На телеканале «Израиль-плюс» в эти дни идет фильм, созданный по роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго». В связи с этим, думаю, будет уместно перечитать документы, которые в конце своей жизни успел рассекретить и опубликовать Александр Николаевич Яковлев. Эти документы, представленные международным фондом «Демократия», читаются как повесть о писателе, тоталитарном государстве и том кошмарном времени.
Сюжет этой печальной повести начался в 1956 году, когда в политической жизни страны «оттепель» стала чередоваться с «заморозками». Журналы «Знамя» и «Новый мир», куда Пастернак передал свой роман, почуяв обстановку, от публикации уклонялись. Тогда Пастернак рискнул передать рукопись на Запад – через работавшего в Москве журналиста-коммуниста д’Анджело итальянскому издателю Фельтринелли, тоже члену компартии. Тот сообщил, что готов опубликовать роман в Италии. Пастернак понимал, что его ждут неприятности, но решился: «Если Вы предвосхитите публикацию, объявленную многими нашими журналами, но задерживающуюся, – писал он издателю, – я окажусь в трагически затруднительном положении. И все-таки это не должно Вас касаться.
Б-га ради, свободно приступайте к переводу и изданию книги – в добрый час!».
Тут же министр иностранных дел СССР Шепилов (тот самый, которого через год уже назвали «и примкнувший к ним») выслужился перед Президиумом ЦК КПСС: «Мне стало известно, что писатель… переправил в Италию… предоставил… право издания романа и право передачи его для переиздания во Франции и в Англии. Роман… – злобный пасквиль на СССР. Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры…» и т. д.
Справка отдела культуры ЦК КПСС: «Роман Бориса Пастернака – враждебное выступление против идеологии марксизма и практики революционной борьбы, злобный пасквиль на деятелей и участников революции… С чуждых позиций злобствующего буржуазного индивидуалиста… Автор развивает троцкистскую идейку о термидорианском перерождении революции… Многие рассуждения… перекликаются с писаниями реакционного кадетского сборника «Вехи»… Вывод: не может быть допущен к печати».
Читая это, вспоминаю то время. Вся страна кипела от бурного обсуждения романа, который никто не читал. Он был опубликован в СССР только в 1988 году. Я тогда читал его в «Новом мире» и, честно говоря, был разочарован. Мало того, что мне претили авторские сентенции по еврейскому вопросу, его призыв к ассимиляции, а также до неприличия телячий восторг православного неофита, разочарование постигло меня в связи с тем, что ожидания не оправдались. Я ждал чего-то грандиозного, а по прочтении роман показался мне вполне проходным произведением. Знаю, что в таком недоумении пребывали многие читатели романа, с которыми обменивался мнениями.
Но вернусь к документам. В феврале 1957 года Фельтринелли получает от Пастернака письмо: «В Госиздате настаивают, чтобы я отправил Вам телеграмму с просьбой отложить публикацию… Я предложил бы Вам, например, крайний срок – 6 месяцев… Телеграфируйте ответ, но не мне, а в Госиздат». Фельтринелли написал в Гослитиздат большое письмо, в котором согласился на отсрочку «до появления в сентябре 1957 года советского издания». Процитирую один довод из этого письма: «После ХХ съезда оглашение некоторых фактов нас больше не волнует и не удивляет». В конце августа Фельтринелли получает от Пастернака телеграмму: «В процессе дальнейшей работы над рукописью… я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением… Издание книги в таком виде считаю невозможным… Соблаговолите распорядиться о возвращении рукописи… крайне необходимой мне для работы».
Тут нельзя не заметить несуразность: рукопись надо возвратить, т. к. она необходима автору для работы, вроде бы он даже ее копии себе не оставил, но как же он «в процессе дальнейшей работы над рукописью» пришел теперь к убеждению? Итальянец это заметил и по поводу писем Пастернака сказал: «Я знаю, как такие письма делаются». Это он сказал секретарю правления Союза писателей СССР, кандидату в члены ЦК КПСС А. Суркову, спешно командированному в Италию, чтобы забрать рукопись. Миссия не удалась, и, как зафиксировано в документе ЦК КПСС, «в газете «Корреспонденца сочиалиста»… была напечатана крикливая статья о «русском давлении на Фельтринелли», в которой во враждебных тонах рассказывалось о встрече Суркова с Фельтринелли. Очевидно, эта статья была инспирирована Фельтринелли».
