я поняла, что кто-то из нас должен принять решение. Этим кем-то пришлось стать мне. За мной очень активно ухаживал молодой человек. Он был славный, я ему действительно очень нравилась, да и мне он был симпатичен. А тут ещё и обстоятельства — ему нужно было уезжать, и все решения принимались буквально налету. Недолго думая, мы расписались. Молодые, безответственные — море по колено. Из того, что осталось в памяти, — тревожное, волнующее ощущение, что в жизни происходит крутой поворот. Только не такой, каким я его себе тогда представляла. 11 мая 1988 года я пришла в Дом актёра с подругой-коллегой. Она мой старший товарищ, мудрая, взрослая, с отменным чувством юмора. И вот мы с ней сидим, болтаем, плачем-смеёмся, выпиваем и закусываем. Этот ресторан был таким закрытым актёрским клубом. Туда приходили известные люди, могли спокойно общаться, без посторонних глаз и раздачи автографов. Помню, Саша Абдулов пришёл с компанией, ещё куча знакомых. Знала я многих, поскольку работала на телевидении. Расслабленная атмосфера, приятно, спокойно. Кто-то подходит поздороваться, поднять бокал-другой, поинтересоваться, как дела. Актёры после спектаклей забегали расслабиться. Сидим, уже так прилично «начокавшись», и так всё здорово, что мне вдруг стало грустно, что уезжаю в неизвестность, и любовь моя больше никогда мне не позвонит.
И вдруг открываются двери, и входит Он. Понимаешь? Заходит Козаков, и я цепенею… Вот что такое со мной случилось, я до сих пор не понимаю, отчего это я так оцепенела? К Козакову, конечно, я испытывала огромное уважение, актёр-интеллектуал, любила его работы, бывала на чтецких программах. Но это же совершенно не повод для такой вульгарной реакции? Михаил Михайлович пришёл не один, со съёмочной группой, они собирались отметить окончание съёмок очень сложной, серьёзной работы — телевизионного фильма по неоконченному произведению Льва Толстого «И свет во тьме светит». Символичное название. Они усаживаются за стол неподалёку от нас. А я с мольбой смотрю на подругу и говорю: «Алла, подойди, пожалуйста, к нему и приведи его за наш столик». А это такой не мой текст, вообще не мой. Словно во мне другой человек говорил. Подруга, которой я только что изливала душу по поводу несчастной любви совершенно к другому человеку, поинтересовалась: ты уверена, что это именно то, что тебе сейчас нужно? Я говорю: ну конечно. Она говорит: и зачем? Я ответила, вот это я помню хорошо: потому что я его люблю. Алла чуть со стула не упала. Но пошла и, к моему удивлению, его привела. В этот вечер всё происходило как во сне. Все было странно — и мой неадекватный порыв, и то, что он, оставив всех, сел за наш столик и так никуда и не ушёл. Странности продолжались. Я зачем-то сообщила, что еврейка. Видимо, было важно сразу понять, что он не антисемит. А потом звучали стихи. Помню, даже я решилась прочесть ему Пастернака, а он — Бродского. 
Это было настоящим потрясением. Невозможно передать, что я чувствовала. Наверное, это и есть счастье. Темы менялись, было интересно невероятно. Помню, спросила о его отношении к Сталину. Эта тема очень обсуждалась в обществе, появлялись всё новые материалы и свидетельства. В ответ Козаков достал из сумки увесистую папку со своими рукописями и начал нам читать главу из своей будущей книги, которая как раз была посвящена этой теме. Постепенно к нам перебралась вся съёмочная группа, стол из нашего маленького прощального превратился в большой свадебный. Я не знаю, как и почему всё так сложилось, но мы стали парой. Вечер заканчивался, и Миша пригласил нас с Аллой к себе домой слушать джаз. В какой-то момент Алла ушла, а я осталась. В тот момент он был совершенно свободен, его жена Регина уехала в Америку и больше не вернулась. Козакова ничего не связывало, но он был подавлен предательством и обрушившимся на него одиночеством.
