Ривка Лазаревич
Продолжение. Предыдущая часть
К этому времени наша новая, но древняя страна установила дипотношения с Израилем, и в городе появились израильские посольство, консульство и культурный центр, под который израильтяне арендовали большой зал дворца культуры простаивающего швейного комбината. В классах фабричного ПТУ заработал ульпан иврита.
Стали всей семьей вечерами ходить на занятия.
Первой нашей учительницей была израильтянка лет 20, по имени Дганит. Внешне она мне удивительно напомнила Таньку, могла бы быть ее дочерью.
Неожидано для меня на первом уроке ей ассистировал Арик, однокурсник моей покойной жены. Мы потом с ним разговорились, — он, оказалось, учил иврит много лет самостоятельно. Когда-то тайно приобщил его к языку покойный дед, а последние года три Арик доставал, как мог, литературу и аудиоматериалы. И вот, теперь он работал в израильском центре…
Через Арика мы узнали, что Дганит только что закончила армию, живет в мошаве (она тут же объяснила нам: «Мошав – зэ капитализем. Кибуц – зэ комунизем») и послана Сохнутом учить нас…
Дальше милашка Дганит взялась за дело сама, и как-то ловко, без единого русского слова, жестами и картинками указывала нам путь в неизвестный родной язык.
Я ходил в ульпан через пятое на десятое, некогда было, мама же с детьми — регулярно, но без особых успехов для себя, а ребята, особенно Саша, довольно скоро начали лопотать…
И пошел процесс сборов… Мы не торопились, хотя жизнь летела в тартарары. На ликвидацию хозяйства, на получение документов у нас ушло почти полтора года. Мне пришлось поехать в Казахстан, ставший теперь иностранным государством, где на границе с Сибирью в степи, в городке, построенном возле гигантского химкомбината, жил отец. Бюрократия требовала его согласия на мой отъезд. Через старые снабженченские связи, знакомых ребят, разыскал его адрес.
Я приехал в химгородок утром и застал отца дома. Он обрадовался мне и сразу сказал, что правильно делаю, надо уезжать из этой проклятой страны, и стал одеваться, чтобы идти к нотариусу.
Отцу было под 70, он уже не работал, жаловался, что была у него большая пенсия, а сейчас инфляция ее съела. Глядя на его квартиру, еще носившую следы былого и немалого достатка, можно было этому поверить.
Часа через два мы вернулись, я раскрыл чемодан, дал ему фотографии внуков. Выставил на стол наши южные дары природы, хорошую колбасу, сыр (я мог себе позволить затариваться в валютном магазине, а так – с едой у нас становилось все хуже и хуже, действовала карточная система). Пил батя, оказывается, только водку — я сунул в холодильник литровый «Абсолют».
Часа через два пришла (я бы сказал «накрашенная девица», если бы она не оказалась моей сводной сестрой) девушка лет двадцати, папа нас познакомил. Ее звали Леной. Сестрица выглядела девочкой без излишних комплексов, единственно, что она отказывалась называть меня на «ты». Выпила с нами рюмочку за встречу, больше нельзя, сказала — надо на работу, смела, что было в тарелке, и убежала.
Отец объяснил, что она работает в ларьке, торгует одеждой и обувью, за которой ее друг, он же — хозяин ларька ездит куда-то в Польшу.
К вечеру, когда мы уже прикончили первый «Абсолют», и я полез было за вторым, вернулась с работы папина жена Виктория Оттовна. Она уже знала о моем приезде — он позвонил ей еще утром. Отцовская жена была ненамного старше меня, примерно Танькиного возраста, может, чуть старше.
Пришла усталая. Но как-то, может быть лишь внешне, демонстрировала радушие, хвалила по фотографиям моих детей. До поезда оставалось около двух часов, сидели, говорили о жизни, о моих планах, я, как мог, расписывал Израиль, пересказывая тети Светины письма и беседы Дганит. Пришло время прощаться.
Я всучил сопротивлявшемуся отцу 300 баксов, у меня больше не было с собой, но думаю, для них это была большая сумма, он засуетился провожать меня. Виктория Оттовна протянула руку: «Приятно было познакомиться!».
