Продолжение. Начало тут
Израильские школьники представлялись мне неуправляемой вольницей. Но он всеми своими одноклассниками уверенно управлял. Он не выглядел самым красивым, не слыл самым сильным в классе. Чтобы повелевать, личная физическая сила ему не требовалась. Впрочем, как и другим повелителям… Но при всём том он был, безусловно, заметным. Окажись я на месте Рашели в ее возрасте, тоже выбрала бы его. Эрнест притягивал властной устремленностью походки, проницательностью уже не детского взгляда и еще чем-то не детским… Я заметила, как по-мужски он поглядывал на учительниц и родительниц. На меня Эрнест не поглядывал: я традиционно мужского внимания не заслуживала. Он во всем казался старше своих сверстников. «Вот что притягивает Рашель», — забеспокоилась я.
Обоснованность выбора дочери должна была бы обрадовать, но, напротив, меня испугала. Вслух я промолвила, что вкус ее одобряю: боялась вступить в противоречие, в спор. Ведь до того между нами царило незыблемое согласие. Ситуация, которую я обязана была предвидеть, ощущалась как непредвиденная. И впервые породила неискренность.
– Он самый мудрый у нас в школе, — не сомневаясь сообщила Рашель. — К нему все прислушиваются. Даже учительницы…
«А учителя мужского пола прислушиваются?» — хотелось мне спросить. Но я промолчала. То, что Рашель привлекал и ум Эрнеста, а не только что-то иное, материнскую тревогу чуть-чуть притушило.
Родители в честь какого-то предка нарекли сына Эрнестом, а в школе прозвали его Эверестом, поскольку таким было имя самой гордой и неприступной горной вершины. Во всей школе, а не только в своем классе он был тоже вершиной. И исключительно в этом качестве сам себя признавал. Кто-то попытался звать его Эриком, но он не откликался — и панибратство не прижилось.
Рашель, как выяснилось, признавала права Эвереста свысока взирать на близлежащие вершины, холмы и долины.
– Он среди нас действительно Эверест!
Тревога ко мне вернулась.
Муж в годы нашего унылого, хоть и полного конфликтов совместного бытия состязался, соперничал со мной в общей для нас юридической сфере. Когда я побеждала в несложных делах, он объяснял это их несложностью: «Подзащитный и без тебя бы выпутался!» А если выигрывала дела, казавшиеся проигрышными, объяснял это случайностями, совпадениями или судейской и прокурорской тупостью.
Рашель же еще в раннем возрасте пожелала разобраться в моей профессии. У нее ни тогда, ни позднее и правда не было от меня тайн, а у меня от нее тайны имелись. Я, к примеру, повествовала лишь о тех судебных случаях, когда клиенты мои были явно не виноваты.
– Ты, значит, защищаешь одну только справедливость, — с удовлетворением констатировала она.
Я кивнула… Вскоре, однако, мне пришлось по телефону давать полунамеками советы матери расхитителя, как ее сыну расхищения скрыть.
– Я не подслушивала, но услышала, — смущенно созналась Рашель. И попросила: — Не защищай его…
– Понимаешь ли, я разговаривала с мамой… еще не вполне преступника, а впервые оступившегося человека.
На самом деле я давала советы маме рецидивиста.
– Впервые? И мать его очень страдает?
– Она рыдала.
Только это и не было ложью.
– Тогда защищай. Но вообще-то…
– Если я стану отстаивать свободу для одних абсолютно невинных, нам с тобой не на что будет жить, — невзначай и неосмотрительно присоединилась я ко взглядам ее отца.
– Я понимаю, что без денег не обойтись. Но еще хуже тем «бедным» людям, у которых нет ничего… кроме денег, — задумчиво произнесла дочь.
Узрев мои изумившиеся глаза, она уточнила:
– Это цитата… Не помню откуда.
Плагиата Рашель допустить не могла.
А в той ситуации она согласилась, чтобы я защищала… не преступника, а его маму. Потому что любила меня.
– Адвокат имеет право защищать своих родственников? — нетерпеливо, с порога осведомилась дочь, вернувшись из школы. Она впервые болезненно не могла отдышаться.
«Торопится сообщить какую-то новость…» — мысленно съежилась я. Ждать плохих новостей — это тоже профессия матери. Рашель задыхалась от спешки: ей надо было поделиться со мной каким-то чрезвычайным событием.