Аня взорвала его мир. Словно боясь упустить её, очень скоро предложил ей перевезти вещи и жить одним домом. Так началась жизнь на Ордынке. Была, правда, одна проблема — Козаков считал, что в семье должны быть дети, а врачи утверждали, что Аня родить не сможет. Вопреки их предсказаниям очень скоро она забеременела. Семейная жизнь, рождение сына и заботы Ани сделали его более спокойным, он отошёл от удара, связанного с предыдущим своим разводом. Аня, хоть и была его на три поколения младше, к этому времени тоже многое испытала и пережила. 
— У нас не было ни голубого периода, ни розового, я сразу включилась в напряжённый график Мишиной жизни. На фоне переживаний у него открылась язва желудка, пришлось научиться варить каши и диетические блюда. Через две недели мы поехали в Таллинн, где Миша приступил к съёмкам нового фильма «Визит дамы». Я ехала, вооружённая кастрюлями и походной электрической плиткой. Прознав про диетическое питание, к нам в гостиничный номер стал заглядывать и Гафт, снимавшийся в одной из главных ролей. Оказалось, у него тоже были проблемы с желудком. Было очень здорово, в нашем большом номере собирались весёлые компании. Медовый месяц у нас всё же состоялся — после съёмок в Таллинне мы поехали в Пярну, к выдающемуся поэту Давиду Самойлову и его жене Галине. Самойлов был человеком невероятно остроумным, помню это особенное ощущение — рассуждают на темы серьёзные, а воспринимается органично и легко, так, что хочется на эти темы думать…
Миша — масштабный человек. Его мир — вселенная, которая заполняет всё пространство вокруг. Но в быту он был так прост и неприхотлив, как будто экономил энергию для более важного. Мне ничего не запрещалось, я могла дружить, с кем хочу, ходить, куда хочу. Но без него никуда не хотелось. Его мир проник в меня и стал моим. В меня проросли все его рефлексии, сомнения. Я перестала различать и разделять нас. Воспоминания и детали жизни, что была до нашей встречи, размыты, как во сне. Отныне появилась новая реальность и новое восприятие. Я живу не с литературным персонажем, а с человеком, который фанатично предан профессии. Без остатка. Вернее, всё, что вне профессии — семья, отдых, друзья, — это и есть остаток. Восхищение смешивалось с непониманием, а непонимание порождало обиды. «Не смотрите, что Аня такая молодая, — как бы извинялся Миша, представляя меня своим друзьям. — Она образованна». Это было для него важно, иначе, о чём и как общаться? Нужны общие коды, ссылки, которые компенсируют разницу в возрасте, отсутствие личного жизненного опыта. Мы не расставались, я всегда была рядом, на выступлениях мне нравилось наблюдать осмысленные, просветлённые лица зрителей. На эти творческие вечера, если они проходили в Москве, Козаков приглашал близких по духу людей, среди которых были Натан Эйдельман, Станислав Рассадин. Вначале меня удивляло, что они тоже ходили практически на все вечера, причём, все долгие годы дружбы. После вечера по традиции мы отправлялись к нам домой, где было продолжение, застолье с несовременными прекрасными беседами. Домработницы у нас не было. Всё по дому делала я сама. Ещё училась в ГИТИСе. Видимо, перегрузки, моральные и физические, сказывались, и я стала ощущать отсутствие внимания к себе, упрекала мужа в эгоизме. Он этого совершенно искренне не мог понять. Была ещё одна проблема — снимать эмоциональное напряжение он мог только алкоголем. Речь идёт не об алкоголизме или запоях. Алкоголик не думает о работе. Это действительно было средством снятия стресса. Сильнодействующим. Я бы сказала, с побочными эффектами, которые падали на меня. Сначала это не было проблемой, я люблю за бокалом вина болтать и расслабляться. Но если это накладывалось на депрессивное состояние, зрелище становилось тяжёлым. Появился страх и связанное с ним напряжение. Самое неприятное, что я стыдилась его пьяного, особенно если он напивался не дома — в гостях или в публичном месте. Вела я себя в этих случаях совсем не мудро — вместо того, чтобы просто уйти, я пыталась его остановить, что приводило его в бешенство. А меня — в полную растерянность и ужас. Однажды мы шли из греческого посольства, в руках у Миши были чётки, подарок посла. Он был настолько пьян, что едва волочил ноги, на мои недовольные реплики отвечал во всеуслышание матом, а я, как назло, никак не могла поймать такси. Я ему кричу «прекрати!», а он со всего размаха этими тяжёлыми чётками ударяет меня по лицу. Весь мой мир обрушился в тот момент. На меня никто не поднимал руку, не оскорблял. Никогда. А тут это сделал человек, с которым я делю свою жизнь, ближе которого никого нет. Я прорыдала до утра, уйти ночью не к кому. Да и рассказывать об этом как? Но и простить не могу. Утром сообщила Мише, что ухожу. Он искренне удивился. «Я тебя ударил? Не может быть! Я не помню!» Он был так искренне потрясён и раздавлен, просил прощения. Я поняла, что он действительно ничего не помнил. И осталась. Но изменить ситуацию было практически невозможно. Начиная пить, он понимал, что я буду нервничать, и это его только бесило и раздражало. В итоге — скандал, оскорбления, слёзы. Вот такой контраст — глубокий, мыслящий, талантливый человек и его демоны.