Тут интересна такая деталь. При заключении договора Пастернака с итальянским издательством (в июне 1956 г.) он предупредил, чтобы действительными считали только письма, написанные им по-французски. Цековские товарищи об этом не знали. В конце 57-го Пастернак писал другу во Францию: «Как я счастлив, что (зарубежные издатели) не дали себя одурачить фальшивыми телеграммами, которые меня заставляли подписывать… и которые я подписывал только потому, что был уверен… что ни одна душа в мире не поверит этим фальшивым текстам, составленным не мной, а государственными чиновниками».
В ноябре 57 г. Фельтринелли издал роман «Доктор Живаго» на итальянском языке, в 59-м – на русском. В 58-м роман вышел на английском в Лондоне и Нью-Йорке, на немецком – во Франкфурте-на-Майне, на шведском – в Стокгольме, на русском – в Нидерландах, в 59-м – в Париже на французском, русском и польском.
Тогда партийная камарилья встревожилась уже другими донесениями. Известный писатель и партийный функционер Б. Полевой пишет в ЦК под грифом «Секретно»: «Через писателей-друзей Запада… осведомлен, что связанные с Соединенными Штатами реакционные силы… предполагают в пику Советскому Союзу дать премию по литературе… Пастернаку… Ставя Центральный Комитет в известность об этом, хотелось бы получить указание, какую позицию мы должны заранее занять в этом вопросе».
Секретарь правления Союза писателей СССР Г. Марков, съездивший в Швецию, сообщает в ЦК КПСС, что «среди шведской интеллигенции и в печати настойчиво пропагандируется творчество Бориса Пастернака в связи с опубликованием… его клеветнического романа… Имеются сведения, что определенные элементы будут выдвигать этот роман на Нобелевскую премию. Прогрессивные круги стоят за выдвижение на Нобелевскую премию тов. Михаила Шолохова». В связи с этим отдел культуры ЦК КПСС считает, что «имеется настоятельная необходимость подчеркнуть положительное отношение советской общественности к творчеству Шолохова и дать в то же время понять шведским кругам наше отношение к Пастернаку…».
Тут же под грифом «Совершенно секретно» следует Постановление… об утверждении телеграммы послу СССР в Швеции: «Через близких нам деятелей культуры дать знать шведской общественности, что в Советском Союзе высоко оценили бы присуждение Нобелевской премии Шолохову… Важно также дать понять, что… выдвижение Пастернака… было бы воспринято как недоброжелательный акт по отношению к советской общественности».
Уже накануне рокового решения Шведской Академии руководители сразу нескольких отделов ЦК КПСС представили наверх Записку: «Враждебные СССР заграничные круги развернули кампанию… Если такая враждебная нам акция будет осуществлена, полагали бы необходимым следующие ответные меры: организовать в печати… опубликовать коллективное выступление виднейших советских писателей…» и т. д. Но есть в документе и нетривиальная идея: «В кругах представителей зарубежной прессы высказывались также предположения, что Нобелевская премия может быть разделена между Пастернаком и Шолоховым. Если т. Шолохову М. А. будет присуждена Нобелевская премия за этот год наряду с Пастернаком, было бы целесообразно, чтобы в знак протеста т. Шолохов демонстративно отказался от нее и заявил в печати о своем нежелании быть лауреатом премии, присуждение которой используется в антисоветских целях». Товарищу Шолохову беспокоиться не пришлось. Нобелевская премия в 1958 году была присуждена Борису Пастернаку. Все предпринятые партией и государством меры не смогли это предотвратить.
«23 октября 1958 г. «Строго секретно». Постановление Президиума ЦК КПСС «О клеветническом романе Б.Пастернака»: 1. Признать, что присуждение… является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание «холодной войны». 2. Опубликовать письмо редакции журнала «Новый мир», направленное Пастернаку в сентябре 1956 года. 3. Подготовить и опубликовать в «Правде» фельетон… 4. Организовать и опубликовать выступления…». Рядом с этим документом опубликована записка секретаря ЦК Суслова с предложением мер. Уже через день в «Правде» появился фельетон ретивого партийного журналиста Д. Заславского под заголовком «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка».