– Присядь, отдышись… умоляю тебя!
– Нет, сначала ответь: может ли адвокат?..
– Ты спрашиваешь об адвокатах вообще или конкретно обо мне?
– О тебе.
– И какую же родственницу придется мне вызволять?
– Свою дочь.
– Тебя?
– Не тревожься… — Бдительней всего она оберегала меня от беспокойств. «Из-за них все болезни!» — разъяснила ей как-то соседка.
– Какие же законы ты нарушила? — всё-таки предельно напряглась я.
– Залепила Эвересту пощечины и плюнула ему прямо в глаза.
Чтобы моя деликатная дочь такое себе позволила, должно было стрястись нечто невообразимое.
– За что ты его? Он посягал…
– Нет, он не посягал на мою женскую честь. — Рашели было уже пятнадцать. — Не тревожься.
– Тогда почему?
– Он собрал нас на корте и объявил: «Сегодня у нас с вами праздник! Великий закон вступил в силу! Отныне за каждое насилие над нами родителей мы имеем право жаловаться в полицию. Подавать на них в суд!» Некоторые страшно обрадовались. А я спросила: «Ты собираешься жаловаться на свою маму в полицию?» Он преспокойно мне отвечает: «Если она совершит физическое насилие… или что-нибудь оскорбляющее меня. Нам предоставили право! Теперь они у нас попляшут. Можно даже нарочно что-нибудь сделать, чтоб заслужить шлепок. А как его отличишь от удара? Закона, чтобы они на нас могли жаловаться, нет, а чтобы мы на них — есть… Одним словом, они теперь в наших руках. Отныне мы можем от них добиться чего угодно!»
Власти над сверстниками Эвересту уже не хватало — он возжелал власти и над родителями.
– Представляешь, кое-кто ему поддакивал, аплодировал. Остальные молчали… А я снова спросила: «Значит, вместо того чтобы защищать маму, будешь на нее нападать?» Он ответил: «Не только же им нападать на нас! А ты по-прежнему оглядывай мир из-под маминой юбки. А не слышала ли, что есть и такие мамаши, которые убивают своих детей? По радио сообщали и в газетах писали…» — «Убийцы к матерям не имеют никакого отношения! — ответила я. — “Мама” — самое святое слово на свете…» А он: «Ты и убийц защищать готова?!» — «Случаются, трудно поверить, преступления, совершенные родившими детей маньячками. Которые так же далеки от материнства, как ты далек от сыновьего долга…» — «Я в долг ничего и ни у кого не брал. А ты и маньячек защищать готова. Вполне понятно: мамаша у тебя адвокатша (нарочно употребил впечатляющее слово “адвокат” в уменьшительном женском роде, чтобы унизить тебя!). За деньги выпускает на свободу подонков — это ее профессия». Тут не знаю, что со мной сделалось… Я подошла к нему и предупредила: «Сейчас ты получишь не шлепок, а удар. Можешь выдать его за шлепок… чтобы не выглядеть униженным. А можешь выдать удар за удар. И донести… Кому угодно! Хоть в полицию! Хоть в Организацию Объединенных Наций!» Поднялась на цыпочки и вмазала Эвересту по одной щеке, а потом и по другой. Он, чтобы не выглядеть наказанным, нервно расхохотался. И издевательски произнес: «Даже если твоя мамаша в лицо тебе плюнет, ты…» Он не договорил, потому что я вновь приподнялась и плюнула ему в лицо. Меня будут судить? Он, по крайней мере, мне пригрозил. Я не боюсь… Но неужели такой закон принят?
– Принят… Однако он против садистов, психопатов и хулиганов не только женского, но и мужского пола. — Такие, к несчастью, встречаются и среди родителей тоже. — Рашель лишь матерей защищала. — Вообще же со всем, что охраняет детей, я согласна. — Я так прижала к себе Рашель, что дочери стало ясно: под всеми детьми мама подразумевает прежде всего ее.
– Ну а если б он подал в суд, я бы его победила. Адвокат близких родственников защищать не может. Но я бы выступила как свидетельница твоего отношения к матерям, твоей справедливости…
Анатолий АЛЕКСИН
Окончание тут
Художник Владимир ВОЛЕГОВ
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