По дороге отец специально сделал крюк к киоску, где среди курток, ботинок, сигарет, банок с кока-колой и китайским пивом царила Лена. Попрощались. «Догоняй нас в Израиле!» — полушутя сказал я… На станции отец вдруг вспомнил о маме, как она, что?..
Прошли еще несколько месяцев, которые, связаны в моей памяти с огромным толчком, заполнившим несколько улиц в районе железнодорожного вокзала. «Русские» всех национальностей и я, в их числе, распродавали вещи. Электрички привозили из районов колхозников, которые деловито интересовались ценами, но у них самих денег было мало, да и наша европейская утварь была, в основном, им ни к чему.
Стою я как-то с рыбным блюдом дореволюционного кузнецовского фарфора, наследством прабабушки, у нас дома служившим по назначению (гефилте фиш на праздничном столе), но запрещенным к вывозу из страны как «художественная ценность». Подходит сельский узбек, долго разглядывает. «А барашка сюда положить можно?» — «Конечно». Начал торговаться. Хочет взять, буквально, даром. Я не отдаю. «А ведь вы, — сказал он, — все равно все нам оставите!». В нем говорила глубокая народная местная мудрость. Так, примерно, оно и вышло. Продав за бесценок две квартиры, «ливанский» участок и кое-что из утвари, побросав все остальное, одним из январских утр 94-го года мы приземлились в аэропорту Бен-Гурион.
Глава 4
(Из криминальной хроники газеты «Итон ха-ир» 30.08.99 г.)
Как стало известно от нашего информатора в следственном отделе, Ави Мерон, подозреваемый в попытке изнасилования и убийстве Сары Беккер, настаивает на своем алиби. Однако пока нет свидетелей, могущих подтвердить местонахождение Мерона в промежутке порядка двух часов, когда именно и произошло убийство.
Обвиняемый упорно твердит, что девочка была убита неизвестным грабителем, так как на одной из витрин во время обыска наутро после убийства, он обнаружил недостачу вещей на сумму около 2000 шекелей. Такое заявление Мерон действительно сделал представителю криминальной полиции, проводившему осмотр, однако никакого реального подтверждения заявлению полиция не получила. Все витрины оказались целы и заперты, а ключи обнаружены в обычных местах хранения.
Вместе с тем, следствие, хотя и предполагает, что обвиняемый направляет его по ложному следу, все же проверяет и эту версию. На нее косвенно указывает беспорядок в магазине, который мог возникнуть, как в результате драки, так и взлома.
В частности, нам стало известно, что на полу торгового помещения были найдены разбросанные расписки о получении в заклад антикварных вещей от некоего Габи Г., а также гарантийный чек, выписанный от его имени. По словам Мерона эти документы должны были храниться в запертой металлической коробке-кассе в шкафу в той же задней комнате, где была обнаружена убитая.
Взломанную кассу действительно нашли во время обыска, но в торговом помещении. Выяснено, однако, что Габи Г., ранее неоднократно привлекавшийся полицией по делам о мелких кражах, более полугода назад осужден за торговлю наркотиками и все это время, в том числе, и в день убийства, безвыходно содержится в тюрьме.
***
Ави разрешили позвонить утром 2 сентября, и первый его звонок был ко мне. Он, рыдая, говорил какие-то бессвязные слова, то ли прося о помощи, то ли извиняясь. Наконец, я понял, что мне надо связаться с его однополчанином и другом Коби Боневичем, частным детективом, а также адвокатом Авигдором Гринбаумом.
Я, со своей стороны, пожаловался ему (если это до него дошло), что тоже пока не вполне пришел в себя, «шива» только закончилась, и я все это время никуда не выходил. Все три женщины: мама, Рахель и Рут совсем плохи, но сегодня я уже собираюсь выехать, прежде всего, к ним, и, разумеется, на объекты, неожиданно оставшиеся без нашего руководства.
Первую ночь после похорон мы все провели на вилле в Рамоте, Танька привезла туда тетю Свету, и сама была с женщинами первые два дня, потом уехала — Даник у нее что-то был нездоров, полно работы в агентстве – август-месяц отпусков, и осенние праздники на носу. Если бы не Танька с тетей Светой, я вообще не знаю, что было бы.
Мама, обычно, такая спокойная и терпеливая, забилась в истерике на кладбище, когда засыпали могилу, и сутки не приходила в себя. Железная Рахель окаменела, потеряла речь и сидела целыми днями, уставившись в одну точку. О состоянии несчастной Рут и говорить нечего.
Тетя Света в эти дни была им и за няньку, и за домработницу, и за психолога… Мне же невозможно было сидеть «шиву» в доме Ави, арестованного по обвинению в убийстве моей дочери, хотя ни я, да и никто в семье ни на секунду не засомневались в его невиновности.
Дядя Фима с танькиным мужем Асафом вернулись в Нетанию сразу после похорон.
Боря узнал об убийстве из новостей радио «Галей ЦАХАЛ» в тот же день, 22-го августа, находясь в своей саперной части в Ливане. Командир тут же отпустил его, а на другой день после похорон он вернулся в часть…
Ну а я сидел один в своем новом доме в Армоней-Иегуда, не бреясь и читая трижды в день молитву «Кадиш»:
«Итгадал ве иткадаш шеме раба…- Да возвеличится и святится великое имя Его…».
Заказанную мебель еще не завезли, и я, как положено, сидел на полу, на матрасе, где мы с Симой провели ту самую роковую ночь, и там же на полу горели огромные недельные свечи. Сима вечерами после работы приезжала ко мне, кое-как ужинали, и она возвращалась в город.
Я по нескольку раз на дню звонил то маме, то тете Свете. И каждый день — Зильберам, своим бывшим тестю и теще, тоже третий год жившим в столице, но на северо-восточной ее окраине. Горе нас как-то снова сблизило, до этого общались мало, пожалуй, только в дни рождения Бори и Сары…
… В 9 я выехал. День обещал жару и сушь. Минут через пять я въехал в город с юга и перевалив через гору Гило, обогнув тихий еще в это время торговый центр «Мальха», попал в русло новой скоростной дороги, пронесшей меня мимо бело-кремовых иерусалимских кварталов, и через несколько туннелей вынырнувшей к лесам северной части города. Уже через 15 минут я въезжал в тихий рамотский район вилл.
Все триссы на мероновской вилле были опущены. Я открыл калитку своим ключом и вошел во двор. Под навесом за столиком сидели мама, Рахель и тетя Света. Они, видать, закончили утреннее кофепитие. Рахель напоминала восковую фигуру. Мама с тетей Светой, еще сидя, собирали посуду. Поздоровались, расцеловались. Мама пошла в дом варить мне кофе, она знала, что я люблю турецкий покрепче. Рахель неожиданно очнулась, подняла глаза.
— Ты говорил с Ави?
— Да, он мне утром звонил.
— Свяжись с Гринбаумом и Боневичем, вы должны его вытащить из тюрьмы.
Я объяснил ей, что уже созвонился с ними по дороге, и мы договорились встретиться во второй половине дня, а сейчас я планирую поехать на объект, посмотреть, что там творится. И потом, сегодня первое число, надо людям зарплату платить. В отсутствие Ави нужна будет ее подпись…
— Хорошо, пусть Далия все проверит, оформит. Потом я подпишу.
Я проглотил кофе и двинул на восток. Тянувшийся слева от дороги склон крутой горы, поросшей рукотворным сосновым лесом, завершался у самых небес нарядными кварталами белых домов, а справа, за оврагом сверкали стекла новеньких высоток промзоны высоких технологий.
Протолкнувшись сквозь перманентную пробку на выезде из города, я покатил вниз по Иерихонскому шоссе. Всмотревшись вдаль на одном из первых поворотов, я увидел блик солнца на далекой еще поверхности Мертвого моря. Всегда, проезжая это место, загадываю – увижу или нет? В предзакатное время море чаще всего было видно, но утром оно просматривалось редко, поверхность его была в тени Иорданских гор, а солнце било в глаза… Но вот сегодня довелось увидеть. Хорошая примета?
Продолжение следует
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