Читаем очередной документ – записку завотделом культуры ЦК КПСС Поликарпова секретарю ЦК Суслову о попытках писателя Федина убедить Пастернака отказаться от премии: «К. А. Федин осуществил разговор с Пастернаком. Между ними состоялась часовая беседа. Поначалу Пастернак держался воинственно, категорически сказал, что не будет делать заявления об отказе от премии, и могут с ним делать всё, что хотят. Затем он попросил дать ему несколько часов времени для обдумывания… Сам К. А. Федин понимает необходимость… строгих акций по отношению к Пастернаку, если последний не изменит своего поведения».
Через несколько дней Федин в письме Поликарпову сообщает о посещении его О. В. Ивинской, предупредившей о возможности самоубийства Пастернака. «О. В. заявила, что готова составить «любое» письмо, кому только можно, и «уговорить» Пастернака подписать его». С этим письмом были ознакомлены все секретари ЦК, но вряд ли приняли угрозу самоубийства всерьез, хотя, как выясняется из секретного досье КГБ, разговор между Пастернаком и Ивинской с упоминанием самоубийства как одного из возможных выходов был прослушан и записан.
Между тем, в Союзе писателей кипела работа, и отдел культуры ЦК информировал о ней партийное руководство: «На собрании партийной группы… все выступавшие… с чувством гнева и негодования осудили предательское поведение Пастернака… В выступлениях тт.
Н. Грибачева и С. Михалкова была высказана мысль о высылке Пастернака из страны. Их подержала М. Шагинян». Критике подвергся первый секретарь правления СП Сурков за то, что не принял меры раньше и не опубликовал письмо редколлегии «Нового мира» Пастернаку, где роман был подвергнут критике. «Будь это письмо опубликовано полтора года тому назад, – говорил Грибачев, – не было бы у Пастернака Нобелевской премии, так как прогрессивная пресса всего мира всё сделала бы, чтобы не допустить этого». «Это мнение, – информирует Поликарпов, – разделили тт. Кожевников, Софронов, Кочетов, Караваева, Анисимов, Ермилов, Лесючевский, Турсун-заде… Писатели А. Софронов и В. Ермилов остро ставили вопрос о запущенности партийной работы… По отношению к Пастернаку проявлялся либерализм, говорил А. Софронов, и в то же время тов. Сурков всячески унижал первого писателя мира тов. Шолохова».
В обширной записке ЦК КПСС информируется о расширенном заседании писателей. Зафиксировано, кто пришел, кто уклонился (по болезни, в отъезде, по занятости другими делами или без указания причин) и кто из выступавших что говорил. «Сам Пастернак, – говорится в записке, – на заседание не явился, сославшись на болезнь. Он прислал в Президиум Союза советских писателей письмо, возмутительное по наглости и цинизму».
Вот что возмутило товарищей: «Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю… Я огорчен, что был так слеп и заблуждался… Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Обстоятельства могут вас заставить в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно».
В одном из пунктов письма Пастернак в доказательство своей скромности почему-то вдруг напомнил о не всем еще известном его письме Сталину. Наверно, почувствовал, что вокруг него сталинисты, и решил тем письмом их прельстить. Однако то хитрое и неискреннее письмо, написанное Пастернаком в декабре 1935 года, вряд ли стоило вспоминать. Не делает оно поэту чести. «Горячо благодарю Вас, – писал поэт любимому вождю, – за Ваши недавние слова о Маяковском. Они отвечают моим собственным чувствам… Но и косвенно Ваши строки о нем отозвались на мне спасительно. Последнее время меня, под влиянием Запада, страшно раздували, придавали преувеличенное значение (я даже от этого заболел): во мне стали подозревать серьезную художественную силу. Теперь, после того, как Вы поставили Маяковского на первое место, с меня это подозрение снято, и я с легким сердцем могу жить и работать… Горячо Вас любящий и преданный Вам Борис Пастернак».
Самоунижение Пастернака только придавало энергии и презрения наседавшим на него «представителям советской общественности» – как в Союзе писателей, так и в трудовых коллективах. Обширная информация Московского горкома с изложением высказываний трудящихся была представлена в ЦК КПСС почему-то под грифом «Секретно», как будто то же самое не печатали в то время все советские газеты.
