Гороховый суп
Для гороха бабушка выделяла целую грядку. Папа по всей грядке втыкал колышки, заостренные книзу, чтобы лучше входили в землю, и грядка превращалась сначала в южноафриканский крааль, о котором я читал в приключенческих книгах, а потом, когда горох овивал колышки, грядка становилась джунглями — непроходимыми и страшными. Но я подбирался к ним, чтобы сорвать первые зеленые стручки. И хоть бабушка запрещала мне их срывать, я все равно ухитрялся это делать. Когда бабушка заставала меня за этим занятием, она говорила:
– А из чего я тебе буду делать арбэс-зуп (гороховый суп)? Конечно, ешь на здоровье, но потом суп не проси!
Когда горох полностью созревал, мы с папой занимались сбором урожая. Я срывал стручки, а папа выдергивал колышки и относил их в сарай, до следующей весны. Потом мне поручали самое важное дело: вылущивать горошины из пожелтевших стручков. Делал я это на кухне, за столом, под присмотром бабушки. Надо сказать, что с грядки горох набирался всего лишь на небольшой мешочек, и поэтому готовила бабушка гороховый суп нечасто. На все мои вопросы, когда же будет гороховый суп, она отвечала одним словом:
– Вэйт!
В местечке мясо в магазинах не продавалось. Покупали несколько семей на ярмарке теленка и делили мясо. Папа покупал всегда с братьями. Разделкой мяса занимались у нас во дворе. Папа был главным шойхетом, специалистом по кошерной рубке мяса. Делили мясо на равные части. Я становился спиной к разделенному мясу, и папа спрашивал меня, чья доля. За работу папа ничего не брал, но иногда бабушка у всех просила в нашу долю выделить немного ребрышек, взамен на чистое мясо, все соглашались, и я понимал: бабушка будет готовить арбэс-зуп!
С вечера бабушка высыпала в кастрюлю два стакана гороха и на ночь заливала водой. Утром она доливала кастрюлю водой и ставила в печку, а сама начинала жарить на сковородке телячьи ребрышки на подсолнечном масле. Обжарив их, бабушка отправляла ребрышки в кастрюлю к гороху. А в сковородке, в оставшемся жиру, пассеровала две луковицы и одну натертую морковку. Жарила их, пока лук не желтел. После этого зажарка отставлялась в сторону, как бабушка шутила, ждать женихов.
Закончив с зажаркой, бабушка начинала чистить картошку. Она брала три большие картофелины, нарезала их брусочками и также отправляла в кастрюлю. Все варилось часа два, пока горох и картошка не разваривались полностью, а мясо не начинало отставать от костей. Тогда бабушка выкладывала ребрышки с мясом на тарелку, отделяла мясо и резала его на мелкие кусочки, после чего возвращала в кастрюлю. А косточки оставляла нам с котом Василием. Мы любили облизывать их. Чтобы нам было вкуснее, бабушка оставляла на них немножко мяса. Я делил косточки с Василием по-честному: одну мне, одну ему. Пока мы с котом разбирались с ребрышками, бабушка продолжала колдовать над супом.
Далее наступала очередь для зажарки. От зажарки суп приобретал новые цвета, оживал, как волшебное озеро. После этого бабушка солила и перчила суп и оставляла его в печке, уже немного остывшей, до прихода с работы дедушки, папы и мамы. Запах супа кружил по дому, выбирался во двор и даже за калитку. И шедший мимо нашего дома на работу врач Пузенков, если видел бабушку во дворе, громко кричал:
– Эммануиловна, твой гороховый суп — а михаес! Можно пить под этот запах, не закусывая!
Щи
Летом мама в основном готовила холодники. Но, когда выпадали прохладные дни, папа говорил, что пора согреться. А щи были у нас главным горячим летним супом. И капуста перебиралась с огорода на кухню, чтобы украсить обед ароматными щами.
Вначале мама чистила четыре-пять картофелин, резала их кружочками, клала их в кастрюлю с водой и отправляла в печку. Пока картошка варилась, мама нарезала целый кочан капусты тонкой соломкой и, определив готовность, отправляла капустную соломку в кипящую кастрюлю. Капуста заполняла всю емкость, и мне казалось, что она вот-вот выскочит и побежит по кухне, но по мере кипения капуста скрывалась под водой. А мама нарезала полукольцами две луковицы, натирала на крупной терке одну морковку и жарила их на сливочном масле. Пожарив, она отправляла их к капусте и картошке. Солила, перчила, добавляла лавровый лист. И пока все это урчало и шумело, брала свежий помидор, обдавала его кипятком, чтобы легче было снять шкурку, потом «раздетый» помидор крошила вилкой и жарила тоже на сливочном масле. И минут за десять до готовности щей вливала помидорное месиво в кастрюлю. Щи сразу краснели, как тетя Бетя, когда мазала щеки чем-то красным. Сверху она клала какую-то белую мазь и приобретала загадочную, как она считала, бледность.
– Леночка, — говорила она моей маме, — посмотри, какой у меня загадочный вид. Мой Дусик считает, что я похожа на Марию-Антуанетту перед казнью.
Проделывала это тетя Бетя каждое утро, и я про себя называл ее индейцем из племени чигуа. Тетя Бетя жила в Москве и иногда приезжала к нам летом со всей своей мишпохой: мужем Дусиком и двумя дочками, как она говорила, на свежий воздух и чтобы отдохнуть от городских забот.
Кстати, щи в тарелке разводились сметаной и приобретали ту же бледность, что и у тети Бети. Но тетя пустые щи (без мяса) не любила. Она говорила, что суп без мяса — это не еда для нормального человека. А так как она нормальный человек, то такой вегетарианский суп ей не подходит. Мы не понимали, что такое вегетарианский суп, но понимали, что мы ненормальные. И поэтому молчали, чтобы не превратиться из ненормальных в сумасшедших. И мама специально для тетиной семьи варила щи с мясом. Точнее, она варила отдельно мясо и клала им в тарелку со щами — вместо сметаны.