***
В 89-м году родился старший сын Миша. Москва казалось тёмной и опасной. Опасно было вечером выходить на улицу. Люди перестали ходить в театры, заработки актёров упали. Козаков по-прежнему был звездой, но это не прибавляло денег. Именно в этот момент режиссёр Евгений Арье — сейчас он возглавляет театр «Гешер» в Тель-Авиве — предложил Козакову поехать в Израиль, создавать вместе с ним русский театр. Уехали тогда не только Козаков, но и Валентин Никулин, Григорий Лямпе, Людмила Хмельницкая, а также почти целый курс молодых актёров. Аня говорит, что Мише было всё равно, куда ехать, в Израиль или Кострому, — лишь бы работать. Поэтому Козаковы решили, что они едут как бы в командировку и, если не получится, сразу возвращаются домой. Московскую квартиру продавать не стали, сдали, а в Тель-Авиве — сняли. Приехав в Тель-Авив, столкнулись совсем не с тем, что ожидали. Дважды в одну и ту же реку войти не удалось, создать второй «Современник» не вышло. Вскоре Козакову предложили сыграть Тригорина в местном Камерном театре. Предложение интересное, если бы не одно «но» — играть нужно было на иврите. Но Козаков согласился. И выучил роль. И блестяще сыграл. За «Чайкой» ничего не последовало. Козакова, привыкшего в России к полноценному творческому процессу, здесь, в силу незнания языка и абсолютно другой ментальности, всё приводило в отчаяние. — Но тут вмешалась судьба. Пришли местные русскоязычные люди, предложили постановку спектакля на русском языке. Это было спасение! Козаков решил поставить пьесу Пауля Барца «Возможная встреча», совершенно некоммерческая пьеса, фантазия автора-интеллектуала о встрече Баха и Генделя, которой никогда не было. Козаков играл Генделя. Валентин Никулин — Баха. А слугу — Саид Багов.
— Сейчас, вспоминая этот период, я просто не могу поверить, что это произошло. Причём полноценно, с декорациями и костюмами, замечательными профессионалами. Спектакль получился, публика принимала прекрасно, начался прокат по всей стране. Для инвесторов эта затея перестала быть интересной, ведь требовалось очень много усилий, чтобы организовать жизнь спектакля, и я его выкупила. Вот так, можно сказать с нуля, я вошла в профессию. Созданный нами частный театр вставал на ноги, следующим спектаклем стало «Чествование» по пьесе Бернарда Слейда. И тоже успех. В новую пьесу Ноэла Коуарда «Невероятный сеанс» я уже пригласила двух московских звёзд — Таню Догилеву и Ольгу Аросеву. Теперь я чувствовала себя гораздо более уверенно, работа приносила не только удовольствие, но и средства к существованию. Миша был занят и получил то, что заслуживал, — уважение, успех, аншлаги. Параллельно с партнёром, ставшей подругой, я занималась и гастролями, прокатом московских и питерских спектаклей. «Между делом» я ещё и второго ребёнка родила — практически не прекращая работать. Если было нужно, сама брала утюг и гладила костюмы, садилась за свет и за звук, решала все финансовые вопросы, организовывала гастроли. В планах уже были Рига, Питер, Москва…
Козаков носил её на руках? Ничего подобного. Он женился на ангеле, из которого вдруг вылупился продюсер. А ему нужна была муза, по-прежнему с восхищением внимающая ему. Восхищение никуда не делось, но изменился образ жизни. У работающей двадцать четыре часа женщины с маленькими детьми времени едва хватало на то, чтобы перевести дыхание. И это оказалось началом конца. Отношения стали стремительно ухудшаться…
«Ты без меня ноль, мы разведёмся, и ты будешь никто!» — кричал Козаков, пытаясь как можно сильнее меня обидеть. Зачем? Я всегда знала, что он меня очень сильно любит. А я любила его. Но я не знала, что так бывает, что, любя, можно уничтожать друг друга. Мы вернулись в Москву.
