Еврейский Мир

Фрагменты из книги «Ион Деген, человек-легенда»

Марк Аврутин

После последнего ранения, очень тяжелого, — осколок в мозгу, оторвана верхняя челюсть, семь пулевых ранений в руки, четыре осколочных ранения в ноги, оторвана пятка одной ноги, — Иона привезли в госпиталь в Кирове на Вятке умирать.

Ведь его осматривал величайший хирург. Запись в истории болезни заканчивалась фразой: «Травма не совместима с жизнью». Но свершилось чудо, и Деген выжил. Именно в том госпитале в Кирове на Вятке решил он стать врачом.

В двух девятых классах школы, в которой учился Деген, был 31 мальчик. Из них 30 – евреи. В живых остались 4. Все – инвалиды Отечественной войны. На самые гиблые, самые опасные должности назначались евреи.

Согласно «Военно-медицинскому энциклопедическому справочнику», во всех армиях мира самые большие боевые потери несли танковые войска. А из всех армий мира, даже по данным советской статистики, наибольшие потери были в танковых войсках Красной армии – три к одному. Немцы оценивали – пять к одному.

О Прохоровском танковом сражении рассказывается, как о величайшей победе советских танкистов. Но 12 июня 1943 года в немецкой танковой дивизии Лайбштандарт СС погибло 39 танкистов, в дивизии Тотенкопф – 69. В Пятой советской танковой армии, воевавшей против этих дивизий, – 1304. А всего во время Прохоровского сражения у немцев было убито 149 и 33 пропали без вести. А в Пятой танковой армии более 10000 убитых и раненых. Такая вот статистика.

А если учесть, что Деген провоевал восемь месяцев в боевой разведке танковой бригады прорыва и выжил, да, не уцелел, но всё-таки выжил, — это небывалое везение.

И вот ему ещё нет и двадцати. Но после всего пережитого на войне он вполне зрелый мужчина.

Он один, как перст.

Война подходила к концу.

Он лежал в большой офицерской палате и все чаще задумывался о будущем.

Куда он денется, когда его выпишут? Куда поехать? Где осесть?

С городом, в котором он родился и жил до войны, его уже ничего не связывало. Хорошо бы поступить в медицинский институт. Но для этого надо ещё окончить школу и получить аттестат зрелости. Медицинские институты есть в восьмидесяти городах. Какой из них выбрать?

Уже растаял снег – весна, а он все еще закован в гипс от груди до кончиков пальцев ног. С головы, лица и рук уже сняли повязки. Его начали учить жевать. Ко всякой осточертевшей ему перемолотой гадости постепенно стали добавлять человеческую пищу.

Иногда они умудрялись выпить по какому-нибудь торжественному поводу. Или без него. Впрочем, повод всегда находился, если в палату удавалось пронести водку. Но в их палате не было ходячих и они, как младенцы, полностью зависели от посторонней помощи.

В соседней палате лежал десантник из мотострелкового батальона их бригады. Он навещал Иона. Кроме трепа о героической танковой роте Дегена, от него была и явная польза. Он выходил из госпиталя и беспрепятственно возвращался через проходную, потому что у него никогда не обнаруживали ничего запретного. Между ногами, он прикреплял бинтами к поясу резиновую грелку с водкой. Госпитальный халат скрывал это транспортное устройство от глаз дежурной по проходной. Так десантник снабжал палату. Это было изобретение Иона.

Где-то в двадцатых числах апреля десантник умудрился пронести пол-литровую бутылку водки. Ион даже не пытался утаить ее. Когда при обходе подполковник, замполит начальника госпиталя, открыл тумбочку, он замер, словно увидел мину замедленного действия.

Ион не дал ему даже опомниться:

— Не смейте прикасаться к бутылке. Я приготовил ее, чтобы отпраздновать победу.

Что именно произвело эффект — взрывная ли сила, вложенная в эту фразу? Упоминание ли победы? Но подполковник проглотил слова лейтенанта и вышел из палаты, даже не проверив другие тумбочки.

Каждый из раненых хотел бы прихлопнуть этого гада, мерзкого подполковника, заместителя начальника госпиталя по политчасти. Никто не знал, была ли у него какая-нибудь другая функция, кроме постоянной инспекции тумбочек на предмет обнаружения водки. К концу апреля во всех тумбочках стояло по две бутылки водки. Персональные. Подполковник больше не инспектировал их палату.

Названия взятых немецких городов звучали по радио так часто, что, казалось, дикторы стали говорить по-немецки. Тридцатого апреля сообщили о взятии Берлина. Разговоры в палате не умолкали до поздней ночи. Атмосфера была наполнена возбуждающими флюидами. Они опьяняли. Даже раны стали заживать быстрее.

Восьмого мая после обеда по госпиталю пронесся слух, что в восемнадцать часов по радио передадут особо важное сообщение. Как возник этот слух? Кто принес его в госпиталь? Какое сообщение? Все прильнули к репродукторам. Но в восемнадцать часов была обычная передача. Вероятно, в восемнадцать часов по московскому времени, то есть, еще через час. «Восемнадцать часов по московскому времени. Передаем арии из опер Чайковского». Слухи захлебнулись. Но напряжение нарастало. Лишь в половине второго ночи палата уснула.

