Путешествие в «обратно»

Иногда просто выживание — самая трудная вещь на свете.
Рэйчел Мид

Мы должны знать об этих хороших людях, помогавших евреям во время Катастрофы. Мы должны учиться у них и помнить их с благодарностью и надеждой.
Эли Визель

В тот день Моше Тирошу предстояла нелегкая встреча. Встреча с прошлым. Переехав жить в Израиль, о чем мечтали еще его отец и дед, он, переживший Холокост, имел возможность получить психологическую помощь от центра «Амха». Туда он и направлялся сейчас на беседу с психологом.
Его встретила молодая приветливая женщина, которая, желая познакомиться с ним, попросила рассказать о себе и о том, что ему пришлось пережить. И тогда Моше Тирош начал путешествие в «обратно», воспроизводя вслух картины, запечатленные в его памяти с детства.
Он помнит себя маленьким мальчиком трех с половиной лет. Был октябрь 1940 года. Они переезжали в только что возведенное Варшавское гетто. Он запомнил постоянно прибывающие туда повозки с грудами вещей и толпы людей на переполненных улицах. Людей и детей. Он помнит и постоянно ревущую полуторагодовалую сестру Стефчу на руках у отца Шмуэля. Отец имел столярную мастерскую и был чемпионом Польши по боксу. Мать Регина ждала еще одного ребенка и жила в постоянном страхе, как и они все, заточенные в гетто. Здесь погибнет вся семья Шмуэля: отец Ицхак-Меир Кенигсвайн (Kenigswein) и четверо старших братьев. Их расстреляли одной автоматной очередью… Из гетто в концлагерь Треблинку будут угнаны все их родные.

Моше, или Мьетек, как его называли, постоянно чувствовал себя голодным. Он повторял снова и снова: «Я голоден, я хочу есть!» Однажды они вместе с мамой купили у одной больной женщины в гетто четверть буханки хлеба. Хлеб был твердым, как камень. Мама сказала ему: «Жуй его очень медленно!» Поднеся хлеб ко рту, Моше увидел, что за ним наблюдает старик, трясущийся от голода. «Я дал ему хлеб, — вспоминал Моше. — Мама, увидев это, закричала на меня, но я сказал ей: “Посмотри на него. Он же голодный и сейчас умрет!”».
С водой были постоянные перебои — ее включали только на пару часов в день. На грязных, переполненных отходами улицах гетто можно было увидеть голодных, превращенных в скелеты, умирающих людей и детей. Начались эпидемии болезней. Через трупы, лежащие на мостовых, буквально приходилось перешагивать.
Нужно было что-то срочно предпринимать, чтобы не погибнуть от голода. И тогда мать Регина решилась, надев брюки мужа, перелезть, как только стемнело, на другую сторону стены в надежде поменять что-то на еду. Молодчики-поляки набросились на нее с криками: «Жидовка, грязная жидовка!» Она была в ужасе. И тут неожиданно появился юноша, который не побоялся вступиться за нее. Он объяснил им, что она полька и живет рядом с ним. Это спасло ее. Звали этого 19-летнего парня Зигмунт Пьентак (Zygmunt Piętak). Его мать торговала на рынке, и он стал часто приходить к ним в гетто, принося овощи и муку. Когда отец Шмуэль заболел тифом, он принес ему лекарство, и это спасло его.

Оставаться дальше в гетто было невозможно. И здесь им на помощь снова пришел Пьентак. Семью Кенигсвайн согласилась приютить у себя за большие деньги, которые у них, к счастью, были, пани Рачек (Raсzek), живущая неподалеку от гетто. Моше помнит, как их со Стефчей спрятали в мешки и перебросили, подкупив охранников, на другую сторону стены, на «волю». Пани Рачек очень нужны были деньги. Евреев она люто ненавидела. Из окна она с радостью в сердце наблюдала страшные картины гетто, комментируя увиденное: «Еврейских блох уже опять чистят!» У нее Кенигсвайны прожили не более нескольких недель, так как, поселив их у себя, Рачек все время опасалась за свою жизнь.
Осенью 1942 года в семье Моше родился братик Шмуэль. Родила его мама под полом нижнего этажа одного из домов, в яме, прорытой несколькими семьями, которые прятались там вместе с семьей Кенигсвайн. Рожая и боясь кричать, она искусала себе пальцы рук до крови. Когда ребенок появился, он запищал, и те, кто скрывался в их укрытии, предлагали задушить его: он мог навлечь на всех опасность. Молока у мамы не было, и она давала младенцу пососать мокрую тряпку.
С болью в сердце Регина решила тогда, что нужно переправить ребенка на польскую сторону. Обрезан малыш не был. Родители привязали к его ручке записку: «Станислав Поморски». Зигмунт Пьентак, чудом сумевший вынести ребенка за пределы гетто, помог передать его полицейскому, вызвавшись быть свидетелем, в дом малютки. Это был единственный путь, чтобы спасти малыша. Теперь ребенок находился в безопасном месте, но мама в то время по ночам все время плакала.
Моше вспоминает отца, Шмуэля, активного подпольщика, помогавшего распространять оружие для подготовки к восстанию. Он, маленький мальчик, тоже помогал ему. Однажды отец расстегнул пальтишко сына и привязал что-то к его талии. «Мьетек, перейди быстро на другую сторону. Там дядя даст тебе конфету, и сразу возвращайся назад».
«Я все выполнил, — вспоминал Моше. — Дядя, расстегнув мое пальто, взял то, что ему было нужно, и что-то положил. Он сказал: “Теперь иди к папе”. Это случалось много раз. Мама потом кричала на отца: “Почему ты подвергаешь ребенка опасности?” Я тогда не знал, что таким способом я передавал детали оружия. Отец ей отвечал: “Не шуми, помогать должен каждый”».
Однажды, когда Зигмунт Пьентак принес им еду, отец попросил, чтобы он принес оружие. «Как я его смогу пронести?» — спросил Пьентак. «Тогда принеси пистолет», — ответил отец и дал ему денег для покупки. С тех пор Пьентак приносил в гетто оружие. Он рисковал жизнью. Его мог ожидать расстрел.
Нужно было срочно выезжать от Рачек. Отец предложил попробовать переселиться в зоопарк. С директором зоопарка, Яном Жабиньским (Jan Żabiński) и его женой Антониной семья Кенигсвайн была хорошо знакома. Дедушка Соболь (Sobol), отец Регины, имея лавку по продаже фруктов и овощей, был долгие годы поставщиком зоопарка. Когда его дочь выходила замуж, Жабиньских тоже пригласили на свадьбу. Брат дедушки Соболя жил в Америке. Антонина позднее вспоминала о том, что он не хотел переезжать к брату. Он говорил: «Я не хочу уезжать из Польши. Польша мне как мать. Я здесь родился, здесь и умру». А другой дедушка — Кенигсвайн, наоборот, жил мечтой о Палестине.

Для переезда в зоопарк нужно было найти тележку. В этом опять им помог Зигмунт Пьентак. Он был единственным, кто соглашался их сопровождать. Пьентак управлял и лошадьми. Они должны были пересекать мост через Вислу. Мосты были стратегическими объектами и строго охранялись немцами. Было темно, начинался дождь. Как только они подъехали к мосту Кьербедзя (Most Kierbedzia), немецкий охранник закричал им: «Стой!» Они были готовы к этому. Облив самогоном гривы лошадей и плеснув на себя, Пьентак остановился. Немец, почувствовав запах самогона и приняв их за пьяниц, заорал: «Польские свиньи, убирайтесь прочь!» Та же самая сцена произошла и на другой стороне моста, где находился зоопарк. Их телегу охранники пропустили.
В опустевшем варшавском зоопарке с 1942 по 1944 год супруги Жабиньские прятали предположительно от 150 до 300 евреев. Точный подсчет в то опасное время никто не вел. Некоторые были укрыты на вилле директора, другим же пришлось прятаться в вольерах хищных зверей, которые были убиты или вывезены гитлеровцами из зоопарка. В ноябре 1942 года в зоопарке нашли убежище и члены семьи Кенигсвайн.

