Оставался всего один год до того как, честно отвечая на вопрос о возрасте, я смогу напоследок насладиться навсегда уходящей прелестью слова «двадцать», чуть горестно добавляя тихое «девять». К счастью, в моей жизни всегда появлялась какая-то заботливая душа, искренне пытавшаяся соединить несоединимое, надеясь, что незнакомые люди не всегда чужие.
Пока красишься и готовишься к свиданию, усиливается кровообращение души, к ней поступает кислород надежды, и хочется жить! Зато после этих встреч трудно восстанавливаться…
Однажды все надоело, и я перестала ходить на слепые свидания, предаваясь мазохистскому удовольствию созерцания жизни со стороны.
Фотографируя жизнь взглядом разочарованного философа, я мстила ей своим неучастием в ее удовольствиях, мысленно показывала ей язык, стремясь попасть с работы в пустую квартиру. Короче, я ушла в монастырь своего внутреннего мира.
Это продолжалось почти год. Но жизнь все-таки победила.
Мои претензии мирозданию не вызвали его потрясения и просто утонули в океане подобных.
Случайной счастливой встречи так и не произошло. Я потускнела, а жизнь по-прежнему хорошо выглядела. В метро я разглядывала народ, рассекречивая сломленных и неустроенных: «Самолюбивые и раненные одиночеством взрослые люди! Судьба плевать хотела на все ваши обиды и вовсе не собирается реабилитироваться».
По российским стандартам я была уже старой девой. Пусть даже и не девой, но старой. И дело не в имидже. Вернее, не только в нем.
Я из тех, кто без любви и нормальной семьи не мыслил полноценного существования. И детей мне хотелось, конечно. Рожать от нелюбимого? Ну, это в самом крайнем случае. Но все-таки меня долго не покидала надежда встретить любимого. Хотя умом я понимала, что любви, да еще взаимной, можно ведь и не дождаться вплоть до самой пенсии, утешая себя пушкинским «любви все возрасты покорны».
И вот однажды, когда я стала всерьез скисать, позвонила моя родная тетка и радостно, словно выиграла в лотерею миллион и готова разделить его с племянницей, произнесла:
– Ириша! Я нашла тебе прекрасного парня. Представляешь, совершенно случайно столкнулась на Невском с бывшей одноклассницей.
У нее племянник Стас. Он старше тебя на три года. Закончил ЛГУ, физик по образованию, интеллигент, умница, добряк…
Все это — с ее слов, конечно. Но она-то сама — и умная, и порядочная — так что, похоже, и племянник не должен быть дураком или негодяем.
Да. Чуть не забыла! Она же мне его фотографию показала. Ирка! Ты влюбишься! Мне неловко было выспрашивать подробности, был ли он женат, но это ты уж сама… Ну как тебе новость?
Через два часа Стас уже звонил мне. Звучал он приятно. Предложил не затягивать телефонное знакомство надолго, так как это всегда рождает в воображении определенные типажи людей, которые крайне редко совпадают с живым оригиналом. И, мол, пока мы друг друга не придумали, лучше увидеться. Я согласилась, и уже в ближайшие выходные встреча состоялась.
По прошлому опыту я знала, что придется кого-то защищать: или себя от мужского ироничного высокомерия, или мужчину от страха перед моим несуществующим высокомерием. Иного пока не попадалось.
Не зная заранее, что именно предстоит мне в данном случае, я немного волновалась и мысленно готовила оружие самозащиты. К счастью, оно не понадобилось. Тетка не обманула меня ни в чем.
Стас был красив той благородной мужской красотой, которая напоминает лучшие образцы генофонда российской интеллигенции всех времен. Он был высок, широкоплеч и накачан. Видимо, регулярно посещал спортзал. Тем не менее в нем явно присутствовал некоторый лишний вес, что мешало ему вплотную приблизиться к внешнему образу идеальных героев моего воображения. Но как только Стас улыбнулся, я простила ему не только пару лишних килограммов, но и все на свете прегрешения, прошлые и будущие. Никогда не случалось мне видеть такой доверчивой, детской, искренней лучезарной улыбки взрослого мужчины. А его внимательные умные глаза! Он был, представьте себе, сероглазым брюнетом в синем пуловере, который подчеркивал выразительность и без того притягивающих внимание глаз, оттеняя их небесной голубизной.
Я даже немного расстроилась: соответствую ли я как дама такому уровню мужской привлекательности? Но тут же убедила себя в своей неотразимости, опираясь на память о прошлых победах над мужскими сердцами.
Надо сказать, что я никогда не была большой красавицей, останавливающей взоры прохожих мужчин. Но если уж кто-то попадал в поле моего обаяния, то чаще всего невредимым не оставался: я проникала в мужские души всерьез и надолго. Иными словами, в покорении мужчин я прекрасно владела искусством ближнего боя, а воздействие на дальних дистанциях удавалось мне куда хуже. Но я не отчаивалась. Многие подружки собирали тысячи восторженных взглядов прохожих, но не могли влюбить в себя надолго никого. Я же — наоборот: невысокая, худенькая кареглазая шатенка, коих много вокруг… И, казалось бы, взгляды на мне не часто задерживались. Но если уж такое случалось, то почему-то влюблялись в меня всерьез.
Увидев Стаса, я просто растерялась и невольно стала искать в красавчике внутренние изъяны. Не мог же он быть и душой так же прекрасен, как внешне? Тогда почему один? Я забыла, что я тоже одна, хотя далеко не уродина, не дура и не злюка.
Но свое одиночество казалось мне уважаемым явлением с высокой себестоимостью, с индексом серьезной избирательности и ореолом незаслуженных страданий. А вот чужое одиночество при такой внешности явно подозрительно.
Вскоре выяснилось, что Стас по-настоящему умен и деликатен, к тому же он образован и мил. Он смущался, но в то же время держался с достоинством и, главное, уважительно и заинтересованно.
Я волновалась сильнее с каждой минутой: «Где-то должен быть подвох», — кричал мой прошлый опыт.
Через полчаса мы уже сидели в кафешке. Стас щедро угощал меня дорогими бутербродами с красной рыбой, пирожными, кофе — словом, всем, чем можно было порадовать даму в таком заведении.
Он смотрел на меня детскими восхищенными глазами, в которых было полное доверие и восторженная преданность. Я почувствовала себя обожаемой!
К счастью, я была не из тех, кто нуждался в холодности и равнодушии, как в катализаторах для разжигания своих чувств. Поэтому авансом подаренный мне Стасом королевский трон еще больше усилил мое сердцебиение. Я испугалась, что влюблюсь в этого мужчину так, как никогда еще не влюблялась в своей жизни.
Мне часто говорили, что я располагаю к откровению. Стас тоже пал жертвой этого моего качества, назвать которое достоинством я бы поостереглась.
Мы просидели в кафе до позднего вечера. Он рассказал мне многое о своей жизни, хотя я не задала ему ни одного личного вопроса. Обычно меня раздражают мужчины, склонные к исповедальности с первой встречной.
Но в том-то и дело, что я оказалось для него не первой встречной, а почти уникальным по внутреннему созвучию человеком, очень близким, несмотря на стаж знакомства, равный нескольким часам. И что самое невероятное — у Стаса хватило ума и смелости это понять и не испугаться.
Я была ему интересна, я это чувствовала, хотя он говорил о себе, не смея спрашивать меня ни о чем. Инстинкт подсказывал мне, что Стас концентрируется на себе не по причине самовлюбленности, а из желания поскорей преодолеть барьер, за которым он для меня чужое существо. Он пытался приложить к своему облику некую словесную инструкцию, подобную тем инструкциям, что вкладывают в коробки с электроприборами.
Ему хотелось сразу объяснить себя и свои жизненные ценности, чтобы поскорее перейти в новую стадию знакомства: от прохожих — к единственным. Однако он открылся первым, доверив мне право самой решить, принять его или нет. Он именно потому ни о чем меня и не спрашивал, поскольку он меня уже принял любую. Хотя наверняка его многое интересовало. Такое доверие предполагает благодарность. И я ее испытывала.
Г-споди! Какое же это счастье — вот так сидеть, подперев щеку ладонью и слушать приятный мужской голос, такие понятные, почти родные интонации, видеть и понимать, что эта исповедь — только для меня, потому что я уже — дорогой человек, потерять которого ему было бы больно.
Через какое-то время я поймала себя на том, что жутко устала от нервного напряжения. Я преданно вглядывалась в лицо Стаса, боясь обидеть его своей внезапной усталостью.
Но мне вдруг стало трудно следить за его повествованием. Его мысль сначала развивалась по понятным мне законам, а потом уходила в какие-то лабиринты, где все было по-прежнему умно и интересно, но цепочка рассказа разветвлялась, не всегда собираясь вновь. «Вот что значит не выспаться и волноваться перед встречей!» — сказала себе я, тщетно пытаясь сосредоточиться.
В конце концов мое напряженное внимание трансформировалось в жуткую головную боль, и через пару минут я попросила Стаса проводить меня до дома.
На следующий день я улетала в отпуск в Дагомыс со своей подругой Ленкой. Путевка была куплена давно. И хоть мне уже не хотелось никуда уезжать, но испортить Ленке весь ее долгожданный отпуск, отказавшись от общих планов в последний момент, было бы неслыханным свинством.
Однако я радовалась возможности провести целых 20 дней уже не одинокой дамой с ищущим взглядом, а женщиной, которую с нетерпением ждут.
Стас дал мне свой номер домашнего телефона, мой телефон у него уже был, а о мобильниках в годы нашей юности и не знали. Ведь все это происходило в конце семидесятых.
Он проводил меня до дома, и мы договорились встретиться на следующий день после моего возвращения.
…Это был самый замечательный отпуск в моей жизни, потому что никакая реальность не сможет заменить предвкушения счастья.
Утро мы проводили на пляже, а вечерами Ленка таскала меня на танцы, и я повиновалась, честно выполняя обязанности попутчицы и подруги. Ко мне подходили какие-то мужчины и приглашали танцевать. Пару раз даже были попытки проводить меня до гостиницы.
Ленка пыталась уравнять наше положение одиночек разумными призывами типа:
— Ну почему ты должна хранить верность мужику, которого видела раз в жизни в кафе? Что ты знаешь о нем? И даже если он хороший-прехороший, то каковы шансы, что с ним все получится? Мало ли что там за характер. Может, он бабник или алкаш.
Я тут же взвивалась:
— Как тебе хочется, чтобы он оказался с червоточиной!
— Ирка! Что за бред! Я была бы только рада…Но подумай сама, что лучших уже давно разобрали до нас. Так что сама понимаешь…
Однако мне не хотелось никаких других знакомств. Я улыбалась, излучая тепла не меньше, чем южное солнышко, и мечтала о Стасе.
Его можно было безнаказанно выдумывать: он вписывался в любую мою фантазию, поскольку я его почти совсем не знала. И это ощущение было прекрасным. В моем воображении мы уже отметили свадьбу, побывали в романтическом путешествии и задумались о рождении детей. Стас хотел троих, и я не возражала.
Однажды, отдавая ключ от номера дежурной по этажу, я получила из ее рук письмо от Стаса. Он, как позже выяснилось, узнал от моих родных (через свою тетку), все, что требовалось, чтобы написать мне.
В конверте я нашла открытку с фотографией ромашкового поля и всего несколько слов: «Ирочка! Скучаю и с нетерпением жду. Стас»
Никогда не забуду того восторженного чувства, которое я испытала от этого милого и простого жеста — прислать открытку.
— Надо же! Какой романтичный! — завистливо простонала Ленка, а я чуть не разревелась от благодарности Стасу за то, что он такой нежный и преданный. Я и мечтать не могла о таком мужчине. За время отпуска я прониклась образом Стаса так ощутимо и глубоко, что напрочь перепутала реальность и свою фантазию. Он уже казался мне женихом, с которым меня связывают годы знакомства.
…И вот я снова дома, в Питере. Стас первым позвонил и хотел примчаться сразу, но я устала от перелета, и мы договорились встретиться назавтра.
Он пришел с цветами, немного грустный почему-то, но одновременно очень счастливый. Так бывает: грусть вперемешку с радостью, как солнышко, выглядывающее из-за туч. Я чмокнула его в щеку, хотя мне хотелось проявить свою нежность куда выразительней, и мы направились перекусить в ту же кафешку, где познакомились. Я рассказывала о своем отпуске, о море, гостинице, щеголяя свежим загаром и новым эффектным (белым в цветочек) платьем. Стас завороженно смотрел на меня и улыбался.
Это было больше, чем секс. Мы оба хотели друг друга и пожирали глазами, не зная, как перевести разговор на нейтрально-безобидную тему, чтобы успокоиться.
Время пролетело очень незаметно, и я поняла, что было бы разумно не спешить с близостью, а немного узнать друг друга. Хотя бы ради своего авторитета в его глазах: кто знает, какие у него взгляды на этот счет. Но если бы он взял меня за руку и пригласил к себе, я бы не устояла. Возможно, он ждал инициативы от меня…
Как бы там ни было, я заторопилась домой, почувствовав, что дрожу всем телом, и это может стать заметным. Поняв, что наша встреча завершается, и очень скоро мы попрощаемся до завтра, Стас притих, отхлебнул давно остывший кофе и попросил разрешения рассказать мне что-то очень важное для него. Он волновался, нервно теребил салфетку на столе, но затем негромко произнес:
— Ира, вы мне очень понравились с самой первой минуты нашей встречи. А сейчас вы уже по-настоящему дороги мне, и я не хочу вас потерять. Я был бы счастлив…, — он запнулся, смутился, но вскоре продолжил:
— Я не хочу никаких игр и обманов. Лучше, я вам все расскажу, а вы уже решайте сами.
У меня есть серьезная проблема со здоровьем. Меня даже комиссовали из армии. Так что, вы лучше сразу скажите…И я пойму. У меня жуткий диагноз — шизофрения. Стас испытующе посмотрел на меня, но, встретив мой серьезный доброжелательный взгляд, глубоко вздохнул и вымученно улыбнулся.
— Вот! Самое страшное я сказал, Ирочка, можно вас так называть?
— Конечно, Стас!
— А еще я обязан сказать, что у меня инвалидность, так что богатства обещать не смогу, видимо, — он опять горько и трогательно улыбнулся, словно малыш, который разбил хрустальную вазу.
Стас действительно испытывал вину за то, что не соответствовал моим мечтам. Ничьим мечтам. Он был умен и все понимал очень четко и глубоко. Его сверхчувствительность была угадана мной, и я сознавала, что каждое мое внутреннее движение будет прочитано и понято им мгновенно. От него невозможно было укрыть свои мысли и чувства.
Во мне пронзительно кричали любовь, нежность и жалость. Пришлось сдерживать себя, чтобы не броситься Стасу на шею с рыданиями.
Он же, внутренне замерев от напряжения, молча ждал моего приговора.
«Бедный мой, милый мой! Сколько же ты вынес в своей жизни! Как же тебе трудно! Г-споди! Что мне делать? Я хочу рожать, а от тебя я рожу больного ребенка. Я хочу строить будущее своей семьи. А ты …Ты вызываешь во мне после этого признания жалость и сострадание, а если и любовь, то лишь сестринскую. Хотя, нет…Вранье! В тебе слишком много мужчины, чтобы я успела погасить эту зародившуюся страсть даже после твоего откровения. Стас, лгать тебе невозможно. Убить правдой — тоже. Что мне делать?
Зачем мне это откровение? Хотя…Если бы ты скрыл правду, то был бы негодяем. Но у тебя оставался бы шанс, потому что я могла влюбиться куда сильней, если бы наши отношения продолжились. А через год я узнала бы о твоей проблеме, но уже не в силах была бы расстаться. И, возможно, ждала бы от тебя ребенка. Ты наверняка это понимаешь. Понимаешь, но все равно рассказал обо всем практически сразу.
А я тебя брошу. Конечно, брошу. Мне подавай здорового, без проблем…Без инвалидности. Желательно еще и с хорошей зарплатой…
Зарплата…Сколько же ты потратил на меня? При твоих-то доходах…И сегодня, и тогда, в нашу первую встречу…Но вернуть деньги невозможно. Это — пощечина. Наверное, я редкая дрянь или просто слабый человек, но я вдруг четко поняла, что не готова стать женой шизофреника. Одновременно с этим пониманием я испытала брезгливость к себе, эгоистке, неспособной на поступок и на безоглядную любовь.
Когда первое потрясение отхлынуло, я произнесла несколько дежурных фраз — о необходимости поддерживать здоровье полноценным сном и спортом и попыталась сделать вид, что признание в болезни ничего не изменило в моем восприятии Стаса.
Но вскоре я все-таки была вынуждена предложить ему проводить меня до дома. Это было более чем естественно, поскольку кафе уже закрывалось, а на улице темнело.
Натренированность речи и неплохая сноровка в общении с людьми помогли мне задавать правильные вопросы о возможности лечения при таком диагнозе, высказывать свои познания о великих шизофрениках планеты, их незаурядном уме и способностях, рассуждать об относительности понятия психического здоровья. В общем, я судорожно делала вид, что информация о болезни Стаса — важная, но не сокрушительная.
Прощаясь, он предложил пойти в кино на следующий день, и я, разумеется, согласилась.
Я не спала всю ночь. Пульс стучал в висках. Лицо опухло от слез.
Утром пришла мама. Она жила этажом ниже в квартире, когда-то принадлежавшей моей покойной бабушке. Я поведала маме свою историю, и она посоветовала мне пойти в кино со Стасом, что я, собственно, и так собиралась сделать.
— Иди обязательно! А потом, через одно-два свидания найди причину несовпадения характеров или сама прояви решительность. Сделай так, чтобы этот парень разочаровался в тебе, понимаешь? Важно, чтобы он не понял, почему не возможны дальнейшие отношения.
— Мама, он умный. Очень умный.
— Ну и что? Ты тоже — не дура. И потом, другого выхода нет. Жалость — это не основа семьи. Любовь и уважение — залог семьи, а не жалость… Это трагедия, конечно. Но это чужая трагедия. Не твоя. Почему моя дочь должна быть сестрой милосердия всем на свете несчастным людям ценой своей судьбы?
После обеда Стас позвонил.
Я приветливо поздоровалась и спросила:
— Как насчет билетов в кино? Идем? — я вложила в свой голос всю силу своего актерского дара и попыталась прозвучать очень искренне.
Мгновение Стас молчал, а потом я услышала его сникший голос:
— Что-то не слышу я, Ирочка, радости в твоих интонациях. Прости, что перешел на «ты». В общем, мне все понятно. Чему тут удивляться! Я этого ожидал. А вот жалость мне не нужна. Я ведь — гордый, хотя и не самый завидный жених. Удачи тебе!
И не успела я открыть рот, чтобы опровергнуть его слова, как в трубке зазвучали короткие гудки.
Моя тетя многократно пыталась дозвониться до своей бывшей одноклассницы, чтобы убедиться, что со Стасом все благополучно: меня не покидала тревога, что он может что-то сделать с собой. Нет, не из-за меня. А из-за нового качества боли, в которое нередко переходит количество людских разочарований и обид. И никто не знает, в какой именно момент может случиться несчастье.
Но дозвониться до тетки Стаса так и не удалось. Его же телефон никогда не отвечал: я пыталась звонить, чтобы услышать его голос и узнать, что он жив.
Думаю, я могла бы разыскать адрес Стаса, если бы была готова даже к самым страшным новостям.
Но я не была настолько сильной и откровенно страшилась вестей о возможной трагической развязке. И в итоге мне удалось уговорить себя, что у таких людей должен быть иммунитет против подобных стрессов, и что когда-нибудь Стас обязательно придет в себя и найдет свое счастье.
Прошло два года, и мне показалось, что я совсем забыла об этом сюжете.
Но самым невероятным образом все мои мечты о женском счастье сливались именно с обликом Стаса, звуча в его тембре голоса, отражаясь в его глазах, улыбке и в остальном, что так и осталось для меня непознанным в этом человеке.
В минуты острого одиночества и жизненных обид я мысленно беседовала с ним, а он утешал меня, словно мы продолжали общение все это время и стали родными людьми. Но тут же я внушала себе, что поступила разумно, не связав с ним свою судьбу, и в итоге смогла ускользнуть от больного претендента на мою душу. И все-таки мне приходилось постоянно отгонять от себя навязчивую догадку, что именно Стас и был моим суженым, моим единственным и любимым мужчиной, несмотря ни на что.
Значит, судьбе так хотелось, чтобы мы оказались вдвоем, а я не покорилась, и кто знает, не затаила ли судьба обиды в мой адрес!
А кто сказал, что мы и наши любимые долгожданные «половинки» должны проходить медосмотр перед тем как полюбить нас, а мы — их. И кто гарантирует, что сами мы, здоровые сегодня, не станем инвалидами завтра, попав в автокатастрофу, например, или просто заболев!
Однако все мы, пока здоровы, испытываем пусть и подсознательно чувство недозволенного сытого превосходства над больными. И я не была исключением. Только из-за нездоровья родного мне по духу человека, я не смогла найти в себе смелости связать с ним свою жизнь, хотя этот человек, похоже, был послан мне свыше! Он был мне мил. Я успела полюбить его, реального или выдуманного. Скорее всего, я просто была недостойна его. А, может быть, и вообще недостойна любви.
Все эти мысли мучили меня, я сражалась с ними и не раз просыпалась по ночам от ужаса, что так и не узнала, жив ли Стас, что с ним, женился ли он…
… После него в моей жизни случались новые знакомства. Кого-то отвергала я, кто-то — меня. Личная жизнь не складывалась.
И вот однажды мамин бывший сотрудник познакомил меня со своим сыном Николаем. Мы повстречались полгода и решили пожениться. Правда, я не испытывала к нему и сотой доли той нежности, которая накрыла меня с головой в том самом кафе, со Стасом! Но и отвергнуть Николая было не за что. Не уверена, что Николай успел полюбить меня той любовью, о которой мечтает каждая женщина, когда любит сама.
Но, возможно, именно потому, что я не любила и понимала это, меня вполне устраивали наши взаимные чувства симпатии и притяжения. К тому же, Коля был «не с улицы», и я подсознательно перекладывала ответственность за постижение его глубинной сути и порядочности с себя на маминого сотрудника и даже на маму. Да, на маму! Ведь она знала этого сотрудника с хорошей стороны, иначе бы не поощрила идею познакомить его сына со своей родной дочерью.
Скорее всего, я бы не остановилась на Николае и продолжила искать великое чувство взаимной любви еще многие годы, будь я помоложе. Но возраст и желание стать матерью победили, и я сдалась.
Я уговорила себя, что безумные страсти — не слишком надежный фундамент для прочной семьи, а порядочный и приятный человек, готовый стать моим мужем хоть завтра, «на дороге не валяется».
Примерно через год после свадьбы у нас с Николаем родился сынишка.
А еще через год после этого я начала догадываться о психическом нездоровье своего мужа. Пыталась поговорить с ним, чтобы как-то помочь нам обоим, да и вообще, чтобы правильно воспринимать странности его поведения, но он все отрицал до тех пор пока не попал в больницу в тяжелом состоянии обострения.
Когда скрывать болезнь стало невозможно, Николай всерьез обозлился на меня. Видимо, за то, что скрыл свою болезнь, а после разоблачения закономерно возненавидел жертву своего обмана, ведь я оказалась живым свидетелем его … непорядочности. А что делают со свидетелями?
Николай закрылся от меня внутренне и этим окончательно убил наши отношения. Но и лишил меня возможности открыто обвинить его в обмане. Он стал непроницаемым.
А мне хотелось его обвинить! Очень хотелось! Но я представила себе мужественное и довольно красивое лицо Николая, того самого завидного жениха, милого, преданного, искренне пожелавшего на мне жениться и тем самым избавить нас обоих от одинокой доли, и почувствовала, что ярлык «непорядочный» повесить на него может только очень бездушное существо.
Я, кажется, написала, что он меня не любил? Да, поначалу, он просто увлекся мной. Но потом полюбил, и я это сразу почувствовала. Он привязался ко мне, как ребенок привязывается к взрослому. Его внутренний мир оказался настолько богатым, а проявление этого мира до такой степени непредсказуемым для меня, что наши роли ведомого и ведущего постоянно менялись. Николай мог быть нежным и грубым почти в одно и то же время, невыносимо раздражительным и истеричным, но внезапно он становился ласковым и беспомощным. Я не успевала за ним и его эмоциями. Мне становилось трудно. Невыносимо трудно.
Порой он уходил в свой мир, где происходило то, чего я не видела и не слышала. Мир больного человека зачастую более яркий и чувственный, оторванный от банальной реальности, в которой находятся так называемые здоровые люди. Николай был умней меня. Впервые это открытие потрясло и ранило мою эгоистичную натуру. Но мне пришлось внутренне признать это и утешить себя тем, что способность понять превосходство чужого ума — тоже немалый ум. Конечно, ум не взвесить в килограммах и не измерить шумомером. Его сложно сравнивать, не приведя к общим единицам измерения. А ведь ум физика и музыканта, к примеру, может отличаться качественно, а не только количественно.
И, тем не менее, существует нечто, способное отличить умного человека от посредственного.
Ум Николая состоял не просто из эрудиции и житейской смекалки. Он обладал подлинным умом духовно богатого и эмоционально тонкого человека. Природа наделила его даром философа и психолога, и ему удавалось дышать одновременно с какими-то высшими силами, абсолютно недоступными мне. Он не был ни злым, ни коварным. Но он обманул меня ради счастья жить со мной. Он пытался подарить свою любовь, хотел создать семью, мечтал о детях, даже рискуя передать им свою болезнь.
Эти болезни… Они, если верить книгам, не передаются в обязательном порядке генами. Передается лишь предрасположенность к ним, которая может реализоваться, а может, и нет.
Многие рискуют… Но нужно так изощриться, чтобы в жизни твоего ребенка, столь ранимого и чувствительного, не было стрессов. Насколько это реально? Можно ли уберечь от жизни взрослых детей или профильтровать для них жизнь через волшебное сито доброты и благополучия?
А если спросить любого шизофреника, что именно он выбрал бы, если бы мог выбирать: не рождаться вообще или родиться с такой болезнью, то мне кажется, подавляющее большинство ответило бы в пользу жизни.
Разве Николай не имел права на личное счастье, на иллюзию, что, может быть, его ребенка «пронесет»!
А скажи он женщине о своем диагнозе, и все эти мечты мгновенно были бы уничтожены.
Разве он меньше чувствует и понимает, чем все остальные вокруг? Скорее, наоборот. Такие болезни целятся и попадают в самых талантливых и умных, самых тонких и ранимых. Жлобы и толстокожие редко страдают душевными болезнями… И это не случайно. Ген гениальности и ген отклонения от так называемой психической нормы…
Я где-то читала, что это — гены-родственники. Почти близнецы.
В общем, меня бросало из стороны в сторону: я и ненавидела себя за малодушие, и тут же включала внутреннего адвоката. Я пыталась приспособиться к Коле, лечить его, возить к специалистам, находить оправдания, превращавшие его великий обман в судорожное стремление к простому человеческому счастью. Но тут же снова обвиняла, обвиняла и обвиняла, обливаясь слезами почти каждый день нашей совместной жизни. Да, он имел право на счастье. Но он лишил этого права меня и нашего ребенка.
Однажды он тайком прекратил принимать лекарства, впал в агрессию и избил меня.
Я понимала, что это — не он меня избил, а его болезнь, и, разумеется, не вызвала ни скорую, ни милицию. Но с работы пришлось уволиться: синяки были по всему телу и на лице тоже.
Мама отнесла мое заявление начальству сама: она, конечно, обо всем узнала.
Брать больничный, чтобы сохранить работу, было невозможно без скандала и милиции. Колю могли посадить, несмотря на болезнь. Такие случаи уже были мне известны.
Я стала думать о разводе, балансируя между жалостью к мужу и жалостью к себе. Инстинкт самосохранения и, видимо, эгоизм, победили, и еще через пару лет мучительных отношений, сопровождавшихся то депрессиями мужа, то его агрессией и уходом из реальности в мир, недоступный здоровым, я не выдержала и подала на развод. Коля переехал к своим родителям.
