с женой Маней
…Одним из главных сокровищ моей домашней библиотеки является синий том «Песен и поэм» Х.-Н. Бялика, изданный в Петрограде в 1917 году. И дело не столько в том, что сама по себе эта книга является раритетом, сколько в тех надписях, которые оставили на ней бывшие владельцы. До того как я приобрел ее у старого букиниста на Невском в 1991 году, за месяц до отъезда в Израиль, она явно побывала во многих руках.
«На память моим детям», — гласит надпись позади обложки, датированная голодным 1918 годом — и дальше следует неразборчивая подпись. Затем идут еще несколько дарственных надписей, одна из которых звучит так: «На память моему племяннику Фиме Шварцу и его детям. Никто не имеет права эту книгу менять, продать и дарить. Очень, очень важно для потомства. Дядя Айзик».
Но, видимо, когда незнакомая мне семья Шварц в 1970-х годах уезжала в Израиль, она все же была вынуждена расстаться с книгой, так как вывозить подобные издания из СССР было запрещено. «На память дорогому Мише от Айзека Майтилевича в день алии. 1974 год. Ленинград», — сообщает следующая запись.
Помнится, букинист запросил тогда за этот том совершенно немыслимые деньги, но рубли были мне уже ни к чему, и я спокойно выложил половину туго набитого ими кошелька. О том, как я провез эту книгу в Израиль — это уже отдельная, очень смешная история, но дело, разумеется, не в ней.
Если Пушкин — солнце русской поэзии, то Бялик, безусловно, солнце новой ивритской поэзии, пусть и писал он на «ашкенозисе», то есть на ашкеназской версии фонетики иврита, сильно отличающейся от ставшей в итоге общепринятой сефардской. Поэтому большинство современных израильтян попросту не в состоянии оценить всю музыку его стиха и свободу поэтического дыхания. Тем не менее нравится это кому-то или нет, но вся еврейская поэзия ХХ века так или иначе оказывается в сфере притяжения Бялика, включая даже таких великих и самобытных гигантов, как Гринберг и Альтерман. Мощью его поэтического гения восхищались Горький, Маяковский, Ходасевич, Блок — всех и не перечислишь.
И все-таки если для евреев Израиля Бялик — это просто самый великий национальный поэт, то для советских евреев он значил куда больше. Шолом-Алейхем, Фейхтвангер и Бялик — вот те три имени, которые помогли нам сохранить свое еврейское самосознание. Но если с Шолом-Алейхемом и Фейхтвангером все было просто (едва вы попадали в незнакомый дом, где на полках стояли рядом их собрания сочинений, то понимали, что, скорее всего, оказались среди «своих»), то с Бяликом все было иначе. Он считался «певцом еврейской буржуазии», числился среди запрещенных поэтов, и его стихи приходилось переписывать от руки или доставать в самиздате, чтобы потом вчитываться в горькие строки «Сказания о погроме»:
И загляни ты в погреб
ледяной,
Где весь табун во тьме
сырого свода
Позорил жен из твоего
народа —
По семеро, по семеро
с одной.
Над дочерью свершалось
семь насилий,
И рядом мать хрипела
под скотом:
Бесчестили пред тем,
как их убили,
И в самый миг
убийства… и потом.
сестра Мани
Если стихи Бялика знали многие, то о подробностях его частной жизни до относительно недавнего времени было известно крайне мало.
И это понятно.
Во-первых, в его эпоху, по счастью, не было желтой прессы, а афишировать такие подробности было не принято. А во-вторых, биографы Хаима-Нахмана Бялика тщательно оберегали его доброе имя, его имидж не только великого поэта, но и образцового еврейского мужа. А потому делали все, чтобы навести на его имя хрестоматийный глянец, да так, чтоб на нем не осталось ни пятнышка.
Вот почему многие поклонники его творчества в течение многих десятилетий искренне полагали, что в жизни великого поэта была только одна любимая женщина — его жена Маня.