Но стали поступать и телеграммы из-за границы. Из Парижа: Международный Пен-клуб очень взволнован… просит защитить поэта…». Телеграмма из Лондона, подписанная шестнадцатью известными писателями : «Мы глубоко встревожены судьбой…». Из Стокгольма: «Общество студентов… решительно протестует…». Королева Бельгии Елизавета прислала тревожное письмо в МИД. Министр А. Громыко переправил его в Президиум ЦК с предложением «ответить в духе заявления ТАСС»…
Однако наибольшее впечатление должна была произвести телеграмма из Вашингтона от известного американского писателя Ирвинга Стоуна: «Хочу заявить протест по поводу позорных и невежественных нападок на Бориса Пастернака. Это напоминает об отказе Гитлера перед войной разрешить фон Осецкому принять Нобелевскую премию». Карл фон Осецкий – публицист, разоблачавший германский милитаризм и удостоенный в 1936 году Нобелевской премии мира, был заключен в гитлеровский концлагерь, где и погиб в 1938 году. Напоминание о Гитлере и его жертве, казалось бы, должно было привести Хрущева с компанией в чувство, но даже после ХХ съезда дух Сталина в Кремле и на Старой площади преобладал над разумом.
К тому же и Пастернак совсем уже сдался. 31 октября 1958 г. он обратился с покаянным письмом к Хрущеву. По-моему, это было ужасное моральное падение. Видимо, на Пастернака произвели впечатление слова тогдашнего первого секретаря ЦК ВЛКСМ Семичастного (будущего председателя КГБ, организатора смещения Хрущева), сказанные на комсомольском пленуме двумя днями раньше: «Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал… Он нагадил там, где ел, нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит. А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического?.. Пусть бы отправился в свой капиталистический рай».
«Из доклада т. Семичастного, – писал Пастернак Хрущеву, – мне стало известно, что «правительство не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР». Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее… Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти… Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен… Я не могу себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе. Осознав это, я поставил Шведскую Академию о своем добровольном отказе от Нобелевской премии».
Только этого цековцы и ждали. Через день письмо Пастернака было опубликовано в «Правде». И там же – утвержденный Постановлением Президиума ЦК КПСС текст Заявления ТАСС: «В связи с публикуемым сегодня в печати письмом Б. Л. Пастернака товарищу
Н. С. Хрущеву, ТАСС уполномочен заявить, что со стороны советских государственных органов не будет никаких препятствий, если Б. Л. Пастернак выразит желание выехать за границу для получения присужденной ему премии. Распространяемые буржуазной прессой версии о том, что будто бы Б. Л. Пастернаку отказано в праве выезда за границу, являются грубым вымыслом… В случае, если Б. Л. Пастернак пожелает совсем выехать из Советского Союза, общественный строй и народ которого он оклеветал в своем антисоветском сочинении «Доктор Живаго», то официальные органы не будут чинить ему в этом никаких препятствий».
Думаю, заяви тогда Пастернак о желании выехать – хотя бы только для получения премии – вся грубо построенная стена лжи вокруг него сразу бы рухнула. Но организаторы травли были уверены, что такого желания Пастернак не выскажет. На чем зиждилась эта уверенность – вот в чем не раскрытая до конца тайна.
Вслед за письмом Хрущеву Пастернак пишет унизительное многословное покаянное письмо в «Правду». Оно тут же публикуется. Внутри страны Пастернак повержен. А за границей ему причитаются огромные гонорары за издание его романа. К 31 декабря 1958 г. на его счет в Швейцарии было перечислено 500 тысяч долларов. В ЦК КПСС вызрел план «повлиять на Пастернака с целью передать его зарубежные гонорары Всемирному совету мира».
Тем временем председатель КГБ Шелепин докладывает о людях, поддерживающих отношения с Пастернаком. Среди советских граждан фигурируют писатели К. Чуковский и В. В. Иванов, народные артисты Г. Г. Нейгауз и Б. Н. Ливанов, поэт А. Вознесенский, дочь композитора Скрябина, вдова композитора Прокофьева, пианист Рихтер. Последние посетили его в день рождения. Об Ивинской: «антисоветски настроена, несколько раз высказывала желание выехать с Пастернаком за границу». Другой рассекреченный документ – обширное досье КГБ на Пастернака. Чего там только нет! И о сестре Лидии, проживающей в Англии, и о содержании писем Пастернака, и о разговорах, которые он вел, казалось бы, в интимной обстановке. Приведу выдержку из перлюстрированного письма Пастернака одному из популяризаторов его творчества во Франции: «Напрасно Вы думаете, что я чем-то был до романа. Я начинаюсь только с этой книги. Все, что было прежде, – чепуха». Еще из досье: «Отрицательно влияют на Пастернака писатель Всеволод Иванов и его жена Эфрон А. С. – дочь поэтессы М. Цветаевой».