Валерочка, наш сын, рос смышленым, но напрягал и пугал, как и папа, своим характером.
Долгое время я дарила себе шанс заблуждаться о причинах сыновних странностей, объясняя все, что было сложно объяснить, возрастными проблемами подросткового периода.
Но шли годы, и становилось очевидным, что переходный возраст уже далеко позади, а проблемы растут и множатся.
Я стала еще активней штудировать медицинскую литературу. И, конечно же, мы с сыном были вынуждены обратиться к врачам.
Это было невероятно трудно — впервые уговорить Валеру пойти к психиатру.
Мои самые страшные предположения оправдались: сыну была диагностирована шизофрения. Сегодня ему — двадцать пять, и он — инвалид.
Мама умерла, так и не узнав о диагнозе внука.
А с Николаем я почти не встречаюсь. Его состояние здоровья ухудшилось, и он не проявляет никакой заинтересованности в судьбе Валерки, не говоря уже обо мне. Слава Б-гу, что двоюродные сестры Николая вполне здоровы и помогают его родителям заботиться о нем.
Все чаще мне вспоминается Стас. Именно он, а не кто-то другой. Хотя романов в моей жизни хватало. Да, теперь я тем более понимаю, что такое быть женой шизофреника и, казалось бы, должна признать, что потеря Стаса много лет назад была совершенно оправданной. Но уникальное, почти мистическое чувство родства, тепла и нежности, родившееся у меня к этому мужчине в далекие, почти забытые и невозвратимые времена, то самое пронзительное предвкушение счастья, зажатой и похороненной внутри страсти и, возможно, даже любви, вдруг настигло меня через столько лет с новой силой и никак не отпускает.
Стас часто снится мне…
То я встречаю его в своих снах в инвалидной коляске в парке. Он старается остаться незамеченным. Но я подхожу к нему сама и спрашиваю: «Стас? Ты меня узнаешь?» Он кивает и грустно улыбается. И тут же откуда-то появляется его тетка. Наверное, та самая, которая училась вместе с моей. Она каким-то волшебным образом сразу понимает, кто я такая и с ненавистью кричит мне в лицо: «Он выбросился из окна в тот самый день, когда ты отвернулась от него… Его удалось спасти, но он не может ходить, и это навсегда. Все — из-за тебя! Только из-за тебя! Как ты можешь жить с этим?»
Стас останавливает ее. Он берет меня за руку и смотрит так же, как тогда в кафе, а потом тихо произносит: «Тетя Оля! Зачем ты унижаешь меня? Я до сих пор люблю эту женщину, и она ни в чем виновата. Это я сам…».
Я кидаюсь ему на шею, — в общем, хоть снимай настоящий индийский сериал, но в этот момент звонит будильник, и я просыпаюсь.
Иногда мне снится, что Стаса давно нет на свете из-за меня, и мне трудно дышать после этих снов. Но вот недавно я опять думала о нем, мечтая случайно встретить, сама не знаю, зачем… И он той же ночью мне приснился живым и невредимым: он счастливо женат на бывшей однокласснице, которая любила его еще со школьной скамьи. Стас многие годы не замечал ее, и она, не дождавшись его внимания, выскочила замуж. Но так и не смогла жить с другим мужчиной. У нее есть сын от предыдущего брака, и Стас стал ему хорошим отцом. Жена нашла ему опытного талантливого доктора, и правильно подобранные лекарства вполне держат его на плаву.
Как оказалось, он давно забыл о моем существовании. Я радовалась этому, понимая, что так ему легче. К тому же, я вполне заслужила забвение. Но почему-то было очень больно, и я горько плакала во сне. Проснулась я с красным воспаленным лицом, вспомнила сон, и … начала свой новый рутинный день.
… Сын уже встал. Нужно напомнить ему о лекарстве. Сегодня начинается очередное испытание воли, моей и его: врач поменял курс лечения. Старые таблетки перестали помогать, а адаптироваться к новым будет очень непросто. Но ведь каждый день в мире совершаются научные открытия, в том числе и в фармакологии. И мы надеемся…
Галина ПИЧУРА
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 4,40 из 5)
Загрузка...
