Еврейский Мир

Алекс Ровт — один из самых богатых американцев. Несколько лет подряд журнал Forbes включал Алекса Ровта в список четырехсот самых богатых людей Америки, оценивая его состояние в миллиард двести миллионов долларов.

Трудно в это поверить, но, начиная свою карьеру, нынешний миллиардер работал грузчиком. В дальнейшем Алекс Ровт преуспел в торговле минеральными удобрениями, а в последнее время его компания IBE Trade Corporation занимается консалтингом, владеет отелями и другой недвижимостью. Добившись успеха, Алекс Ровт основал благотворительный фонд. Этот фонд, в частности, поддерживает еврейскую школу ZDR в Бруклине, которая носит имя его деда — Zvi Dov Roth Academy of Yeshiva Rambam.

Мукачево

– Родился я в еврейской семье в Мукачево, городе с богатейшей историей, причем не только еврейской, — начал свой рассказ Алекс Ровт. — За неполные 80 лет закарпатский Мукачево пережил пять государственностей. До Первой мировой войны это была Австро-Венгерская монархия. После Первой мировой, когда империя распалась, Мукачево оказался в Чехословакии. То есть мои дедушка и бабушка родились в Австро-Венгрии, а мама и папа — уже в Чехословакии. В 1938 году Мюнхенское соглашение «переместило» Мукачево в Венгрию. А в 1945-м Ялтинская конференция ошибочно отнесла Мукачево к Советскому Союзу. Сталин тогда потребовал себе все земли, принадлежавшие Российской империи. Но Мукачево российским никогда не был, и, когда американцы — с некоторым опозданием — указали Сталину на допущенную ошибку, тот ответил, что население Закарпатья уже изъявило желание присоединиться к Советскому Союзу.

Эта история отражена в моем американском паспорте, где сказано, что в 1952 году я родился не в Советском Союзе, а в Чехословакии: американцы так и не признали того передела.
Мои сыновья, наверное, в душе считают Мукачево дырой, а я горжусь своим родным городом. К сожалению, после войны там почти не осталось евреев. Но в начале ХХ века население Мукачево почти на три четверти состояло из евреев (73%). Эти данные можно найти в Российской энциклопедии 1907 года. Правда, город тогда был поменьше: там жили всего 27 тысяч человек. К 1939 году город разросся до 60 тысяч человек, и евреем был каждый второй (52%).
Родословная моей мамы, которая, к сожалению, ушла от нас в 2015 году, восходит к династии знаменитого хасидского двора Спинка Ребе. Мамино имя Лея, девичья фамилия Вайс. Поэтому Спинка Ребе в Боро-Парке называет меня кузеном, и неважно, что я ему какой-нибудь двадцать пятый кузен: мой прадедушка был родным братом Спинка Ребе. Главное, что мы из одной семьи.
Мама рассказывала, что, когда она была еще подростком, ее отец Авраам Вайс посылал ее с едой к нуждающимся соседям, евреям и неевреям.
«Отнеси еду этой семье, — наставлял отец. — Они голодные. Им нечего будет есть на шабес».
С приходом фашистов евреев начали сгонять в гетто, а в 1944 году отправили в Освенцим, как и почти всех закарпатских евреев. Маме тогда было 17 лет. Она чудом пережила ужасы Освенцима, потеряла родителей и других близких родственников. С папиной стороны в живых остался только один брат. Родители, дети, братья, сестры, дяди, тети — все погибли. Так что большинство моих еврейских сверстников в Закарпатье не знали своих дедушек и бабушек: их унесла война. Тех, кто вернулся, было немного — и у всех на руках татуировки с номером. У моей мамы тоже.
После войны мама вышла замуж за Шимона Ровта, да продлятся его дни. Они воспитали двоих сыновей. Мне дали еврейское имя Шмуэль Арье, а моего брата назвали Цви Дов. Мама всегда занималась домом, детьми и не работала, а папа заведовал складом на трикотажной фабрике, что в советские времена считалось «денежным местом». Мы жили хорошо, зажиточно, хотя и без особой роскоши. У нас был хороший дом с прекрасным садом. При Хрущеве дом конфисковали, но после Хрущева вернули: папа смог доказать, что построил дом на трудовые доходы.
До 5 лет я говорил только на идиш, другого языка не знал. Русский впервые услышал в детском саду. И с родителями всю жизнь говорю на идиш.
Семья у нас была религиозная. Дом кошерный, хотя кашрут того времени с нынешним не сравнить. Кошерными были у нас куры и гуси, которых мама покупала на базаре, а я отвозил к шойхету, да телята, которых втихаря от советской власти резали мясники. К ним за мясом мы пробирались под покровом ночи. А о кошерной колбасе или сосисках понятия не имели.
Помню, как еще в Мукачево мама приглашала домой учителей Торы, которых кормила и платила им за то, чтобы ее детей учили еврейской мудрости.

В детстве я твердо знал, что я еврей. В школе, когда я слышал слово «жид», нередко вступал в драку. Шрамы, завоеванные в тех боях, тому свидетельство.
В 1965 году у меня была бар-мицва в Мукачево, и готовили меня к этому дню три учителя. Это была скромная бар-мицва, не такая, как, скажем, у моих детей. Дело было так: мы с папой встали в 6 часов утра, папа взял две бутылки водки, и мы пошли в синагогу. Там я прочитал молитву, подошли люди, пожали мне руку, все сделали «лехаим», и мне дали выпить 20 граммов, после чего все разошлись. Это и была моя бар-мицва. Кватер (тот, кто на обрезании передает младенца от матери к моэлю) подарил мне часы (так у нас было принято). Шел 1965 год, мне исполнилось 13, и часы среди моих сверстников считались особым шиком. В 1974-м мы с моей тогда уже бывшей однокурсницей стояли под хупой во Львове.

Венгрия

После окончания Львовского торгово-экономического института я уехал в Венгрию. Пока учил язык — работал грузчиком. Уже тогда я ходил в синагогу, в ортодоксальную, на улице Казинцы. В тот период я жил у очень религиозного человека по имени Имре Мозаш. Если кого-то можно назвать цадиком, так это его. В той же синагоге на Казинцы моему старшему сыну в 1978 году делали брис. Тогда моя жена с сыном еще жили во Львове, а я боролся за их право переехать ко мне в Венгрию на постоянное место жительства. К счастью, в гости они в Будапешт ездить могли. Как сейчас помню, жена привезла Филиппа в корзине, ему было три недели, и главный раввин Будапешта рав Вайс сделал ему брис. В Союзе тогда найти моэля было непросто.
В Венгрии я к 28 годам стал начальником управления сбыта плодоовощной продукции всей страны, под моим началом работали пять тысяч человек. И я жил прекрасно, хотя не все меня там устраивало. Скажем, по праздникам мы ходили в синагогу — но украдкой. Как-то пошли туда с маленьким сыном Филиппом и встретили соседа. Мы не знали, что он еврей, и он нас в этом не подозревал. Шокированы были и наши дети: не знали, как им себя вести. У нас и мезуза была в доме, чего у венгерских евреев не было. Но Филиппу мы говорили, что это система охранной сигнализации. Мне это очень мало нравилось и стало одной из причин нашего переезда в Америку.
Поскольку моя жена не очень хотела переезжать за океан, я предложил компромисс: поехал в Америку не в эмиграцию, а на работу — получил рабочую визу на пять лет. Я даже первый год платил Венгрии налоги со своих заработков — таково было условие визы. Жене же я пообещал, что если за пять лет в Америке я ничего добиться не смогу, то мы вернемся в Будапешт.

Америка

В 1985 году мы приехали в Нью-Йорк. Я пробовал свои силы в разных сферах деятельности, сначала купил ресторан, потом занялся ювелирным делом, но вскоре понял, что это не мое. Прошло полтора года. Мне позвонил земляк и рассказал, что компания IBE ищет человека со знанием русского языка и умением вести бизнес в Советском Союзе. Начинали с продажи кирпичных заводов, за которые социалистические республики, не имевшие денег, расплачивались минеральными удобрениями. И мы занялись торговлей удобрениями, для чего пришлось учиться эти удобрения паковать, хранить, транспортировать, искать для них рынки сбыта.
В 2000 году я стал единоличным владельцем этой компании. А четыре года назад полностью сосредоточился на недвижимости, купив двадцать зданий в Бруклине и поручив управление ими своему младшему сыну Максвеллу. Мой старший сын Филипп тоже работает с нами — занимается разработкой проектов.

Все тридцать лет мы живем в Бруклине и принадлежим к закарпатской общине, насчитывающей несколько тысяч человек. Говорим мы по-русски, но отличаемся от многих русскоговорящих еврейских общин большей консервативностью. Ведь мы меньше других жили под советской властью. Да еще и дети требуют от нас дисциплины.
Оба мои сына окончили иешиву. И когда я как-то позволил себе нарушить праздник, младший сын сделал мне замечание: мол, коль отдал нас в иешиву, изволь не нарушать еврейских традиций. И мы с женой серьезно восприняли этот укор.

Цдока

Традицию цдоки — благотворительности — я унаследовал от мамы. Помню, как еще в Мукачево она каждому приходившему к нам в дом бедному человеку — не обязательно еврею — что-то давала. И здесь, в Бруклине, она указала мне на семью, которой я должен был помочь, и объяснила: когда нас в Закарпатье немцы с собаками гнали в гетто, эти соседи забрали наше имущество и вернули его нам после войны. А другая — вдова офицера КГБ — выручила папу во время обыска. Я и ей помогал по маминой просьбе. И еще не одной семье.

А кроме того, я чту закон цдоки — стараюсь отдавать на благотворительность десятую часть своих доходов. Поэтому у меня много разных благотворительных проектов, целый список еврейских организаций, которым я помогаю. Но есть среди них самые первостепенные. Это мукачевская община, которая без моей помощи просто исчезнет. Могу с гордостью сказать, что Мукачево — единственное место в Закарпатье, где каждое утро и каждый вечер собирается миньян. У нас три синагоги. И хотя пользуемся мы одной, но все три здания я полностью отреставрировал, привел в порядок. И Мукачевский Ребе, живущий в Нью-Йорке, отмечал бар-мицву всех своих внуков в Мукачево. У нас есть ресторан с кошерной кухней. И евреи, приезжающие в Мукачево, могут там питаться.

Следующая в очереди — принадлежащая мне иешива в Бруклине, которую я патронирую уже более двадцати лет. Она носит имя моего дедушки — Цви Дов — Tzvi Dov Roth Academy of Yeshiva Rambam на Kings Highway. Начиналась эта иешива с того, что в ней учились закарпатские дети, чьи родители не могут себе позволить роскоши обучения детей в иешиве. Я их поддерживал. А сегодня в этой иешиве уже почти нет закарпатских детей, учится там довольно много сефардов. Важно то, что там прекрасный директор, благодаря усилиям которого все желающие дети — несмотря на их финансовое положение — могут учиться в иешиве.
В Мукачево я пробую сейчас реставрировать старое еврейское кладбище, разгромленное в 1960-е годы. Это было громкое дело. Напротив кладбища был завод, и, когда ему понадобился дополнительный цех, советская власть другого места не нашла, как построить его именно на кладбище. Кладбище полностью развалили, памятники снесли бульдозерами, многие из них украли. Но власти дали несколько месяцев на перезахоронение останков. Тогда перезахоронили останки знаменитого Мукачевского Ребе, а мой папа перезахоронил маминого дедушку Довида Вайса, ее двоюродного брата и дядю.

Но американцы подняли целую бучу. Якобы тогдашний президент позвонил Брежневу с вопросом, что у него в Мукачево творится. И строительство остановили. Но кладбище успели полностью разгромить. Потом там автобазу построили. Теперь уже и автобазы той нет. Я это место отреставрировал, сделал там мемориал. Могил, разумеется, найти не смогли. Но установили менору с шестью свечами, специфический мукачевский символ, и 400 символических надгробий — в память о тех, кто был замучен в Холокосте, а вдоль дороги разместили обломки старых надгробных камней, которые удалось найти.
В Венгрии сейчас тоже начинает расцветать еврейская жизнь, и мы с братом реставрируем старинную синагогу в память о нашей маме, которая, к сожалению, год назад ушла.

Израиль

В Израиле живут мои очень близкие родственники: 12 двоюродных братьев и сестер. Самый старший родился в 1939 году, а самый младший — в 1959. Можете себе представить, как я переживаю за Израиль! Уверен, наступит время, когда все евреи будут там жить. А глядя на то, что происходит во Франции и в Бельгии, глядя на колоссальную ассимиляцию в Америке, я понимаю, что этот день не так уж далек. И во имя укрепления Государства Израиль я стал депутатом Всемирного сионистского конгресса.

Алекс Ровт: «Я доверяю Брукдейлу лечение своих родных»

– Кроме того что вы занимаетесь бизнесом, вы также являетесь председателем совета директоров университетского медицинского центра и больницы Брукдейл — Brookdale University Hospital. Что привело вас в совет директоров больницы?
– Я действительно бизнесмен, имеющий очень опосредованное отношение к медицине. Если не считать, что после восьмого класса думал пойти в медицинское училище. Но это были детские планы…
А с Брукдейлом я связал свою жизнь совершенно случайно — по стечению обстоятельств. Начну с того, что я живу в Бруклине, в Милл-Бейсин. Близкий друг, практически член нашей семьи д-р Герман Лейбович уже много лет работает в этом госпитале. И лет двадцать назад я стал привозить в эту больницу на консультации своих родителей. Тогда доктор Лейбович и познакомил меня с председателем совета директоров д-ром Альвином Каном, уже совсем немолодым врачом. Вскоре после нашего знакомства Кан позвонил мне и пригласил войти в совет попечителей больницы (Board of Trusties). Ответ я дал не сразу: много разъезжал по делам своего бизнеса. Но в итоге согласился и пятнадцать лет назад вошел в совет директоров. А четыре года назад, когда Кан ушел на пенсию, занял его кресло. И начал привлекать к работе русскоязычных врачей, медсестер и других сотрудников. По уставу, высшая власть в центре принадлежит совету директоров, именно этот совет назначает президента госпиталя, утверждает заведующих отделениями и их заместителей.
У меня сложились хорошие, доверительные отношения с президентом, и я ему открыто сказал, что хочу привлечь к работе в госпитале русскоязычных специалистов, сказал, что даже те, кто окончили вузы в России, прошли в Америке хорошую школу и имеют большой опыт. Он со мной согласился. С тех пор у нас появились русскоязычные заведующие отделениями, не говоря уже о рядовых врачах и обслуживающем персонале.
Сегодня в центре работают семь русскоязычных врачей, а еще пять резидентов — молодых выпускников американских вузов, тоже говорящих по-русски. Это не значит, что резиденты непременно останутся у нас в штате, но практику они проходят у нас. А если проявят себя хорошо, то, возможно, останутся с нами надолго.
Безусловно, Брукдейл отнимает у меня много времени и сил. Это мое общественное хобби, если можно так выразиться. Делаю все на общественных началах. И делаю с любовью.

– Расскажите немного о больнице, которой вы доверили лечение своих самых дорогих людей.
– Моя мама лечилась в этой больнице. Я абсолютно убежден, что мама, прожившая полных 89 лет, ушла бы из этого мира лет на десять раньше, если бы не помощь врачей больницы Брукдейл. Всегда, когда приходилось ее госпитализировать, мы везли ее именно в Брукдейл. И папа мой в свои 92 года лечится здесь.

Сегодня в районе, где расположен Брукдейл, живут самые разные люди, много «цветных». Но, войдя в госпиталь, понимаешь, что изначально это была еврейская больница. Какие-нибудь три десятилетия назад там работали только еврейские врачи. Брукдейл, с этой точки зрения, можно сравнить с больницей Маймонидес в Боро-Парке. С той лишь разницей, что Брукдейл крупнее, это университетский центр, на его базе обучают студентов и аспирантов.
В последнее время круг пациентов центра заметно расширился. К нам начали обращаться те, кто еще недавно понятия не имел о нашем существовании. Это, к примеру, жители Старрет-Сити — района, который расположен совсем неподалеку.
Не так давно мы открыли несколько поликлиник (Day care), куда можно прийти на профилактический осмотр, на консультацию — и в случае необходимости получить направление в больницу. Такой подход и страховые компании поддерживают: ведь госпитализация — дорогое удовольствие, и она должна быть оправданна.

– Остается пожелать скорейшего выздоровления больным, а госпиталю — успеха в своей важной миссии.

Беседовали Лев КАЦИН
и Наоми ЗУБКОВА

Оцените пост

(голосовало: 6, средняя оценка: 4,33 из 5)

Загрузка...

Поделиться