Между тем Хаим-Нахман Бялик женился на Мане, дочери богатого лесопромышленника Шеваха Авербуха отнюдь не по любви, а с помощью традиционного еврейского сватовства — «шид1уха». Ему было в ту пору 20 лет, Мане — 17, и до свадьбы они виделись всего несколько раз.
Мы даже не знаем, понравилась ли ему эта экзальтированная 17-летняя девушка, хорошо знавшая русскую литературу, умевшая играть на фортепиано, но бесконечно далекая от его интересов, связанных с ивритом и еврейской поэзией.
Но вот Мане он сначала точно «не показался». Как она потом писала в воспоминаниях, перед ней предстал молодой человек среднего роста, полноватый, с довольно приятным лицом, но с резкой до неприличия манерой жестикулировать руками. Словом, он не был ей неприятен, но его никак нельзя было назвать «мужчиной ее мечты».
Тем не менее тетка Мани (и тайная любовница ее отца), крайне заинтересованная в скорейшем замужестве племянницы, честно предупредила: «Если ты скажешь “нет”, я изобью тебя до полусмерти! Чем он тебе не подходит? Человек приятный, образованный. Чего тебе еще надо?!» И Мане оставалось только сказать: «Ну если ты так говоришь, то я пойду за него».
На их свадьбе гуляло несколько сотен гостей, но молодые сидели за столом, не притрагиваясь друг к другу. Для Бялика это тоже был скорее брак по расчету: деньги Авербуха давали ему, нищему сироте, какую-то материальную независимость и возможность заниматься любимым делом.
Прошло несколько недель после свадьбы, прежде чем молодые супруги оценили друг друга и стали постепенно сближаться. И уже потом к ним обоим пришла подлинная, глубокая любовь, которую они пронесли через десятилетия.
Бялик, несколько лет после брака работавший приказчиком у тестя, вынужден был часто отлучаться по делам и в разлуке писал своей Манечке нежные, полные любви письма, а та в ответ пеняла ему, что он пишет ей не каждый день, и подозревала его в изменах.
«Дорогая Манечка! — писал поэт, когда в одном из писем она в очередной раз бросила ему подобные упреки. — Я не понимаю, что случилось. Если ты сердишься, то зря. Выбрось эти глупости. Твой ленивый и плохой Бялик».
Проходил год за годом, а детей в этом браке все не было. И наконец врачи вынесли грустный вердикт: дело не в Мане, а ее муже — необычайно творчески плодовитый Бялик попросту не мог иметь детей.
«Как все грустно! — писала она. — Владыка мира, как же я хочу, чтобы у меня был ребенок!»
Но и Бялик желал детей, он страдал от своего бесплодия не меньше. Как-то он рассказал своему другу Хаиму Гринбергу, что однажды в поезде, следующем из Берлина в Лейпциг, увидел очаровательную девочку и не мог оторвать от нее глаз всю дорогу. «За то, чтобы такая девочка появилась в моем доме, я готов был отдать половину своей жизни в этом мире и даже свою долю в мире грядущем!» — признался он.
Был ли Хаим-Нахман до конца счастлив в браке с Маней?
Ответа на этот вопрос нет, но исследователи его творчества обращают внимание на то, что вся его любовная лирика до конца 1890-х годов ограничивается лишь несколькими стихотворениями. Вероятнее всего, считают они, оба супруга, будучи воспитанными в строгих религиозных традициях, не имея никакого сексуального опыта, были крайне сдержанны в своей интимной жизни.
Но вот на рубеже XIX–XX веков поэт пишет целый ряд великолепных стихов, в которых звучат даже не любовные, а, скорее, эротические мотивы. Да хотя бы вот это:
Эти жадные очи с дразнящими
зовами взгляда,
Эти алчные губы, влекущие
дрожью желаний,
Эти перси твои — покорителя
ждущие лани —
Тайны скрытой красы,
что горят ненасытностью ада;
Эта роскошь твоей наготы,
эта жгучая сила,
Эта пышная плоть, напоенная
негой и страстью,
Все, что жадно я пил,
отдаваясь безумному счастью, —
О, когда бы ты знала, как
все мне, как все опостыло!
Был я чист, не касалася буря
души безмятежной —
Ты пришла и влила в мое сердце
отраву тревоги,
И тебе, не жалея, безумно
я бросил под ноги
Мир души, свежесть сердца,
все ландыши юности нежной.
И на миг я изведал восторги
без дна и предела,
И любил эту боль, этот яд
из блаженства и зною;
И за миг — опустел навсегда
целый мир надо мною,
Целый мир… Дорогою ценой
я купил твое тело.
Стихотворение датировано 1899 годом. Значит ли это, что им с Маней к этому времени наконец удалось разбудить чувственность друг друга и стать не только супругами, но и любовниками? Или же в жизни Бялика в этот период появилась другая женщина, или даже женщины?
И снова нет ответа…
Зато доподлинно известно, что в 1903 году Бялик встретился с другой своей любовью — Эсфирь Слепян, подписывавшей свои статьи, стихи, переводы и картины псевдонимом Ира Ян.
Это произошло, когда Бялик выехал в Кишинев, чтобы расследовать события только что пронесшегося над этим городом чудовищного еврейского погрома. Среди тех, кто оказывал ему помощь в этом расследовании, по следам которого будет написано гениальное «Сказание о погроме», был и известный кишиневский адвокат Иосиф Иосилевич — отец Иры.
Сама Ира Ян к этому времени уже успела поучиться в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у самого Поленова, прошла стажировку в Париже и считалась подающим большие надежды художником и литератором. В 1895 году она вернулась в Кишинев, вышла замуж за ученого-бактериолога по профессии и эсера по убеждениям Дмитрия Слепяна, родила от него дочь и заодно заразилась марксистскими убеждениями. Жизни вне России и борьбы за освобождение пролетариата она просто не мыслила. Но длившаяся три недели встреча с Бяликом буквально перевернула жизнь молодой женщины. Она влюбилась в него сразу и бесповоротно. Она с восторгом ловила каждое его слово. Она готова была посвятить ему жизнь.
«Эти три недели подарили мне счастье быть рядом с нашим великим поэтом, — писала потом Ира Ян. — Он вернул меня к моему народу и к самой себе».
Бялик уехал, превратив за три недели Иру Ян из фанатичной эсерки в убежденную сионистку и подарив ей надежду на то, что когда-нибудь они смогут быть вместе.
Вскоре она развелась с мужем и стала ждать, когда же великий поэт вернется, чтобы выполнить свое обещание.
Но и для Бялика эта встреча значила очень многое: он ощутил огромную духовную близость с этой женщиной. Да и физическую, видимо, тоже: как-никак, будучи старше его на четыре года, эмансипированная и лишенная «предрассудков» Ира Ян была в интимных вопросах наверняка куда более раскованной, чем Маня.
Они встретились снова лишь спустя два года, в 1905-м, в Варшаве. Ира Ян в то время активно занималась иллюстрированием произведений современной идишской литературы и среди прочего стала первым иллюстратором книг Бялика на русском языке. А заодно первой перевела на русский две его поэмы — «Мертвецы пустыни» и «Огненный свиток».
На этот раз их роман обрел еще более бурный характер, чем в Кишиневе, и Бялик посвятил Ире-Эсфирь целый цикл любовной лирики, стихи из которого можно найти в любой хрестоматии по еврейской литературе ХХ века.
Видимо, в минуты близости он не раз обещал Ире-Эсфирь расстаться с Маней и соединиться с ней в Палестине. Или по меньшей мере не отрицал, что такое возможно.
Окрыленная этими обещаниями, Ира Ян в 1908 году уезжает с дочерью в Палестину в надежде, что туда в скором времени последует и ее любимый. Близкой подруге она рассказывает, с каким нетерпением ждет его приезда, как мечтает родить ему ребенка («ведь эта его Маня бесплодна, а он так хочет иметь детей!») и как они будут жить вместе долго и счастливо.
Окончание следует
Из цикла «История евреев в историях о любви»
«Время евреев», приложение к израильской газете «Новости недели»
http://www.isrageo.com
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
