Продолжение. Начало тут
Лоре Сегал: «Ни одна из приёмных семей не могла меня выдержать долгое время. Но всем им хватило милосердия держать еврейского ребёнка. Они не давали мне особого тепла. Они не любили меня, и я не любила их. И тем не менее они сделали то, чего большинство из нас не делает: впустили в дом, на кухню, в спальню, в гостиную эту маленькую иностранку».
Война шла полным ходом. До Англии стали доходить вести о массовой депортации европейских евреев.
Норберт Уолхейм: «Весной 1943 года Берлин был очищен от последних евреев. Они пришли и забрали мою семью и меня (Норберт не имел права отправить в Англию своего сына, которому было тогда два с половиной года — Э. Г.). Нас доставили на сборный пункт, и через пару дней мы были депортированы в Освенцим. Мы не знали, куда едем, когда нас сажали в вагоны для скота. Мы прибыли в Освенцим, и в тот же момент нам приказали сойти с поезда. Женщины с детьми были распределены налево, мужчины — направо. Больше я не видел свою жену и ребёнка…»
Хейди Эпштайн: «Долгое время я не получала никаких вестей от моих родителей. Я думала, что всё это из-за войны, и придумывала всякие причины для оправдания. И наконец я получила письмо от отца, в котором он писал: “Завтра меня депортируют неизвестно куда. И, возможно, ты очень долго не получишь от меня писем”. И потом я получила письмо от мамы, она писала: “Завтра меня депортируют отсюда”. И она в письме призывала меня быть хорошей, честной, мужественной, высоко держать голову и никогда не отчаиваться. Это в тот момент, когда она сама понимала, что будет с ней. А потом была ещё одна весточка от неё, датированная 4 сентября 1942 года и написанная очень неровным почерком. Она писала, что уезжает на восток и навсегда прощается со мной… Но в течение многих-многих лет я буду смотреть на эту открытку, читать, что она “едет на восток”, и всё равно считать, что она едет в восточном направлении. И я буду говорить себе: “Ну, может быть, она едет обратно к нам в Киппенхайм, и это хорошо”».
О начале прекращения огня 8 мая 1945 года было объявлено по всем фронтам. Война с гитлеровской Германией, принесшая столько горя, была, ко всеобщему счастью, наконец закончена.
Лоррейн Оллард: «Я вспоминаю День Победы. Это было просто чудесно. Мы все танцевали на площади Пикадилли… Я думала: “Ну всё: через неделю я увижу родителей!” Я вернулась к себе и сразу же написала им обоим. Я написала два письма, потому что у меня было два разных адреса для отправки писем через Красный Крест в Терезиенштадт. Примерно через три месяца письма вернулись назад. На обороте было написано: «Депортированы в Освенцим в октябре 1944 года». А война закончилась в мае 1945-го. Вот так я об этом узнала…»
Урсула Розенфельд: «Как только закончилась война, мы с Хеллой (с сестрой — Э. Г.) пришли в комитет Красного Креста и попросили найти мать. Через какое-то время мы получили оттуда письмо, где говорилось, что мама была убита в Минске, в Белоруссии, куда её депортировали. С этим очень трудно смириться, потому что мы всё время сохраняли надежду, что она всё-таки жива. И, конечно, у нас не осталось ни её могилы, ни прощания с ней, ни похорон…»
Эва Хайман: «Я помню, я находилась в лагере с детьми. Я шутила с ними и смеялась. И меня позвали к телефону. Когда я подошла, мне сказали, что есть телеграмма для меня. Я попросила прочесть. И по телефону мне прочитали: “Ваши родители были смертельно больны. Никакой надежды. Ждите новостей”. Я, кажется, не совсем поняв смысл, вернулась к детям и продолжила заправлять им постели, пока один из мальчиков не спросил меня: “Почему ты больше не смеёшься?” И вот тогда я зарыдала и выбежала вон… Я помню, как я вышла тогда в сад и просто лежала на траве. Я хотела быть одна. Это было такое потрясение… И будущее, которое мы себе всё это время рисовали, — оно исчезло. Не было никакого будущего. Одна пустота».
Норберт Уолхейм: «Выживание — это случайность. Не спрашивают у солдата, вернувшегося из боя: “Почему твои товарищи погибли, а ты вернулся живым?” Этому нет объяснения. Это случайность. Освободившись, мы были очень счастливы, но, с другой стороны, нам было очень и очень горько, потому что мы выжили одни из многих. Все остальные, отправленные со мной в Освенцим, уже никогда не вернутся…»
Хейди Эпштайн: «В июле 1945-го я вернулась в Германию для работы на американцев. Одной из причин этого были поиски родителей. Разумнее всего было поехать в Киппенхайм. Но я не возвращалась туда до 1947 года. Наверное, в какой-то степени я предполагала, что мои родители погибли, но, пока я не возвращалась в Киппенхайм, я ещё могла надеяться, что они туда вернулись… Это совершенно нелогично, но, видимо, это был такой способ выживания. Просто я ещё не готова была смириться с фактом, что у меня больше нет родителей. А у меня уже давно их не было…»
Подавляющее большинство детей «Киндертранспорта» потеряли родителей в то страшное время. Но были всё-таки и такие, кому повезло выжить и воссоединиться с детьми. Однако не все были готовы к этой встрече.
Инге Садан: «В телеграмме, которую я получила, говорилось: “Родители прибывают в Ковентри в пятницу в 4:45”. Этим же поездом прибывали дети из лагерей. И я поняла, что мою встречу с родителями увидят многие. Я не могла этого выдержать. Я сказала брату и сестре, что пойду домой поставить чайник. И улизнула. Я ждала со своим чайником вечность. И вдруг увидела брата и сестру, которые шли по улице с незнакомой пожилой парой. Я знала, что это мои родители и не верила… Я вышла на улицу и вдруг поняла, что ничего не могу сказать по-немецки, кроме “мутти” и “папи”. И мы стояли и смотрели друг на друга. Это была такая душевная травма для них и для меня…»
Пролетели, пронеслись годы, десятилетия очень непростой жизни… Какими видят себя и своих родителей они, дети «Киндертранспорта», сегодня сквозь призму прожитых лет?
Лоре Сегал: «Нам всем случалось найти птицу со сломанным крылом. Вы подбираете эту птицу, берёте её в руки и думаете, что она будет сидеть там тихо-мирно паинькой, пёрышки в тепле. Не будет. Она начинает немедленно вырываться. И держать её в руке очень неприятно, она отбивается. Она хочет вырваться. Ей, может, и нужно, чтобы вы держали её и заботились о ней, но она хочет совсем другого — вырваться и улететь. И, я думаю, мы были похожи именно на такую птицу».
Роберт Шугар: «Чем вы моложе, тем вы беспощаднее к родителям. Можно много говорить о том, что они мужественно спасли вас, на самом деле они бросили вас… Нас было четыре друга, очень близких друга. И мы решили: “Если когда-нибудь такое повторится вновь, мы не отправим куда-то наших детей. Мы останемся вместе и вместе умрём”. Так мы сказали. Но потом, повзрослев, мы смягчили формулировку: “Если это когда-нибудь случится, мы возьмём к себе детей друг друга. Мы не отправим их к чужим людям”».
В вестибюле одного из зданий британского парламента на стене висит большая мраморная доска с надписью: «С глубокой благодарностью народу и парламенту Объединённого Королевства за спасение жизней десяти тысяч еврейских и других детей, бежавших в эту страну от преследований нацистов в 1938–1939 годах, от детей “Киндертранспорта”».
«Киндертранспорт» был, безусловно, единственным, не имеющим повторения в истории масштабным актом милосердия, но тем не менее полутора миллионам еврейских детей в Европе была уготована смерть…
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