Ион проснулся от стрельбы зениток. Так ему показалось или приснилось. В палате над ними стучали по полу костылями. Обычно у них это было выражением протеста, когда во время завтрака запаздывали с чаем. Но ведь в начале третьего ночи не завтракают. И чай не пьют.

Дверь отворилась. Сестра, самая старая и самая любимая, задыхаясь, словно после быстрого бега, сквозь слезы сказала:

— Мальчики, победа! Передают через каждые пятнадцать минут.

Она включила репродуктор. Левитан читал особо важное сообщение. Победа!
Счастливые, уже пьяные и без водки, они, вытащив из тумбочек легально в открытую хранимую для этого случая водку, выпили за Победу. Тосты, тосты из разных концов палаты. Ион не заметил, как опорожнил свою бутылку. Он помнил только, что радость и счастье переполнили его, и он уснул умиротворенный.

Утром наступило похмелье. Нет, не после выпитой водки. Плакала сестра: муж погиб на фронте. На руках двое полуголодных пацанов. Плакала самая старая и самая любимая сестра. Еврейка. У нее погибла вся семья. Заплакал почему-то сосед Иона по койке, лейтенант-парашютист. Он что-то бормотал и не мог объяснить конкретно, почему плачет.

Ион думал о маме, о своих искалеченных ногах. Смотрел на руки, с которых уже сняли гипс, но которые еще не походили на его руки. Ему скоро двадцать лет. Он тяжёлый инвалид. Жива ли мама? Кроме неё у него никого нет. Куда он денется после выписки из госпиталя? Осуществится ли мечта стать врачом? Как? Неоконченное среднее образование – девять классов.

Мертвая тишина стояла в недавно клокотавшем от радости госпитале. В дверях показался подполковник, заместитель начальника госпиталя по политчасти. Капитан с ампутированной ногой запустил в него пустую бутылку. Подполковник испарился. В течение нескольких дней медленно приходили в себя после радостной реакции на Победу в ночь с восьмого на девятое мая.

В конце месяца Иона поставили на костыли. А в начале июня произошло невероятное событие: он получил телеграмму — «молнию». За время войны забыли, что вообще существуют телеграммы. В лучшем случае — треугольники писем. А тут — «молния»!

Вообще-то телеграмма была адресована не ему лично, а начальнику госпиталя. По просьбе мамы горсовет запрашивал о состоянии его здоровья. Телеграмма не из Могилева — Подольского, а из местечка, напротив, за рекой. Хоть это в нескольких сотнях метров, но уже другая республика.

Мама жива! Ему есть куда возвращаться! Он считал себя зрелым мужчиной, этаким матерым волком, прожженным воякой, снисходительно похлопывал по плечу сорокалетних стариков. И вдруг оказалось, что он, как ребенок, нуждается в маме. Конечно, ему было далеко до таких высот, как питье одеколона. Но водку он хлестал почище ханыг.

Он порядком осточертел врачам и начальству, требуя выписки. Наконец, на него махнули рукой и задолго до положенного срока выписали из госпиталя. В дорогу дали сопровождающего, дурака — солдата, которого ещё и пришлось ему опекать. Единственная польза от него, — он тащил тощий вещмешок и шинель Иона.

Дорога до дома могла бы стать темой занимательной повести. Последний участок железнодорожного пути от Жмеринки до Могилева-Подольского они преодолели на раме нефтеналивной цистерны. Учитывая костыли и мобильность Иона, эти пять часов полудремотного, а порой и дремотного состояния были достойны номеров воздушных гимнастов или эквилибристов на канате.

Наконец, вот он родной город, где для Иона началась война. И спустя четыре года он вернулся сюда. На станции между путями под колонкой он помылся до пояса и надел гимнастерку, предварительно сняв с нее ордена и медали. Он спрятал их в вещмешок.

До парома через Днестр два километра. Транспорта никакого. Переваливаясь на костылях, он осматривал улицы, до неузнаваемости разрушенные войной и наводнением. Уже через несколько сотен метров Ион шел в плотной толпе земляков. Он ничего не мог понять. Откуда такая популярность? Как они узнали о его появлении? Эскорт увеличивался. К парому подошла настоящая демонстрация, человек двести.

Еще до того, как паром пристал к причалу на правом берегу, Ион увидел маму. Маленькая, постаревшая, осунувшаяся, она не сводила с него глаз. Он направился к ней, осторожно переставляя костыли на шатких неплотно пригнанных досках причала.

— Нет, это не мой сын, — сказала мама и судорожно обняла его. Окружившая их молчаливая толпа смотрела, как он гладил поседевшие волосы мамы, как скомканным платком она вытирала слезы. Затем, придя в себя, она критически оглядела сына и инспекторским тоном спросила:

— А где твои ордена? Ион рассмеялся.

— Откуда ты знаешь, что у меня есть ордена?

— Как ты разговариваешь с матерью? Ты оставь свои штучки! Я все знаю. И все знают. — Рукой она очертила в воздухе широкую дугу.

— Я получила письмо от Сталина.

Окончание следует

Февраль 2018

Оцените пост

(голосовало: 6, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться