Еврейский Мир

Элла Грайфер

«Вы хотите и сожрать, и сохранить меня одновременно. Как вы думаете это проделать?»
Айн Рэнд

Аса Кашер — философ и лингвист, профессор Тель-Авивского и Бар-Иланского университетов, а также междисциплинарного колледжа для высшего командного состава Армии Обороны Израиля и Колледжа национальной безопасности. Он — основной автор этического кодекса Армии Обороны Израиля «Руах Цахал — арахим у-клалей иесод» («Дух Армии Обороны Израиля, ценности и основные правила», 1994) и других этических кодексов, имеющих принципиальное значение.Это дает основания предположить, что его высказывания насчет этики и морали отражают позицию значительной части интеллектуальной (а также административной) элиты страны. Вот его мнение по делу Эльора Азарии — «хевронского солдата». (Ссылка предназначена для неизраильтян, которые не в курсе, ибо в Израиле его знает каждый)

«18 месяцев тюрьмы является слишком щадящим наказанием за непредумышленное убийство арабского террориста. <…>, данный приговор может возыметь ужасный эффект на доктрину “чистоты оружия” в израильской армии <…>. Это представляет собой ужасный посыл», — сказал автор этического кодекса “самой моральной армии в мире”. <…> «Усугубляет все еще и то, что он медик и по правилам должен был помочь этому человеку, даже если он был презренным террористом».

Этический кодекс, написанный господином профессором для армии, я, правда, не читала, но думаю, что в отношении практических выводов на мнение самого автора положиться можно вполне, а «дело Азарии» как раз прекрасный пример, позволяющий узнать про вышеупомянутый «этический кодекс» много нового и интересного.

Теоретически автор как бы и согласен с тем, что на войне солдат должен воевать, т.е. быть готовым в любую минуту убить противника, (иначе тот подсуетится раньше и сам тебя убьет!), но тут же оговаривается, что не всякую, мол, войну дозволено считать войной, а только такую, какая в ООН-овских бумагах прописана, все остальное не более чем полицейская операция, а это — совсем другое дело. Главное различие — в области дозволенного применения оружия.

Ни один полицейский никогда не выстрелит до тех пор, пока подозреваемый не станет угрожать ему, другому полицейскому, свидетелю, или заложнику. Любое сомнение в опасности подозреваемого с большой вероятностью воспрепятствует применению оружия.

Абсолютно противоположным образом действует в бою армейский снайпер. Он с готовностью поражает подтвержденного вражеского солдата, и его цели не нужно являться непосредственной угрозой кому-либо. Понятно, что само существование вражеского солдата является угрозой нашим силам, и законы ведения войны разрешают его поражение без предупреждения.

Аса Кашер и его сторонники требуют проведения контртеррористических операций в стиле полицейских. Основной аргумент — отсутствие объявленной войны, прописанной в ООН-овских бумагах — такой, какой была она годов тому с полсотни Но мир меняется, меняется и война, и тот, кто хочет победить, не старым бумагам должен соответствовать, а новым реальностям.

Да, в современной, т. н. «гибридной войне» армии приходится нередко использовать приемы и методы полиции, потому что нападающая сторона умышленно старается размыть границу между полицейской и армейской операциями, снижая уровень мобилизации противника. Террорист получает преимущества, притворяясь преступником, а не солдатом.

Но этика войны от этого не изменилась ничуть: убей первым, а то тебя убьют, и не только тебя, но и тех, кто нуждается в твоей защите. Неужели же господин профессор не понимает, что не полицейскую операцию ведет Израиль, а войну, и не со вчерашнего дня, а со дня своего основания? (Кстати, сейчас эта самая война перекинулась и в Европу и, кажется, начинается в Америке).

Да, бывают на войне ситуации, когда стрелять нельзя вот именно по моральным соображениям, но… не при «недоказанной опасности», а только и исключительно при «доказанной безопасности» — поднятых руках, брошенном оружии и/или гарантированном отсутствии чего-то взрывчатого. А если не гарантировано, то этическим нормам нисколько не противоречит заповедь «лучше перебдеть, чем недобдеть», даже если впоследствии окажется, что не было там пояса шахида.

Да, конечно, иногда не вдруг поймешь, то ли вправду прохожий, то ли очередной террорист под прохожего маскируется, но как раз в деле «хевронского солдата» все было от начала предельно ясно: солдат застрелил врага. Возможно, именно в данном случае этого делать не следовало, не соответствовало приказу, возможно, имело место некое нарушение дисциплины… об этом не мне судить, но даже при наличии прагматической ошибки с точки зрения этики…

С точки зрения этики солдат был совершенно прав, ибо безнравственно оставлять в живых того, кто пришел убивать тебя и твою семью. Таково правило, а приказ действовать иначе, если был отдан, санкционировал исключение. Возможно, солдат поступил недисциплинированно, но ни в коем случае не аморально.

Именно эту позицию озвучил Эльор Азария, когда журналисты его застали врасплох, именно за это его и осудили — за отказ вражеского солдата на войне приравнять по опасности к карманнику на базаре.

И если главный моралист армии такую позицию считает недопустимой, значит… мне очень жаль, но нравственно недопустимым оказывается само существование нашего государства, ибо защищать его эффективно мы не имеем права. Предлагаемая господином профессором этика не соответствует ни ситуации на поле боя, ни вообще природе человека. Так чего ради выдвигать требования, заведомо неисполнимые?

