…Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял…
Владимир Высоцкий
Окончание. Начало тут
Пик Поля Робсона
Весной 1951 года физрук Кушкинской дивизии сообщил нам с Игорем, что во Фрунзе будут проходить сборы инструкторов горной подготовки. Так не будем ли мы?.. Еще бы! Всегда готовы! Хотя раньше настоящие горы я видел лишь в отдалении. Игорь — тоже. И, несмотря на возмущение непосредственных командиров, мы отправились.
В Ташкенте пересадка была, часа четыре. Позвонил Лиле. Она пришла, и я отдал ей стихи, в разлуке последней написанные:
За горизонтом есть страна чудес.
Там рыцари, поэты и драконы,
Там лешие раскачивают лес,
Красавицы там царствуют законно.
В той сказочно-загадочной стране
Ты будешь расколдованной царевной.
Садись же в поезд и доверься мне,
Нас манит тайна, и любовь, и ревность.
В чудесном императорстве твоем
Я — лишь игрок, поверивший везенью.
Поедем в сказку! Только мы. Вдвоем.
В недолгий праздник радости весенней.
Души твоей и тела красота
В моей судьбе, сурово приземленной,
Сверкнет на миг, как детская мечта,
Или мираж в пустыне раскалённой…
Садиться в поезд и ехать в сказку она и не подумала, естественно. Но сказала: «Будешь возвращаться, задержись на день-два. Надо решать. Я так больше не могу». Я не мог тоже. С тем и расстались.
Базой сборов было Ала-Арчинское ущелье в горах Заилийского Алатау. Что говорить! Все эти ботинки с триконями, «кошки» с «котятами», крючья скальные, ледорубы да веревки отродясь в жизни моей не попадались. Как и серпантины да провалы. И много еще чего, вполне опасного и трудного. Но — куда денешься? Сами вызвались, ну и тянули. Не отставая от коллектива, так сказать. А как совсем уж восвояси собрались, привезли нам на базу бюст гипсовый. И приказ: водрузить бюст на безымянной вершине не ниже третьей степени трудности. И будет вершина называться пиком Поля Робсона, кого и изображал бюст. Как известно, был этот черный выдающимся певцом-басом, но главное — относился к СССР с большим пиететом, то ли не замечая, то ли мирясь со всеми ужасами тогдашнего режима. Ну и как же такому известному и полезному негру не презентовать целую гору на Памире!
Нашего мнения, естественно, никто не спрашивал. Подходящую вершину без имени наш руководитель майор Рацек отыскал в справочнике. Вопрос лишь в том, как тащить туда неподъемный этот бюст. Рацек принял кесарево решение: туловище обломать, оставив лишь голову черного «соловья». И пошли! Голову, как понимаете, волокли по очереди.
На вершине, однако, сюрприз ожидал команду нашу. В виде сложенного из здоровенных камней тура. Еще большим сюрпризом консервная банка оказалась, к туру прикрепленная. Потому как в ней записка была, гласившая, что гору покорила группа московских альпинистов, назвавшая ее пиком МЮД (Международный юношеский день).
Разочарование наше беспредельным было. Еще бы! Куда теперь тащить башку эту неподъемную? Но майор Рацек и тут проявил выдающиеся компетентность и хладнокровие. Он постановил: поскольку никакого пика МЮД в официальном справочнике не значится, то и нечего тут! Записку из банки сожгли к чертям собачьим, заменив сообщением про пик Поля Робсона. Евонную же главу водрузили на вершину тура, забетонировав принесенным с собой цементом. И увековечили, сфотографировавшись многократно у подножия монумента.
И труды наши вознаграждены были на всю катушку. В газетах напечатали. Певец телеграмму прислал. Сам командующий войсками ТуркВО генерал армии Иван Ефимович Петров объявить благодарность изволил. Народ был счастлив. Мы — тоже.
На фоне всеобщего ликования я без особого труда выклянчил у майора Рацека разрешение задержаться в Ташкенте на трое суток. Рассчитывал за это время развязать гордиев узел наших с Лилей отношений. И прав оказался.
Развязка
– Я папе все доложила, — сказала Лиля и засмеялась. — Видишь, уже твои выражения усвоила.
– И что он ответил?
– А он все знает, ему Миша доложил. Тебя каким-то бандитом представил из НКВД. Но папа и сам почти обо всем догадывался. По мне судил. И не в восторге. И маме рассказал. А она — как папа.
– Так что теперь будет? Я так надеялся, что все решится.
– Правильно надеялся. Папа просит тебя прийти завтра после работы. И я думаю, все будет хорошо, — сказала Лиля и критически осмотрела мой наряд. — А у тебя больше нечего надеть?
Ну видок у меня, конечно, не больно для визитов годился. Да еще важных таких. По сезону одет был, в хэбэ (хлопчатобумажная ткань) помятом, в ремнях, в сапогах. И с собой другой одежонки не привез. Потому кроме кителя ничего и не имелось. Да кто же китель в июне ташкентском надевает?
Сказал, что наглажу форму. «И постригись», — сказала Лиля и погладила кудри мои роскошные. Семь волн — смерть девкам. На том и расстались.
К вечеру следующего дня, выглядел я как на смотру. Стрелки на брюках, на рукавах, пуговицы и пряжки надраены, сапоги — зеркалом. Парикмахеру в гарнизонной гостинице сказал, что жизнь моя теперь от его мастерства зависит. В общем, лейтенант с обложки журнальной. И предстал перед его степенством, папой ейным. И мамой. За накрытым столом восседавшими.
Папа — профессор университетский — на профессора и походил. Мама — Лиля в зрелости. Радушно так за стол пригласили. И угощали вполне доброжелательно. Я духом воспрянул. После десерта, однако, папа приступил к допросу. Происхождение мое одобрил. Намерения — тоже. Жизненную позицию — вполне. А потом…
– Вы где служите, молодой человек? — спросил он.
– В Кушке.
– А что это за место такое?
Я ответил добросовестно и подробно.
– А есть ли у вас шансы в ближайшем будущем уехать из этой Кушки?
Я не менее честно сказал, что шансов — никаких. Пока, по крайней мере. А дальше — кто знает.
– И вы Лилю, мою дочь, в такое место проклятое тащить собираетесь? — зловеще прорычал папа.
– Но она же знает все про Кушку. И согласна уехать со мной туда. Если поженимся. Я же пришел просить ее руки у вас. Мы любим друг друга…
И ответил папа:
– Вы что, в крепость Лилю запереть возжелали? Декабристку из моей дочери сделать? Не выйдет! Через мой труп! Забудьте Лилю, забудьте!
Вознесся над столом рыхлый и пузатый. Руками замахал. И прочел пламенную лекцию о чести и совести молодого человека, тем паче — офицера. А еще более тем паче — еврея! Ну что там — лекции профессор читать умел.
Я подумал, хоть не до юмора было, что так гневно и праведно вести себя должен отец, у которого соблазнил дочь какой-то сукин сын и жениться не соглашается, скотина. И мелькнула где-то на задворках шальная мысль — что так и надо было…
А Лиля сидела как посторонняя. Будто и не о ней речь.
В общем, вышел я за ворота знакомые мокрый, как мышь, и злой, как тигр. Куда только другие чувства подевались! Пуговицы драил, болван! Стрелки наглаживал! Лилю попросил не провожать. Успокоюсь, мол, и вот тогда…
«Вот тогда» — последняя встреча за несколько часов до поезда. Она заверила, что будет папу уламывать и к следующей встрече надеется… И я стал надеяться тоже. А потом перестал. Видимо, всему на свете предел существует. Нет, не верьте, не верьте, ребята, в безответную любовь! И в почти безответную — тоже. Моя, к примеру, поэтапно сошла на нет. Как пел Муслим Магомаев: «Прошла любовь, ушла любовь, по ней звонят колокола…» Зазвонили…
Последнее свидание
В 1991 году оказался я в Нью-Йорке. Освоил военную журналистику, радио и телепередачи. Главная тематика выступлений — военная история еврейского народа. Писал об этом книгу. На эту же тему выступал с лекциями. Приглашали охотно: тема-то абсолютно неведомой была. И народ валом валил. Народ-то и был тем самым еврейским, о котором я докладывал и чьи деяния в войнах тысячелетий тщательно замалчивались во все времена и повсеместно. Вот и шли евреи о евреях же узнать такое, что гордость их поднимало. Мне платили маленький, правда, но доход.
Читал я лекцию такую в Еврейском общинном центре бруклинского Бенсонхерста. Наименован он странно — в честь Карла Маркса и его жены. Как выяснилось, однако, социалистический титан к этому центру никакого отношения не имел. Нашелся еще один еврей с таким же именем, пожертвовавший доллары на его сооружение.
Итак, читал я лекцию. Потом на вопросы отвечал. А когда они иссякли и я распрощался со слушателями, организатор мероприятия сказал мне: «Посмотрите, сзади женщина в инвалидном кресле сидит, слепая. Она очень просит, чтобы вы подошли». Я подошел, поздоровался. И женщина сказала: «Марк, я тебя по голосу узнала. Марк, я же Лиля! Помнишь Ташкент? Ты меня любил, я же Лиля! Ты не узнаешь? Неужели не узнаешь, Марк? Вспомни, Марк, лейтенант, вспомни! Ты же меня так любил, Марк!» — почти кричала она.
И окаменел я. Передо мной была старуха, втугую заполнившая рыхлым телом инвалидное кресло. На дряблом морщинистом лице очки черные. Руки венами обвиты. От былого — ни следа. Развалины. А ведь мы ровесники почти.
Я успокоил ее, сказав, что узнаю. И выслушал одиссею. Тривиальную, в общем-то. Вышла замуж за Михаила, того самого кандидата наук. Он старше был лет на семь. Детей не нажили с ним. Нет уже Миши, умер от чего-то. В Америку приехала по вызову двоюродного брата. Заболела еще в Ташкенте, надеялась, здесь вылечат. Пока не получается. Вот и все, в общем.
Стала обо мне расспрашивать — отвечал лаконично. Уж больно хотелось свидание это завершить. Оно и оказалось последним. Никому о нем не рассказал.
Лиля умерла через полгода. Узнал случайно. Полное имя ее — Лилиана. По ней звонят колокола. И — вот что странно! — в сердце иногда звонят тоже…
Марк Штейнберг
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