— Возвращение было непростым. Мы уезжали из Советского Союза, хотя и перестроечного периода, а вернулись в страну, с которой ещё не были знакомы. Опять борьба, опять нужны силы, чтобы поддерживать, организовывать, утешать. И опять обиды — кто же меня пожалеет? И опять, оглядываясь назад, понимаю, что не хватало мудрости, чтобы по-другому воспринимать и реагировать. Даже не думала, что у меня такой запас терпения. Но я не могла вынести, что в этой напряжённой атмосфере растут дети. У меня такое чувство вины до сих пор перед сыном, я была раздражённой, неадекватной матерью. И это такое преступление, которое мне никогда не замолить… Никогда в жизни… Это ужасно… Организм не справлялся, начала болеть. Но долго лежать в больнице не могла. Дети, работа — кто всем этим будет заниматься? Вернулась и лежала дома. Больная и несчастная, похудевшая до неузнаваемости. Пришло отчуждение, куда делось всё, что нас связывало? У него раздражение, у меня обиды, и у обоих чувство одиночества. В мой день рождения выпил, я разозлилась, на глазах гостей разразился скандал с оскорблениями. Опять слёзы, боль. И ощущение, что всё закончилось.
Миша собирался на гастроли в Нижний Новгород. Вернулся через три дня. Чужим. Обычно после бурных ссор он чувствует себя виноватым, пытается загладить, а тут всё наоборот. Приехал сильно выпившим, агрессивным, закрылся на своей половине. Я понимаю, что так продолжаться больше не может, нужно решать, как мы будем дальше жить. Пришла на его половину сама, с вопросом: «У нас сейчас что происходит?» И он мне говорит: «У меня появилась женщина, мы разводимся». Женщина появилась в Нижнем Новгороде. К этому я совершенно оказалась не готова. Начался кошмар и ужас. Дети ничего не понимают, я лежу, рыдаю, он каждый день приходит пьяный и убийственно весёлый. И я понимаю, что сейчас умру, просто умру. Видимо, от этого страшного удара организм мой и физически сломался. Я оказалась в больнице. Сначала воспаление легких, потом ноги отказали. Я еле до туалета могла дойти. Меня выписали. Через пару недель снова забрали в больницу. Никто не понимал, что со мной происходит. И я не понимала. Я не могла поверить в то, что человека можно убить словами. Но так оно и было. А дети? Мысль о том, что будет с ними, если меня не станет, — парализовывала. Отчаяние шло по кругу. Я пыталась говорить с Мишей, но он рыдал и говорил, что ничего изменить невозможно, и я всё равно ему никогда этого не прощу. Пусть уж всё идёт как идёт. То есть катится в пропасть. Он продолжал пить не переставая. Я проснулась среди ночи и подумала: так не должно было случиться, предавший мужчина оставил меня во время болезни, и эта ситуация погубит меня и моих детей, никому не будет лучше от того, что я сдохну, и дети останутся сиротами. Утром я заказала билеты и на следующий день уехала с детьми в Израиль. Оставила всё как есть. Я поняла, что в первую очередь надо уносить ноги, а со всем остальным потом разберёмся. Незадолго до этого мы купили Мише квартиру, нашу трёхкомнатную разменивать не было смысла, детям нужны раздельные комнаты. А маленькая студия, которую мы ему организовали под отдельный кабинет, принадлежала моим родителям. Мы уехали. Я опять попала в больницу, дети — с бабушкой и дедушкой. Просто и спокойно. Он звонил каждый день: «Ты украла детей, ты украла детей». Потом начались угрозы: «Я не буду с тобой работать. А без меня ты никто, на что ты будешь жить?» Мы вернулись в Москву. Муж мой переехал в свою новую квартиру, было страшно начинать новую жизнь, но поддаваться страху не было прав и времени. Я выпустила спектакль-балет с Аллой Сигаловой. По-моему, замечательный. Очень сложной была работа, но я это сделала в тех условиях, когда вообще у меня голова не работала. Выпустила с Догилевой два спектакля и начала их прокатывать. С Мишей мы практически не общались, стали чужими людьми. Не могло быть и речи о том, что что-то построить заново. Да он не очень и стремился к этому. Одни слова только были и пьяные слёзы. В 2003 году мы уехали с детьми в Израиль на рождественские каникулы. Уехали на две недели, а получилось так, что больше в Москву не вернулись. Я поняла, что жить всё время в стрессе невозможно и нужно начинать новую жизнь. Мне нужно было уйти от ассоциаций с тем периодом жизни, что закончился. Нужно заново набрать энергию, силы, любовь. Дети пошли в прекрасную американскую школу. Здесь были старые друзья, появились новые, всё стало потихоньку налаживаться. Самым трудным было научиться жить одной. Ещё труднее — поменять привычки и образ жизни детей, которые пережили стресс от всех перемен, а теперь они ещё остались без папы, которого очень любят, и ещё новая школа, и всё на иностранном языке… Это было очень непросто, но мы справились. Собрав всю свою волю, я стала постепенно кормильцем семьи и нормальной мамой.
Я была связана с Мишей пуповиной
А в это время в Москве жёлтая пресса вовсю трубила о разводе с Анной, о новой женитьбе Козакова. Потом пошли слухи, что молодая жена выгнала его из квартиры.
– Он мне стал часто звонить и приезжать. Вёл себя как муж — обижался, если не было достаточного внимания, шумно возмущался, а мы должны были терпеть и понимать. Почему я его не послала куда подальше? Почему слушала? Потому что привыкла так жить. Какие-то части нас были одним целым, и это никуда не делось. Я даже готовилась к его приездам. Закупала продукты, книги, фильмы, которые ему могут быть интересны. Он приезжал, и ему очень нравилось у нас находиться, ужасно нравилось, мы его баловали. Ты спрашиваешь, как такое может быть? Как я сумела его простить? Наверное, потому, что, кроме простить — не простить, есть ещё что-то третье, знаешь? Простить можно, когда ты ссоришься-миришься. Я с ним не ссорилась, я знала всегда, какой он человек. Всё, что произошло, было в порядке вещей, потому что это часть его натуры. И без этой части натуры, возможно, не было бы такого результата на сцене. Вот, что я понимала. Мы были близки, потому что я понимала его, я понимала, что он не против меня, а такое у него устройство, и это устройство не изменишь. Это было страшное открытие, но я его приняла. Постепенно я вообще забыла о своей боли, мне было жалко его, я знала, что он мучает себя больше, чем других. Он меня предал? Получается так. Но, по его системе, это я его предала, своим отказом понимать, принимать в любом состоянии. В минуты гнева он садился «за перо». Особенно если гнев был в нетрезвом виде. И тогда он писал письма, ужасно несправедливо и жестоко описывая «обидчика». Досталось в этих письмах всем — и всем жёнам, и детям, и коллегам. Что-то он уничтожал, а что-то разлетелось. Вот недавно пришла ко мне одна такая весточка обо мне. Дама, которая мне это прислала, желая меня обидеть, даже не подозревает, чего только не было написано о ней, но я не стала её расстраивать. Потому что знаю природу этих записей. Сейчас, когда он ушёл из этого мира, я понимаю, что была с ним связана пуповиной. Просто трудно обычному человеку понять, что есть редкие люди, совершенно не пригодные ни для семьи, ни для друзей, но пришедшие в наш мир с Миссией. У меня осталось чувство вины перед ним — я не имела права этого человека ни судить, ни бросать. Два человека причастны к преступлению, оба — участники. Наверное, где-то я его просто не потянула. Не хватило сил, терпения, мудрости… Словом, в тот период мы были постоянно на связи. Чем хуже у него становилось дома, тем чаще он звонил и приезжал. Звонил, когда жены не было дома. И со мной беседовал часами. И опять я подключалась, не испытывая никакого злорадства, потому что знала, как ему трудно и каким беспомощным он себя чувствует. И я понимала, что мы не расстались. С одной стороны, не готова вернуться к той жизни, а с другой — не готова и не умею вычеркнуть его из своей жизни. Когда он приезжал, он даже не спрашивал, есть ли у меня кто-то. Само собой разумеется — нет. У меня вообще не было козырей. Я себя как-то вообще не защищала, не оберегала. Почему? Я так и не ответила себе до конца на этот вопрос. Очень родной он был мне человек. Это, конечно, очень грустная история.
А потом начался совсем кошмар. Он мне позвонил из Москвы, из клиники, и сказал: «Всё, Аня, это конец. Мне стыдно тебе даже всё это рассказывать. Она меня ограбила, не сдерживает своё раздражение абсолютно. Она издевается, просто издевается. Я лежу в больнице, и я очень перед тобой виноват, но лежачего не бьют. Я заслужил твой отказ, но я прошу тебя позволить мне приехать и просто быть рядом. Вы мне нужны, я не могу без вас. Дети, ты… Иначе я умру. Я уже стал искать пистолет. Но я не решаюсь, я не могу даже покончить с собой. Я пытался, я боюсь, я не умею». Это был вопль. Что я ответила? Собирайся и приезжай. Хотя у меня упало сердце. И когда я произносила эти слова, то думала — вот теперь мне точно конец. Как я это выдержу? Откуда взять терпение? Но я не могу сказать «нет», потому что это равносильно убийству. Если я говорю «нет», значит, я его убью. И я сказала «да». За полгода до этого звонка он позвонил и сказал, что поставил свой последний спектакль, его прокатывают по стране, но он бы хотел привезти его в Америку. Я организовала гастроли. Когда же он принял решение переехать к нам, он сказал, что прямо из Америки прилетит к нам, с вещами. Прилетел он… 11 мая. Это была дата нашего знакомства, только двадцать два года спустя. И эта дата стала датой начала нашего последнего прощания. Через одиннадцать месяцев он ушёл из жизни. Но мы ещё ничего не знали. Он выглядел измученным, сильно постаревшим, с растерзанной душой. Я пыталась помочь ему восстановиться, мы жили у самого моря, каждый день ходили на пляж, он плавал. Кормила, поила. И самое страшное, что он меня не отпускал ни на одну секунду. Он боялся остаться один.
Ему надо было с кем-то разговаривать, а я сходила с ума от этих разговоров. В меня просто физически вползали его страх, его депрессия, его ужас. Началась мучительная история с разводом, вся грязь, о которой даже говорить не хочу. Противно. Упомянула это, потому что на фоне стресса у него начался рак лёгких. Опухоль расположилась в таком месте, что операцию делать было невозможно. Боролись с болезнью отчаянно, и даже был период облегчения, но он быстро закончился. Миша умер 22 апреля 2011 года. Мы полетели в Москву. Были похороны. Но это уже было как во сне. Опять во сне, как до встречи с ним. Друзья в один голос: посмотри на себя, заведи роман, поживи в своё удовольствие… А я не могу. Вот не получается, и всё. Боюсь, что он так никуда и не ушёл из моей жизни. Мне его очень не хватает — такого паразита. Любовь беспощадна. Мужчинам, кстати, легче — они как-то научились зализывать раны. Потерпевшую любовный крах женщину лечит только время. И не всегда вылечивает…
P.S. Ещё совсем недавно мы были незнакомы с Аней. Я прилетела в Израиль по своим делам. Нас представили друг другу на шумной еврейской свадьбе — выходила замуж дочь нашей обшей подруги. Она была совершенно не такая, как все. Абсолютно отдельная. Потом я всё время думала — что же её отличало. Хрупкость? Отрешённость? Мой сын сказал мне: у неё внутри какое-то горе. Про горе не знаю, а вот надлом есть. Все время кажется, что Аня вот-вот, где-то внутри себя, потеряет равновесие. Но только после нашего многочасового разговора я поняла — почему. Потому что нет второго крыла.
Лариса МАКСИМОВА
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