Пастернак между тем переслал в Англию свое стихотворение «Нобелевская премия» («Я пропал, как зверь в загоне…»), и оно там было опубликовано. Тогда генеральный прокурор СССР Руденко предложил партийно-государственному руководству такой план: объявить поэту, что его действия образуют состав особо опасного государственного преступления, и вызвать его на допрос. Правда, добавил: «Полагал бы к уголовной ответственности Пастернака не привлекать и судебного процесса по его делу не проводить. Организация такого процесса представляется во всех отношениях нецелесообразной».
Инициатива генпрокурора была принята, и Постановлением Президиума ЦК КПСС товарищу Руденко было поручено «принять меры в соответствии с обменом мнениями…». И вот Пастернак доставлен в прокуратуру для допроса по якобы заведенному на него уголовному делу. О том, что в действительности уголовного дела нет, а это просто обман, причем противозаконный, преступный, – Пастернак, естественно, не догадывался. И перепугался. Протокол допроса, оформленный по всем правилам, даже с предупреждением о неразглашении, больно читать – это страшный документ об изуверском издевательстве генерального прокурора страны над невинным ее гражданином. Ирония судьбы в том, что преступный допрос вел тот самый человек, который при Сталине был главным обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе.
«Направляю копию протокола допроса Пастернака, – доложил Президиуму ЦК КПСС под грифом «Секретно» генпрокурор Руденко. – На допросе Пастернак вел себя трусливо. Мне кажется, что он сделает необходимые выводы».
Ну, никак не пойму, почему единственный достойный вывод – встать с колен – не был сделан Пастернаком. Ведь уже все-таки не сталинские были времена, ведь уже рушился ГУЛАГ, а на стороне Пастернака была невиданная всемирная поддержка – от глав государств до коммунистов – и ничего бы с ним ни Хрущев, ни еще остававшиеся у власти опричники не решились бы сделать. Выехал бы в Англию к сестре, жил бы еще долго и достойно, творил и издавался. А унижения, которые на родине он принял на свою голову, – не хуже ли смерти?
В 1990 году в Москве, в Музее изобразительных искусств им. Пушкина состоялась выставка, посвященная 100-летию со дня рождения Бориса Пастернака. Там были представлены картины его отца, выдающегося живописца и графика Леонида Осиповича Пастернака, покинувшего СССР в 1921 году, а также книги и документы из жизни его сына, оставшегося на родине. Там я впервые прочитал письмо Пастернака Хрущеву (в 1958 году «Правду» не читал) и был страшно поражен его угодничеством (я тогда и многого другого о его жизни не знал, например, о телефонном разговоре со Сталиным, когда вождь спросил мнение Пастернака о Мандельштаме, и Пастернак не решился на доброе слово в защиту друга). Стоял я тогда у стенда, перечитывал, не веря глазам своим. Как он мог такое написать? И зачем? Разве ж секира была над его головой?
Через восемь лет, уже в Америке, прочитал в журнале «Вестник» в статье Р. Банчукова о том, что Ольга Ивинская впоследствии горько обвиняла себя в том, что уговорила Пастернака написать это покаянное письмо. Вот, оказывается, в чем дело. Да еще ведь в 1958 году Ивинская говорила Федину, что может уговорить Пастернака подписать любое письмо. Бедный Борис Леонидович!
Он умер 30 мая 1960 года. Последний из документов, представленных в подборке фонда «Демократия», – это информация отдела культуры ЦК КПСС о похоронах Бориса Пастернака: кто пришел, кто что говорил и какие там были замечены поползновения…
В какой стране мы прожили годы! Гумилева расстреляли. Есенин повесился. Маяковский застрелился. Мандельштама замучили. Бабеля расстреляли. Цветаева повесилась. Ахматову, Зощенко, Гроссмана затравили. Пастернака убили, поставив на колени…
«Свеча горела на столе»… Свеча сгорела.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