Моше и сестренку Стефчу, которым тогда было пять и три года, поместили в подвале виллы, а родители ночевали возле вольеров, где раньше обитали львы. Желая придать «гостям» арийскую внешность и сделать их блондинами, Антонина Жабиньская покрасила им волосы. Эта акция не была успешной — их черные волосы стали рыже-красного цвета. За это обстоятельство сынишка Жабиньских, Ришард, стал называть их «белками». Принося им еду, он говорил маме: «Пойду покормлю белок».
Только позднее Моше узнал, что кроме их семьи у Жабиньских прятался в это время еще кто-то из евреев. «Мы никогда не выходили на улицу, — вспоминал Моше. — Целый день мы со Стефчей проводили в подвале, сидя на бетонной скамье. Она часто плакала, просилась к родителям, но тогда я подносил ей руку ко рту, и она успокаивалась. Я знал, что вести себя нам нужно было тихо».
У Антонины существовал тайный музыкальный код: она садилась за рояль и исполняла «Прекрасную Елену» Жака Оффенбаха (La belle Helene, Jaques Offenbach) — так она предупреждала своих «гостей» об опасности, если к ним в дом приходили немцы. Дальнейшему пребыванию в зоопарке семьи Кенигсвайн помешал приход новой работницы, ненавидевшей евреев. Версия Антонины о том, что у нее в доме гостят дальние родственники, не прошла. Работница намекнула, что «дальние родственники» могут быть ею выданы гестапо, если их пребывание в зоопарке еще продлится.

Семья Кенигсвайн была снова в поисках укрытия от смерти. И снова им помог ангел-спаситель Зигмунт Пьентак. На этот раз их согласился приютить у себя знакомый Пьентака, польский офицер Феликс Цивиньский (Feliks Cywiński). Он проживал с семьей в квартире, но имел также отдельное помещение вдоль окна с узким проходом, где сумел спрятать в разное время 26 евреев. Он спас и семью Моше. «Мы называли это пристанище “наша могила”, — вспоминал Моше. — Мы могли вчетвером разместиться в нем, лежа только таким образом: на пол ложился отец, на него сверху — мама, потом я, а на мне спала Стефча. Так мы выдерживали несколько часов сна».
Жить так дальше вчетвером становилось просто невозможно из-за отсутствия еды. Тогда родители были вынуждены решиться на самый крайний поступок: отдать детей в чужие семьи. Стефчу взяла к себе за большую плату хозяйка магазина, а Моше отдали польке, пани Вале, которая воспитывала дочь Ханю, его ровесницу. Муж ее погиб. Пани Вала была очень набожной католичкой. Она сразу же повесила мальчику на шею маленький крестик и научила читать молитву. Во время бомбежек Вала хватала в правую руку чемодан, в левую — Ханю, а Моше держался за подол ее юбки.

«В тот день, — вспоминал Моше, — мы снова бежали в бомбоубежище, и вдруг я потерял тетю Валу из вида. Они с Ханей куда-то в суматохе пропали. Я, шестилетний, оказался совершенно один. Брел среди развалин, искал их. Я думал: “Где моя тетя?” Дом, где мы жили, был также разбомблен. Я шел наугад и повторял одну и ту же молитву. Кто мне тогда помог — я не знаю. Какие-то парни привели меня в церковь. Оттуда я попал в церковный приют». В кармане Моше лежало фальшивое удостоверение на имя Мечислава Вишневского (Mieczysław Wieszniewsky), которое помог достать Феликс Цивиньский.