Блудный сын: трудный путь возвращения

«Блуд – это, когда голос души тонет в мерзости и забывает сам себя»

(Дина Рубина «Блудный сын»)

Г-споду Б-гу было угодно, чтобы Мишка родился не в Иерусалиме, где бы он был окружен евреями, не в Швейцарии, где горный воздух и в основном французы, а на Украине, где кругом потомки Богдана и гайдамаков. Время – конец 40-х, когда «отец народов» решил завершить дело бесноватого фюрера, тоже было не самое подходящее для евреев.

Мы начнём нашу семейную историю с Мишкиного деда по матери – Абрама и перенесёмся на полвека назад от того тревожного периода. Нет, Абрам не был ни героем, ни гением. Он был просто исключительно честным и порядочным человеком, беспредельно любившим свою семью. Ему удалось получить хорошее образование, и он был ещё и прекрасным бухгалтером. «Да будут у вас весы верные, гири верные …» – эти слова Торы, как и вся Книга, были для него святыней. Когда он работал вместе с напарником Хаимом в качестве экспедитора у помещика, и напарник обманывал хозяина, Абрам буквально заболевал. Он не мог идти на работу и видеть хитроумное лицо Хаима.

К счастью, Абраму пришлось страдать недолго: помещик вскоре сам обнаружил обман и уволил Хаима. Абрама же он любил, всегда отпускал его днём на молитву, часто предлагал подарки в виде корзин с фруктами, от которых Абрам отказывался. Однажды Абрам не здоровался с хозяином целую неделю после того как тот спустил собак на двух крестьян, которые пришли просить взаймы. Однако даже это не повлияло на отношение помещика к Абраму.

В пятницу Абрам всегда заканчивал работу задолго дотемна. Он с утра празднично одевался и после синагоги приходил домой весёлым и возбужденным. Здесь его уже ждала ароматная свежеиспеченная хала, вино и вкусный ужин. То было время относительного достатка и благополучия.

Вскоре война чёрным смерчем налетела на еврейское местечко. Банды Петлюры, Григорьева, Шкуро убивали, калечили, грабили. Абрам был ранен во время петлюровского погрома и впоследствии часто болел. К 1920 году семья лишилась всех ценных вещей. На пятерых детей осталось лишь две пары сапог.

Однако для Абрама суббота всегда оставалась Субботой, праздники – Праздниками. Вся семья собиралась за столом, и Абрам с горящими глазами и выразительной жестикуляцией рассказывал о казнях египетских, величайшем чуде избавления еврейского народа от рабства. Он вдохновенно повествовал о великих чудесах Пурима и Хануки. В семье было пять девочек, включая Мишкину маму Цилю. Красочные рассказы отца уводили их в сказочный мир, и каждая представляла себя то Мириам, плясавшей под напев победной песни над потопленными египтянами, то гордой и прекрасной Эстер, входившей в покои Ахашвероша, чтобы спасти еврейский народ.

В конце 1924 года здоровье Абрама ухудшилось, и он умер, оставив молодую жену и шестерых осиротевших детей. Младшему Срулику – единственному долгожданному сыну – было всего 2 года.

Мишкина бабушка Сара была прекрасной хозяйкой, но в условиях полуголодной жизни того времени прокормить шестерых малых детей было весьма сложным делом. Дом Абрама власти отобрали, семья переехала в соседнюю деревню, где кое-как сводила концы с концами, работая в колхозе. Работали все дети, начиная с семилетнего возраста. Жили в одной комнате. Все девочки спали на одной кровати – укладывались поперёк. Узнав о смерти Абрама, из Америки приехал Сарин двоюродный брат Пиня с намерением увезти всю семью.

Сара ехать отказалась. За последние несколько лет тяжелых испытаний она поняла, что у еврея могут отобрать всё, кроме мозгов и образования. То, что советская власть дала евреям равные права и возможность учиться, отменив все квоты, было для Сары важнейшим фактором. Собственно, в те годы у них советскую власть представляли, в основном, евреи. И это ещё больше укрепило заблуждение Сары.

Маленькая Циля, Мишкина мама, как и все дети в семье, тяжело вкалывала в колхозе и училась в советской школе. Сперва в начальной сельской, затем – шла пять километров до средней школы. Селяне забрасывали снегом её непомерно большие сапоги, напевая «Ишлы жыдки в школы, молытыся богы: ох вэй зух вэй». Конечно, в советских школах никто Б-гу не молился. Детям твердили, что религия — это обман. Разучивали песни «И поп, и ксёндз, и раввин – большие брэхуны …».

Надо сказать, что к тому времени в их доме осталось мало еврейского. Циля свободно говорила на идиш, но, в основном, они общались на русском или украинском. Суббота ещё оставалась праздником. Накануне в пятницу они с мамой тщательно убирали, и весь дом дышал свежестью и чистотой. Сара зажигала свечи, а Срулик произносил браху на виноградный сок и халу. Однако утром надо было идти в школу, и суббота уже не была Субботой.

Однажды в субботу на уроке русского языка Циля с ужасом вспомнила, как отец рассказывал о жестоких карах, которые постигнут евреев, если они будут нарушать заповеди Всевышнего. Она в страхе отложила ручку и невольно оглянулась. Позади сидела дочь бывшего кантора синагоги Сонька и, высунув язык, тщательно выводила буквы. Это немного успокоило Цилю. Постепенно она перестала думать о своих постоянных нарушениях.

В Цилиной учёбе была какая-то одержимость. Она усматривала в этом спасение. Спасение от унизительной нищеты, постоянного ощущения голода, издевательств крестьянских детей, окружавших её. Она училась только на «отлично» и была замечена директором средней школы. По окончании десятилетки он назначил Цилю преподавателем математики. Одновременно она начала заочно учиться в Винницком пединституте.

Циля вышла замуж за две недели до начала войны. Её первый муж Аркадий был офицером Красной армии, он только-только приехал со службы, чтобы вступить в долгожданный брак. Беда обрушилась нежданно. Аркадий ушёл на фронт, и Циля больше его не видела: «геройски погиб» сухо сообщила похоронка в 1944. К счастью, Аркадию удалось спасти Цилю и её сестру Розу. Он настоял на их немедленной эвакуации и помог сёстрам добраться до Винницы, где им с невероятным трудом удалось втиснуться в последний поезд в сторону Харькова. Сара и сестра Цили Шура с сыном, приехавшие к молодожёнам, не успели собраться, да и не были готовы к эвакуации. Их постигла общая страшная участь.

Циля вернулась на Украину в 1944 и узнала страшные подробности гибели родных. Ещё долгие годы её мучили кошмары. Она просыпалась в поту и слезах, кричала: «Мама, мамочка!».

Жизнь, однако, продолжалась. Циля приехала в Винницу и стала преподавать математику в мужской средней школе. В здании не было отопления, парт, часть учеников вынуждены были писать сидя у подоконников. В 6-х классах учились мальчики от 11 до 15 лет, старшие избивали младших и отнимали у них завтраки. Циля мужественно преодолевала трудности и заслужила доверие дирекции. Через два года как вдове участника войны ей предоставили маленькую пристройку с одной крохотной комнатой и кухонькой. Пристройка примыкала к добротному дому, хозяином которого был Томаш Кожуховский. Его жена Галина преподавала украинский в женской школе. У Цили был отдельный вход и маленький дворик, первое время хозяева её не беспокоили. Впоследствии выяснилось, что дом до войны принадлежал семье Мордехая Зигеля, которой удалось эвакуироваться, а Кожуховский просто захватил пустой дом ещё в сентябре 1941 после массового расстрела евреев.

В 1946 году приехал в Винницу Мишкин отец Гриша. Он воевал, прошёл путь от Сталинграда до Будапешта. Был ранен, контужен, потерял слух на левое ухо. Вернувшись в своё местечко, узнал, что жена и двое малых детей издевательски убиты полицаями. Надо было начинать жизнь сначала.

Цилю познакомил с Гришей её сосед Лёва. Они понравились друг другу и поженились. После страшного горя, разрывающих сердце душевных мук им так хотелось немного счастья, покоя, семейного тепла. Увы, в условиях нарастающего антисемитизма того времени покой был невозможен. Галина, внешне сдержанная и вежливая, была ответственным, «добросовестным» партийным работником. После женитьбы Цили она стала зорко следить за поведением «неблагонадёжных» евреев.

Несколько лет Циля и Гриша жили в постоянном напряжении. Они не стали делать хупу и свадьбу. По этой же причине маленькому Мишке, так же, как и его сестрёнке Ане, родившейся через полтора года, никогда не говорили о его еврействе и о том, что из этого следует.

Мишка рос смышлёным, но болезненным и очень чувствительным мальчиком. В год с небольшим он уже бойко говорил. Конечно же, разговаривал он на русском. На стене в их комнате висел большой чёрный динамик. Он был постоянно включён, оглашая песнями и гимнами всю квартирку. Строгий выразительный голос в динамике часто твердил о «братстве» народов, о том, что «русский народ – старший брат». Мишка был старшим ребёнком в семье и считал себя русским. Слова «еврей» он тогда практически не слышал. Соседские мальчишки были значительно старше его и маленького Мишку не обижали. Однажды один мальчик назвал его «еврепа с животом», поэтому Мишка считал «еврей» ругательным словом.

Как-то к ним в гости пришёл папин сослуживец Рувен. Он ласково потрепал Мишку по плечу и спросил: – Ты знаешь, что ты еврей? – Я русский, – смутился Мишка. – А кто папа и мама? – Папа – русский и мама русская. А кто Аня? – А вот Аня – еврейка. Мишка недолюбливал крохотную сестрёнку, так как мама уделяла ей слишком много внимания.

Между тем, вскоре последовало событие, коренным образом изменившее жизнь семьи, как и, впрочем, всех евреев Союза. Когда привычный голос в чёрном радио «с чувством великой скорби» сообщил о смерти Сталина, заскочившая к ним за морковкой соседка запричитала: «Ну всё, теперича на нас немцы тучею пойдут»!

Однако ничего страшного не случилось. Напротив, Мишка увидел, что родители стали чаще улыбаться и больше разговаривать. У них были кое-какие сбережения, которые они решили потратить на улучшение жилья. Их маленькая квартирка была с большой доплатой обменена на полдома и обширный прилегающий двор. Дом был добротным, хотя и сильно запущенным. Стены – толщиной в полметра, большая кухня с русской печью.

Они переезжали в солнечный майский день. Двор зарос сорняками, однако радовали глаз два огромных пышно цветущих грушевых дерева. С крыльца соседнего дома хитро улыбался симпатичный темноволосый мальчик в тюбетейке. Он вскоре станет лучшим Мишкиным другом.

Циля и Гриша рьяно взялись за работу. За считанные недели бывшее в запустении жильё превратилось в райский уголок. Большой участок дома был особой радостью для Цили, с малых лет приученной к огородным и садовым работам. Был починен ветхий забор, вдоль него высажены кусты желтой акации. Посажены два вишнёвых и два сливовых дерева. Двор разделён на три участка: слева – грядки с луком, петрушкой, редиской и морковью. Справа – огурцы и помидоры. В дальнем конце двора они посадили картофель.

Соседский мальчик Фима приходил к ним почти каждый день. Мишка подружился также с другим еврейским мальчиком Петей, жившим неподалеку. Вместе они играли в шахматы, карты, настольный теннис. Иногда Мишка приходил во двор к Фиме. Фимин отец Яня завёл собаку – Альму. Поначалу она очень нравилась Мишке. Ему даже удалось несколько раз погладить её красивую серую шерсть. Однако что-то произошло с этой собакой. Альма стала рычать на Фиминых друзей, оскаливая большие страшные клыки. При этом её симпатичная морда становилась уродливой, искажаясь глубокими морщинами у носа. Яня вначале посадил Альму на цепь, а потом вовсе избавился.

Когда Мишке исполнилось 7 лет, Циля определила его в ту же школу, где она преподавала. К своей работе Циля относилась ещё более ответственно, чем когда-то к учебе. К каждому уроку она готовилась так, как будто это был её первый, отдавая все душевные силы и изобретая что-то новое. Директор всегда приводил городские комиссии именно на её уроки. Чиновники поначалу неприятно морщились, услышав неблагозвучное имя Циля Абрамовна. Однако очень скоро Цилин энтузиазм и четко отработанная методика невольно захватывали их. Циля полагала, что её авторитет поможет Мишке.

На одном из первых уроков учительница Вера Митрофановна подняла Мишку.

– Миша, ты русский или еврей? – строго спросила она. Мишка не ожидал такого вопроса и растерялся. – Я не знаю, – ответил он. – Я запишу, что ты еврей.

Между тем, райская жизнь Мишки вскоре закончилась. Их дом стоял по соседству с большим четырёхэтажным зданием, которое стали заселять семьи работников местной электростанции. Поначалу дети этих семейств, Мишкины сверстники, пристально смотрели на него сквозь щели в заборе. Затем начали кидать палки, сбивая с дерева груши. Наконец стали кричать Мишке «жид пархатый, гивном напхатый, килком прыбытый, щоб нэ був сэрдытый». При этом их лица искажались глубокими морщинами у носа, как у Фиминой собаки Альмы, когда она рычала. Некоторые детишки для убедительности сопровождали свою ругань бросанием камней через забор. Да, это было вполне убедительным подтверждением того, что он еврей.

Мишка был в шоке от такого «разъяснения». Он обратился к Циле.

– Не связывайся с ними! – тревожно зашумела она. – Это хулиганы, их много, они тебя искалечат. Такое объяснение никак не могло удовлетворить Мишку. Он обратился к Фиме

– Откуда у этих столько злобы ко мне?

– Это наши враги! – ответил Фима. – Когда в войну пришли немцы, родители этих крикунов рьяно помогали эсэсовцам убивать евреев, включая стариков и малых детей. Мама рассказывала мне, как эти «запорожцы» выдавали своих соседей, прятавшихся в подполье.

Мишка был убит и подавлен.

– Как же это? – горестно думал он, – в стране, где всюду вещают о братстве народов, о том, что «человек человеку друг, товарищ и брат». Друзья несколько минут молчали.

– Впрочем, – прервал тишину Фима, – не все убивали и предавали. Ты знаешь Полякова? – спросил он, – так вот: в течение всей оккупации он прятал у себя в подвале две еврейские семьи. Если бы это обнаружилось, он и вся его семья были бы расстреляны. Правда, таких, как Поляков, было очень и очень мало.

Как-то в теплый сентябрьский день Мишка прогуливался во дворе, собирая опавшие груши. К забору подошёл мальчик примерно Мишкиного возраста и роста. Он вполне добродушно посмотрел на Мишку и попросил

– Миша, дай пару груш. – Миша выбрал два спелых больших плода и протянул мальчику. Тот выхватил груши, злобно прошипел: «У, жидюга!», и плюнул Мишке в лицо. Это было настолько оскорбительно, что даже несмелый и медлительный Мишка среагировал мгновенно: схватил с земли кусок гравия и, не целясь, запустил в обидчика. Удивительно также, что не умевший бросать Мишка попал точно в голову. Он услыхал крик своего оскорбителя, плач и увидел кровь на его стриженой голове. Мишка испугался и побежал в дом. Увидев его красное от возбуждения лицо, Циля тоже испугалась.

– Зачем мы живем среди наших врагов? – закричал Мишка. – Они же нас ненавидят!

– Успокойся, в этом доме живут люди необразованные, а эти мальчики просто хулиганы и двоечники! – Циля обняла Мишку.

– Смотри, в школе к тебе относятся хорошо. Другие соседи- неевреи тоже тебя не обижают. Ты не должен думать, что все украинцы нас ненавидят! Когда умер мой отец, и мы вынуждены были переехать в деревню, нас приютила украинская женщина Александра, отдав нам свою большую комнату. Это она научила меня всем огородным и садовым работам. Когда мальчишки обижали моего младшего брата Срулика, она выбегала во двор с кочергой, и хулиганы очень скоро оставили братика в покое! Пойми, наши деды и прадеды жили на этой земле. И потом, куда мы можем уехать?

К великому огорчению Мишка скоро обнаружил недоброжелательность к себе, исходящую не только от соседей «двоечников». Когда он покупал продукты, стоял в очереди, Мишка чувствовал неприятие и раздражение от некоторых окружающих. Иногда это выражалось просто во взглядах. Иногда он слышал приглушенные разговоры вроде «Пожар на Первомайской? — Евреи проворовались и подожгли!»
Шли годы, Мишка вытянулся, стал рослым и сильным. Он тягал гантели и крутил педали, проделывая на велосипеде многие километры. Мишка начал с волнением смотреть на девочек. Ему очень нравилась Таня из параллельного класса. На школьных вечерах он всегда приглашал её танцевать, но часто робел и не решался договориться о свидании. И вот настал день, когда надо было подать документы для получения паспорта. Мишка пришёл в городской ЗАГС и встретил там Таню. Он поначалу смутился. Потом, однако, они разговорились. Мишка смотрел на Таню, не в силах скрыть своего восхищения. Она тоже казалась весьма к нему расположенной. Тут подошла их очередь на заполнение бланков. В графе «национальность» Мишка написал «еврей». Он торопился и не стал указывать национальности отца и матери. Ему это казалось очевидным. Он передал заполненную форму чиновнику. Тот долго и раздражённо копался в его документах. Наконец, глядя поверх Мишкиной головы, он вызывающе громко закричал:

— Надо тут писать: отец — иврэй, мать — еврейка!
Мишка опешил, он резко сказал:

— Что вы на меня тут кричите, я ведь ничего не украл и ничего плохого не сделал!
Чиновник что-то пробормотал и нервно бросил Мишке документы. Мишка быстро вписал пропущенное и отошёл от окошка. Кровь ударила ему в лицо. Это был для Мишки ещё один плевок. Только на этот раз плюнул не девятилетний сопляк, а официальный представитель советских органов. Мишке громогласно приклеили ярлык — словно желтую звезду Давида, при этом издевательски произнеся его национальность.

Подняв глаза, он заметил ухмылку на прыщавом лице мужчины в вышитой сорочке. Таня стояла рядом и сочувственно смотрела на него. Мишке вовсе не было стыдно, что он еврей. Ему было больно и обидно за то, что этот чиновник и многие окружающие рассматривали его национальность как неполноценность и преступление. Ему было оскорбительно и сочувствие Тани. Мишка был лучшим учеником в девятых классах, победителем городских олимпиад, играл в школьном оркестре на фортепиано и аккордеоне. Таня, вероятно, ничего не имела против евреев, но Мишке не нужно было её сочувствия.

В конце лета к ним приехала погостить Фрида — старшая сестра Цили. Она ещё в начале 30-х вышла замуж, и они с мужем Мулей уехали учиться и работать в Подмосковье.

В начале войны Муля ушёл добровольцем на фронт, хотя имел броню. Через несколько месяцев Фрида получила похоронку: Муля погиб при обороне Москвы. Она осталась в Воскресенске с двумя детьми, младшему было три года. Всю жизнь она проработала учителем химии в старших классах. Сёстры регулярно посылали ей деньги, но при крохотной учительской зарплате приходилось весьма туго.
В тот тёплый августовский вечер Фрида сидела с Цилей в саду, они оживлённо беседовали, Мишка занимался гантелями во дворе и стал невольным свидетелем их разговора.

Старшие классы школы, где работала Фрида, послали на уборку картофеля. Погода была ненастная, но учеников заставляли работать дотемна. В тот день дождь лил с утра, дети изрядно промокли и озябли, однако работали с энтузиазмом, предвкушая скорый отъезд, возможность отдохнуть и отогреться. Директриса, чувствуя этот подъём и желая отличиться, подкидывала всё новые и новые участки. Уже был шестой час вечера, Фрида попросила своих учеников убрать несколько последних грядок и на этом работу закончить. Однако когда она доложила о выполнении, у директрисы был уже подготовлен новый объём работ. Фрида была ошарашена.

— Извините, Галина Степановна, но я обещала детям на этом закончить. Они все промокли, измучены, у меня просто язык не поворачивается просить их снова! Многие уже начали переодеваться!

— Я служу своей Родине, уважаемая Фрида Абрамовна! — резко, с вызовом в голосе процедила директриса. В отличие от директрисы, Фрида сама копала картошку бок о бок с детьми и едва стояла на ногах от усталости. Этот грубый окрик с явным ударением на слове «своей» просто сразил её. Она пошатнулась, но не упала, ухватившись за дерево.

— Где же моя Родина?! — со слезами на глазах воскликнула Фрида. Объяснений и извинений не последовало.

В тот день Мишка горестно задумался. Да, он любил свой дом, заботливо обустроенный родителями, свой сад с деревьями, которые он сам посадил. Мишка любил их улицу и весь окрестный квартал с цветущими каштанами. Тут жили его друзья: Фима, Петя, Марик. Он восхищался солнечным осенним утром, когда в их саду пышно цвели георгины и гладиолусы, когда с каштановых деревьев падали созревшие плоды и, разбиваясь, обнажали ярко коричневый перламутр. Мишка обожал сочные светло-желтые плоды донешты, медовые груши, огромные кисло- сладкие сливы. Он любил «Карнавальную ночь» и «Операцию Ы…», с раннего детства знал множество стихов Пушкина и Чуковского, Маршака и Маяковского. Мишка всегда что-то напевал либо вслух, либо мелодия, словно пластинка, крутилась у него в голове. Циля с детства пела им песни о капитане, о весёлом ветре. Мелодии были чудесными, они крепко засели в Мишкиной памяти. Всё это он считал Родиной!

В то же время на любимой улице жили люди, которые могли оскорбить, ударить, даже плюнуть в лицо, только за то, что Мишка еврей. Советские чиновники смотрели на него по-волчьи. В вузы не принимали. Фима даже не пытался поступать. Он уехал в Казань и поступил в местный стоматологический. Двоюродная сестра Софа поступила в Латвии. Мишка собирался поступать в Москве. Он окончательно понял, что лозунги о братстве и равенстве народов явно не относятся к евреям. Он никогда не слышал по радио и телевидению даже упоминаний о том, что многие выдающиеся деятели советской культуры и науки были евреями. Постоянно говорили и пели о том, как хороша русская песня и русская душа. Но ведь очень многие из самых популярных песен были написаны евреями! Почему никогда не передавали еврейских песен? Почему многие замечательные писатели должны были прятать свои еврейские имена за «благозвучными» псевдонимами?

Однажды в их город приехал всеми обожаемый Эмиль Горовец. Когда он объявил об исполнении еврейской песни «Кузина», наступила мёртвая тишина. В то время ещё не было запрета на исполнение еврейских мелодий, однако казалось, что весь зал был жутко напуган. Вот сейчас откроется дверь, войдут кагэбэшники и загребут бедного Эмиля. А заодно с ним и дюжину «носатых» из аудитории. Само слово «еврей» звучало как что-то преступное.

Муж Фриды отдал жизнь, защищая страну. Сама Фрида почти тридцать лет работала в школе, отдавая ученикам все душевные силы. Сотни её воспитанников стали инженерами, врачами, учителями. Несмотря на это, она здесь чужая. Начальство может безнаказанно оскорбить её. Мишкина мать была в аналогичном положении. Он знал, что, благодаря её опыту и исключительному трудолюбию, с ней считались в школе. В то же время в её присутствии некоторые учителя неоднократно высказывали свои антисемитские взгляды. Циля не решалась дать отпор.

Другая сестра Цили — Лена работала терапевтом в больнице. Она болела и умирала вместе с каждым пациентом, большинство их очень её любили. Однако после того как она вылечила своего соседа Пысина от воспаления легких, тот написал на Лену заявление в горком партии, о том, что Лена пыталась его отравить. После разговора в горкоме она не могла дойти домой от головокружения, слёз и обиды. Впоследствии Лена тяжело заболела и умерла, не дожив до 50.

Нет, эта родина явно не принимала сестёр в дочери. Не станет и Мишка её родным сыном. Он всегда будет побочным. Мишке, да и всем евреям, остаётся участь быть рабами. Рабами у «страха со свинством». Пусть, несмотря на все препоны, большинству евреев удаётся получить высшее образование и приличную работу, в этой стране евреи не могут иметь самого главного: чувства собственного достоинства.

Мишка давно знал, что есть страна, где живут в основном евреи. У него висела карта, где Израиль был показан едва заметной жёлтой полоской. Однако от этой крохотной полоски исходили лучи света и согревали Мишкину душу. Мишка жадно искал любую информацию об Израиле. Но в стране Советов было очень сложно что-то отыскать. Он впервые увидел фотографии израильтян — актёров, участвовавших в фильмах, которые были представлены на Московском кинофестивале 1965 года. Это были совсем другие лица, непохожие на его еврейских знакомых в Союзе. Открытые, уверенные, спокойные. На них не было и тени страха, отражения многовековых страданий еврейского народа.

В этом же году Мишка впервые увидел Библию. Нет, просветили его не родители и не родственники. Те всё ещё опасались, что эмоциональный Мишка расскажет об этом сверстникам в школе. Это случилось в квартире его одноклассника русского мальчика Володи Стребкова. Володя жил рядом со школой, и Мишка зашёл, чтобы растолковать ему задание по физике. По окончании Володя подвёл Мишку к высокому столику у окна, где лежала большая старинного издания книга. Она была раскрыта на иллюстрации, изображавшей Исход евреев из Египта. Володя смущённо улыбнулся:

— Вот, евреи выходят из Египта, — сказал он. Мишка напряженно смотрел на огромную колонну людей, на переднем плане — старец, простёрший посох, и указывавший путь.

— Когда это было? — пробормотал Мишка. Володя позвал своего дедушку. Подошёл худощавый пожилой мужчина в кепке. Мишка удивился, увидев его тёплый пристальный взгляд. Серые глаза светились добротой.

— Похвальное занятие, молодые люди — сказал он. — Более трёх тысяч лет назад Всевышний вывел еврейский народ из рабства в Египте.

— Вам не приходилось читать эту Книгу? — обратился дедушка к Мишке. — Здесь сказано, что евреи — народ, избранный Б-гом. — Мишка невольно вздрогнул. — Как же тогда понимать массовые убийства, дикие наветы, издевательства над евреями?

— Библия всё объясняет. Евреи должны соблюдать законы Всевышнего. Иначе их постигнут жестокие наказания. Кроме того, в Книге сказано, что проклят будет тот, кто проклинает Израиль, благословен — кто благословляет. Г-сподь не простит крови своего народа. Посмотрите, например, чем закончили нацисты Германии.

В тот год Мишка усиленно готовился к поступлению в институт. Но каждый день он находил время для чтения Торы. Он также запоем читал Л. Фейхтвангера и Т. Манна. Ему открылся новый мир. У Фейхтвангера он прочёл, что две тысячи лет Тора была евреям страной, государством, родиной, наследием и владением. Именно Книга сливала их воедино, когда у них не было ни страны, ни общего жизненного уклада. У Манна он прочёл, что евреи — народ духовности, святости, и чистоты. Духовности — потому, что их Б-г незримый. Евреи не могут его изображать, как греки, римляне или христиане. Он у них в душе и в молитве. Евреи прикрепляют Слово Б-га к своим дверям, молитвенными ремнями привязывают ко лбу. Дух первичен, он неизмеримо сильнее плоти. Красота тела тленна и меркнет в сравнении с силой и красотой Слова.

Евреи — народ святости, потому, что свят Всевышний. Чистоты — не только потому, что Тора требует постоянного омовения тела и одежды. Тора указывает на необходимость чистоты супружеских отношений, чистоты (честности) деловых отношений, чистоты питания.

Мишка узнал о беспримерном геройстве и мужестве Маккавеев и защитников Масады.

Он теперь по-настоящему гордился тем, что он еврей. Теперь у Мишки не было и тени прежнего сомнения, как отвечать на вопрос: «Ты еврей или русский?». Однажды он услышал за своей спиной:

— Был бы у меня автомат, я бы стрелял евреев из-за угла. Мишка резко повернулся и в боксёрской стойке крикнул: «Я еврей, начни с меня»!

Мишка уехал в Москву и поступил в институт. И здесь он учился, в основном, на отлично. Из-за единственной тройки по химии, полученной на первом курсе, Мишке не дали диплома с отличием. Пересдать ему не разрешили. По результатам учёбы и защиты дипломной работы его рекомендовали в аспирантуру, однако через несколько дней Мишка, как, впрочем, и другие евреи, был из списка исключён. После окончания института он обошёл несколько десятков учреждений. Нигде его не принимали. Один руководитель заявил Мишке:

— Только не подумайте, что ваша национальность является препятствием. Мне плевать на то, что вы еврей, если вы хороший человек! — Однако на работу он Мишку не принял именно из-за национальности. Был взят другой выпускник — троечник, но без «пятой» проблемы.

Мишке пришлось перенести ещё немало обид и унижений

В 1973 году уехал в Израиль друг Фима. Мишка был в Москве и не успел проститься. В том же году во время Войны Судного дня он по-настоящему прочувствовал, где его Родина. Не спал ночами, ловил «Голос Израиля». Боль и тревога были такими же, как при тяжёлой болезни матери, когда ей делали сложную операцию.

Мишке предстояло ещё пройти долгий и трудный путь, прежде чем он станет таким евреем, каким когда-то был его дед Абрам.

Только через несколько лет Мишка — Моше бен Гершон, крепко обнимет друга детства Фиму — Хаима в аэропорту Бен Гуриона. Моше будет плакать на плечах у Хаима. Да, это будут слёзы радости освобождения от рабства, слёзы радости избавления от многолетних унижений в чужой стране.

Леонид СТРАКОВСКИЙ