Ответ этот вопрос предложила Айн Рэнд (“Атлант расправил плечи”):

Столько вещей объявляется криминальными, что становится невозможно жить, не нарушая законов. Кому нужно государство с законопослушными гражданами? Что оно кому-нибудь даст? Но достаточно издать законы, которые невозможно выполнять, претворять в жизнь, объективно трактовать, — и вы создаете государство нарушителей законов и наживаетесь на вине.

Но простым властолюбием и «внеэкономическим принуждением» дело, к сожалению, не ограничивается. Даже самый свирепый плантатор не заставлял рабов собирать хлопок в дырявые мешки, даже самый деспотичный крепостник не давал мужикам ЦУ, когда пахать, когда сеять, ибо не заблуждался насчет своих познаний в агрономии. Внеэкономическое принуждение не становилось беспределом, ибо эксплуататор понимал свой экономический интерес. Повторяю: не просто имел экономический интерес, но и осознавал его и действовал в соответствии с ним.

Ужасающая особенность властителей дум и госаппаратов современного Запада не в том, что они эксплуататоры (это не ново), не в том, что гуманностью не блещут (и это видано-перевидано), но в том, что с энтузиазмом пилят сук, на котором сидят.

Айн Рэнд отчаянно бьется над вопросом, на что они надеются, принимая и продвигая самые, что ни на есть, катастрофические решения, последствия которых можно просчитать за одну минуту. Она подозревает их в хитроумном расчете на творчество и интеллект подавляемых и уничтожаемых, сочиняет целый трактат про неправильную этику, которую можно и нужно правильной заменить, но не замечает главного, или — вернее сказать — упоминает его в части «разное», не видя, что оно-то и играет решающую роль.

Их вера — религиозная.

Возможно, вы не сразу согласитесь со мной, поскольку в нашей привычной культуре религия — это Бог, а в Бога они не верят. Действительно, в авраамических религиях, которые знакомы нам, центральное место занимает личностный Бог, которому говорят «Ты» и в мистических откровениях ищут с Ним встречи. Но есть ведь и другие варианты, есть та же Индия, где богов-то уйма, но центральное место занято силой неличностной, Брахманом, с которым не разговаривают, а, наоборот, растворяются в нем (нирвана).

Вот и наши герои тоже верят, что действуют в русле силы безличной, но всемогущей, которой дают разные имена: исторический процесс, прогресс, гуманизм, освобождение… Точно определить ее невозможно, но ведь и нирвану не описать, и даже про Бога Авраама, Исаака и Иакова дозволено с уверенностью утверждать лишь, чем он НЕ является. Верующим это никогда не мешало. Проблема (и очень серьезная) заключается в понимании и исполнении воли божества.

Все на свете религии включают обязательно запреты, и это хорошо, и это правильно, ибо инстинктам беспредельной воли давать нельзя. Приведем только один пример: без секса, на который толкает нас инстинкт размножения, человечество быстро вымрет, но безудержный, нерегулируемый секс не оставит места воспитанию народившихся детенышей хомо сапиенсов, которые нуждаются в длительном уходе и долгие годы не могут сами добывать себе пищу.

Некоторые запреты устаревают и кажутся нам бессмысленными, но просто так отменять их нельзя, надо заменять другими, необходимыми по условиям места и времени (так, в частности, развивается галаха).

Для нормальной жизни человека и общества ограничения необходимы, но… и ограничения должны иметь свои границы, иначе количество перейдет в качество и явление обратится в свою противоположность: Коль скоро самоограничение угодно божеству, предполагается, что абсолютное самоограничение должно быть абсолютно ему угодно. Но абсолютное самоограничение есть не что иное как смерть.

Не самоубийство от безысходности, как в Гамале или на Массаде, там люди хотели спастись от того, что для них было хуже смерти.

И не согласие на страдания и гибель в борьбе за достижение цели (чаще всего — господства, и лучше сразу мирового), фанатизм а la Павка Корчагин, которому ни своей, ни, тем более, чужой жизни не жаль ради осчастливливания человечества единоспасающим коммунизмом (или — по-современному — исламом).

Павка Корчагин согласен мерзнуть и голодать на строительстве узкоколейки, чтоб ради укрепления советской власти в Киев дрова привезти, террорист-народник согласен кандалами греметь на каторге ради приближения революции, но вот Вася-юродивый голодает и мерзнет, и вериги носит под власяницей не ради конкретной цели, как бы ни была она высока, а для того, чтобы… спровоцировать чудо. Вспомним бессмертный опус Козьмы Пруткова:

ОСАДА ПАМБЫ
Романсеро, с испанского.

Девять лет дон Педро Гомец
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессильи плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Налицо едва осталось
Девятнадцать человек.
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: “Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем
И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим
Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
перед совестью и честью;
Не нарушили ни разу
Нами данного обета, —
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!”
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
“Sancto Jago Compostello!
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!”
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
“Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сатурнинским”.
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
“Подарить ему барана!
Он изрядно пошутил”.

Окончание следует

Источник — авторский блог

Декабрь 2017

Оцените пост

(голосовало: 5, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться